Имена. Часть первая

А он не сильно-то и сопротивлялся, уклоняясь от взмахов мокрого полотенца, пританцовывая и напевая всё тот же марш, он ужом проскользнул в «консультационную». Через мгновение он выглянул оттуда со словами:

– И всё-таки для работы нужен марш, Звездина!

И захлопнул дверь.

После двухчасового жаркого спора о цене вопроса в сорок копеек минута, цена была снижена до 39 копеек за минуту. Сама консультация продлилась 6 минут 27 секунд, не набрав семь минут. Эрос, как истинный джентльмен уступил дамам эти 27 секунд без оплаты в обмен на привод к нему еще двух клиенток не менее, чем на полчаса каждая консультация. На том и уговорились.

Честным, усердным трудом, заработанные академиком, два рубля тридцать четыре копейки были тут же отобраны Звездиной. В этот раз ей не пришлось, ни душить, ни выламывать профессорских рук, он все деньги сразу же отдал ей сам и добровольно. Потому что сегодня он был очень радостен и доволен жизнью.

Он был счастлив, сопутствующей, ему весь сегодняшний день, большой удаче, в виде таких «жирных» клиентов.

Он чувствовал, что и это еще не всё. Ниточка потянется, и клубочек прикатится и приведет его в денежный Клондайк, где он наконец-то забьётся в приятных конвульсиях «золотой лихорадки».

И он, вполне разбогатев, сможет наконец-то выгнать из своего дома эту наглую домработницу, которой задолжал немыслимое количество денег, и эту очередную внезапно опостылевшую жену, и наконец-то зажить счастливой, обеспеченной жизнью с новой молодой женой и новой молодой домработницей – настоящей балериной.

– Иди, жрать, профэссор. Сегодня вы заслужили, – вернул его с облаков на землю окрик нелюбезной простолюдинки.

Невыносимая пошлость эти простолюдины. До самых до краев последней стадии невыносимости.

Едва успев перекусить, он не успел испить чашечку черного, цейлонского чаю без добавок (на добавки денег катастрофически не хватало), как в дверь позвонили.

Пенсия у домработницы была маленькая, а профессор был еще в предпенсионном состоянии. Да и толком долгое время нигде официально нетрудоустроенный, он тоже не мог рассчитывать на приличную пенсию. Но он в своем предпенсионном состоянии был уже согласен на любую, даже и на неприличную пенсию, лишь бы поскорее достигнуть этого заветного, счастливого возраста.

Во время юности с большим удовольствием прибавляешь года к своим годочкам, после середины жизни отнимаешь годочки от годов, а потом, как в буйной юности, только и мечтаешь, когда бы стать уже постарше и получить!

А потом! Потом можно уже не считать года, а только деньги в кошелечке.

Я, кажется, на чём-то остановилась? Ну, так вот!

В дверь позвонили. На пороге стояла очередная жертва неправильно подобранного в детстве и не вовремя данного ей имени. Она пришла, чтобы всё в своей жизни исправить. И как почти всегда это были женщины, никому не важно, какого возраста. Хотя иногда и сквозь них проскальзывали молодые особи, пардон, особы.

А всё почему? Да, потому что женский пол, более думающий над проблемами своего бытия и ищущий всевозможные ходы и выходы, для облегчения своего жития, рыскающий в поисках ответов по страницам всевозможных глянцевых журналов, участвующий в сплетнях-разговорах, просматривающий телепередачи и сериалы.

Этот поиск выводит их на разные пути-дороги. И некоторых, по следам других, приводит к двери нашего ценителя женских душ и скромного целителя их кошельков.

– Однако забрались! Седьмой без лифта! Где тут можно видеть, как его… Имя такое дурацкое на «э» начинается…. Вот! Вспомнила! Эскулап Ондонович! Вы что ли? Мне девки счас ваш адресок дали, сказали, что беги к нему быстрей, он тебе за полчаса одним новым именем всю твою гадкую жисть одним махом, сразу на новую перекуёт. Сто рублей всего за час с двоих. Я пока одна. Пондравится, значица, завтра втроем прибегём. Скидка будет? Вот держи. Полтинник. Пошли. Только быстро. Я с работы смылась.

Во время тирады она успела скинуть с себя на руки профессору свой видавший виды, как она его называла «счастливый лапсердак». Не разувая свои, как она их называла «не трущие мозоли чоботы» она молниеносно проскочила на кухню.

Успела там хлопнуть в радостном приветствии прислугу, ладонь в ладонь, как родственную размером тела, душу. Вернуться назад в прихожую, чтобы потрепать за ухо, стоящего столбом с её «лапсердаком» академика. Взять из его рук свою вещицу и подвесить на свободный крючок, и в это же, время, скинув свои «чоботы», вытряхнуть профессора из его шлепанцев и тут же нарядиться в них, и не умолкая проследовать обратно на кухню.

Выловить опять там же, на кухне, под ногами вьющихся собак, поочередно сюсюкая подкинуть их до потолка, потрепав за ушами всех, включая и подоспевшего к ним на помощь хозяина. Из недр грязного, окровавленного фартука, вытащить кусок свежего мяса и попытаться бросить собакам на пол, но на лету, перехваченном ловкою, левою рукой Звездины и раздавшимся из её утробы возгласом:

– Ещё бы не хватало…

Через мгновение тетка-ракета-космос уже восседала на профессорском столе в его кабинете и болтала толстыми ногами, при этом показывая и объясняя профессору, как правильно делать упражнения, когда болят колени.

Еще через пару минут они лежали с Эросом Купидоновичем на полу и делали дыхательные упражнения.

Академик в это время уже был счастливым обладателем правильно вправленного позвонка в его неправильно искривленном позвоночнике.

Когда в кабинет без дела с любопытством заглянула Звездина, ей в тот же момент были вправлены все шейные позвонки. После вправлений последовал приказ, всем залечь на пол и не двигаться, а по ходу лечения, не тратя лишнего времени, консультировать женщину-космос.

Звездина мгновенно захрапела. Профессор консультировал, вперившись взглядом в белый потолок. Консультируемая дама в основном возлежала, молча, но иногда повизгивала от удовольствия и щекотки, и потом заливалась визгливым смехом:

– Ой, ой, ой-ё-ёй!

По ней бегали собаки и слизывали с её лица и рук, молекулы запаха свежего мяса. Мадам работала рубщицей мяса на рынке.

Предоставленным ей новым именем она осталась, абсолютно недовольна, а услугами собак по разглаживанию морщин на лице была очень приятно удивлена и попросила сделать ей запись на собачьи процедуры через два дня. За 100 рублей. Для неотразимой красоты ей ничего не было жалко. Даже денег.

Профессор еле-еле приподнялся с пола. Звездина храпела. Собаки, наевшись молекул запаха мяса, заснули на груди консультируемой.

– Собаки, значица, то же лечат, как кошки, – решила она, и, доплатив, за лечение еще 20 рублей осталась лежать на полу до полного окончания лечебного сеанса.

Пока прислуга храпела, Эрос решил незаметно потихонечку отползти, чтобы припрятать неучтенный барыш, но в последний момент был пойман за костлявую ногу, крепкой домработнической рукой и притащен на своё прежнее место. Подняться с пола, он смог только после того, как отдал домработнице все 20 рублей.

Провожать клиентку он не вышел, он в это время в ванной застирывал свою рубашку, недовольно бурча себе под нос:

– Сколь раз говорил, мой полы, мой полы, в доме собаки. Так, нет, же мы все умные. Все из балета. А эти все балетные громилы, только, что и могут, как отбирать деньги у людей. Дождёшься, ты когда-нибудь у меня. Ух, дождёшься.

Глава третья. Домработница Эроса

Домработница Эроса была грузной мужиковатой женщиной с зализанными и собранными в тугой узел жиденькими волосьями. Иногда она их выпускала на волю. Слегка порезвится на ветру.

Вначале её звали совсем не Звездиной, а просто Марией.

Волосы у неё были, не разбери, поймешь, какого цвета, ранее бывшими не то рыжими, не то каштановыми. Но о балете Мария мечтала всегда. Даже и тогда, когда уже не оставалось ни малейшей надежды на её появление, на театральном помосте в балетной пачке. Ну, хоть когда-нибудь и хоть на какой-нибудь сцене, хоть какого захудалого театра любой страны.

И тогда она стала всем говорить вслух о своей «голубой» мечте. Всем и каждому, имеющему уши, и, к сожалению, не имеющим слуха. Она услышала об этом когда-то от кого-то. И узнала она эту тайну от серьезных людей, что для исполнения своих «мечт» надо говорить о них вслух. И обязательно громким голосом. И тогда они непременно исполнятся. И ей повезло.

Приметливо – подметливый академик в какой-то солнечный день приполз домой в радостном подпитии и еле-еле объявил:

– Ну, что звезда балета, будем-с, что ли и тебе ставить сценическое имя? А там посмотрим, что будет? А что будет, то и будет, как Бог даст.

И расстелился после этих душу греющих слов беспомощным и бездыханным ковриком посреди прихожей. И жутко захрапел.

Мария тут же так и почти села, то есть слегка присела, чуть не придавив академика, но вида радости не подавала. Изо всех сил стараясь быть, как прежде непрошибаемой скалой и мумией в двух лицах.

– А ну-ка, ирод научный, скидавай свои боты. Я тебе сказала быстро скидавай, – пыхтя, боролось грузная Мария с пьяной храпящей «научной мыслью», как иногда она прозывала своего благодетеля.

Академик в ответ только похрюкивал. А Мария не унималась:

– Угадили мне опять весь коридор, гадость вы умная. Вот, чё, за ноги у тебя, Скупирдомыч? Прямо пендецит какой-то, а не ноги, не рассандалить никак. Вот, чё, ты их загугливаешь одну за другую? А? Чё, загугливаешь? Как я с тебя сщиблеты-то твои сымать буду, а?

Вытряхнув наконец-то храпящего академика из его полуботинок с кожаным верхом и с некожаным низом, она, не сумев поднять, вкатила его, как рукасто – ногастый – головастый шарик в супружескую опочивальню и с натужным криком: «И-и-эх! Тяжелый сундук какенный», зашвырнула этот шарик на заброшенное женой, супружеское ложе. И пригрозила:

– А имя ты мне поставишь. Тока проснись.