Письма Ктулху

– До Фан Нэй Цзы ей, как моему нефритовому стержню, до яшмовой пещеры, – грубо заржал Борзый.

Он имел ввиду древнекитайский эротический трактат неизвестного автора, предположительно жившего в период династии Суй. До того, как оказаться в нынешнем плачевном положении, Борзый преподавал античную литературу в престижном учебном заведении.

– Его оттуда с треском выгнали, – доверительно сообщил Шуба.

– За что? – спросил Поликарп Фадеевич.

– Слишком борзый, – цыкнул гнилым зубом Хрон и добавил, – Продолжим.

Казалось бы, что тут такого? Ну пишет тетка стихи, пусть плохие, так ведь каждый хоть раз в жизни строчку другую да срифмовал. Однако, Поликарп Фадеевич и тут оплошал.

– Я ей открылся. Да еще прихвастнул, мол, лично знаком с Тремя Грациями, покровительницами искусств. И могу им даже ее произведения гениальные на суд представить. Порисовался, значит, перед любимой женщиной. Думал, забудет. А она не забыла. Вот я к вам и пришел за помощью. Посидите, послушаете, похвалите. Ей приятно, а вам бочка бездонная. На всю жизнь обеспечены будете.

– Лично я согласен, – опорожнил стакан Хрон.

Это был черт знает какой по счету стакан, но странное дело, обычного опьянения алкоголик не ощущал. Чувствовал он внутри себя томную благость, а еще кураж и готовность к свершениям.

– Сканаем за Граций то? – засомневался Шуба.

– Конечно, – заверил его Поликарп Фадеевич. – Вас ведь трое. К тому же, не каждый день на пороге дома в приличном районе появляются маргинальные личности послушать стихи. Скажем, маскировка, чтобы простой человеческий глаз от великолепия божественного не ослеп вдруг.

– А я не согласен, – насупился Борзый. – Мне принципы не позволяют эту порнуху поэзией называть и хвалить, даже за бездонную бочку с бухлом. Пусть в интернет идет. Там на каждого писаку найдется читака.

– У нее там целый фанклуб, – стыдливо потупился Поликарп Фадеевич, – и все ждут отчета о сегодняшнем мероприятии. И это не простое бухло, а амброзия с нектаром. Встряхнутая, но не взболтанная. Материализовавшись, из закромов чертоговых прихватил. Последнюю.

– Все равно не буду, – упрямился Борзый. – Мотивация слабовата.

– Любовь и бочка слабая мотивация?! – воскликнул Хрон. – Сдается мне, кто-то зажрался.

– Я любви не наблюдаю, – огрызнулся Борзый. – Где тут любовь? Сплошное самолюбие бабское. А этот подкаблучник, недомуз, потакает.

– Технически верно, – вздохнул Шуба. – Придется тебе его убеждать.

Поликарп Фадеевич беспомощно озирал суровые похмельные лица, пытаясь найти убедительные слова.

– Понимаете… – выдавил он, – вот она …когда стихи эти свои сочиняет… у нее… лицо… такое… такое… и глаза… и вся она …светится… понимаете? И хочется плакать и на колени встать и весь мир к ее ногам положить. Подвиг ради нее совершить, с жизнью расстаться… ну и всякое такое…

Он смутился и умолк, мечтая провалиться сквозь землю.

– Хммм, – после продолжительного гробового молчания изрек Борзый.

– Это, значит, согласны, – шепнул Шуба, мягко подталкивая Поликарпа Фадеевича к выходу. – Жди.

***

Вечер удался. Хрон, Шуба и Борзый так вжились в роли Трех Граций, что даже Петр Фадеевич почти поверил. А о супруге его и говорить нечего. Сошлись на том, что стихи ее настолько опережают свое время, что оно вряд ли когда-нибудь их догонит. Прощаясь в дверях, Буся Козырькова обняла Борзого и горячо зашептала :

– Знаю я, что стихи говно. Но Карпуша… то есть, Поликарп, он ведь Муза. И когда я эту херню сочиняю и читаю, у него лицо …такое… такое… и глаза… и весь он… светится. Понимаете?

– Хочется плакать и на колени встать, и весь мир, и подвиг, и прочее и прочее… Понимаю, да, – ответил Борзый.

– Надеюсь, он хорошо вам заплатил за этот фарс.

– Будьте спокойны, барышня, – дыхнул ей в ухо Хрон, – сполна.

– Спасибо, – потряс руку Поликарпу Фадеевичу Шуба, – мы в чертоги. Переваривать пережитое наслаждение.

***

– Этот гондон правда нас не узнал, или просто тупой?

– Не гони, Аглая, бочка то вернулась.

– Мне обидно! Все равно, что матерей родных не узнать! Эвфрозина, ты чего молчишь?!

– Вернусь в чертоги, запишусь в группу анонимных нектарных амброголиков, довольна, Талия?

– Какие же вы сучки!

– Если бы! Всего лишь Грации.

***

Провожая взглядами удаляющихся в закат алкоголиков, Поликарп Фадеевич с супругой лучились счастьем и желанием подвига.

Обрывок одиннадцатый

В маленьком сонном Городе слух о картине распространился со скоростью лесного пожара.

– Говорят, это самая великая картина всех времен, – говорили одни.

– Величайшая, – уточняли другие.

– Она написала себя сама, – перешептывались третьи.

– Взглянувшие на нее поняли красоту мира, – вздыхали четвертые.

И все в нетерпении повторяли, глядя на единственную ведущую в Город дорогу.

– Ну когда же, когда?

Она появилась вдруг. Просто возникла посреди главной площади в сопровождении строгого смотрителя.

Он небрежно отбросил прикрывающую ее ветошь и сделал приглашающий жест.

Жители Города недоуменно переглядывались. И это всё? Пустой холст?

– Обман! – по рядам поползло возмущение.