Обшарпанные дощатые портовые склады, совсем не похожие на аккуратные каменные пакгаузы Края Земли, остаются позади, и Доррин невольно вздыхает. Кто знает, доведется ли ему увидеть Край Земли вновь!..
XVIII
Разумеется, Доррин не раз рассматривал карту Тирхэвена, но то, что запечатлелось в его памяти, мало похоже на представшую взору грязную улочку с неприглядными халупами и подозрительными оборванцами. Тем паче что от чертежей не разило водорослями, солью да несвежей рыбой. Улица тянется на юг, вверх по пологому склону. Над одним из двухэтажных домов поднимается струйка дыма.
– Пошли туда, – предлагает Кадара, – там должна быть лавка.
– Так ведь портовая, – пытается возразить Доррин. – Торгует, небось, тем, что нужно в плавании.
– Здесь торгуют всякой мелочевкой, – бросает через плечо Брид.
– Может, сначала все-таки обзавестись лошадьми?
– Так ведь лавка совсем рядом с конюшней.
– Откуда ты знаешь?
Вопрос остается без ответа. Поправив котомку, Доррин прибавляет шагу, чтобы не отстать от своих более рослых спутников, быстро шагающих вверх по склону. Какой-то старик, сидящий привалясь к стене, разражается хриплым смехом, но парнишка не обращает на него внимания.
На первом же перекрестке путники поворачивают на улицу с мостовой – пусть старой и потрескавшейся, но все же целой. Об утреннем дожде напоминают лишь небольшие лужицы. Перед входом в лавку – ту самую, к которой направляется Брид, – привязана кляча, а над дверью вместо названия красуется табличка с изображенными поверх побелки скрещенными свечами. Местами побелка отшелушилась, обнажив серое дерево.
Ножищи Брида вдвое больше Дорриновых, однако, поднимаясь на крыльцо, рыжеволосый топает так, будто из них троих он самый тяжеленный.
В лавке пахнет маслом, лаком, канатами и свечами. Вдоль правой стены тянется ряд бочек, каждая из которых накрыта круглой деревянной крышкой. Напротив находится длинный, во всю стену прилавок. Другой пристроен к задней стене лавки.
Возле печи, на сложенном драном одеяле лежит тощая собака. Когда Доррин со стуком закрывает за собой дверь, она приоткрывает один глаз.
– Чего желаете? – спрашивает лысеющий малый с песочного цвета волосами и длинными висячими усами, одетый в кожаную безрукавку со множеством небрежных, бросающихся в глаза заплат. Он сидит на табурете недалеко от печи.
– Собираемся в путь, ищем кое-какое снаряжение, – вежливо отвечает Кадара.
– Смотрите сами.
Брид направляется к прилавку, Кадара начинает с бочек, а Доррин смотрит на собаку и ощущает ее боль. Бросив взгляд на своих деловитых спутников, он делает неуверенный шаг в сторону недужного животного, а потом протискивается к горячей печке и садится рядом с собакой на корточки.
– Что, красавица, приболела? – тихонько спрашивает он.
– Да она просто уже старая, – бросает со своего места торговец.
– Можно мне ее погладить?
– Пожалуйста. Она малость с придурью, но не злая.
Собака ударяет хвостом по полу.
Почесывая ее за ушами, юноша укрепляет гармоническое начало в разбалансированном организме. Собака скулит, влажный язык пробегает по его запястью.
– Спокойно, красавица, спокойно. Скоро тебе будет лучше, – говорит он перед тем, как снова погладить ее и встать.
– Любишь собак, парнишка? – спрашивает наблюдавший за ним в оба глаза торговец.
– Очень, – признается юноша, – а своей у меня никогда не было. Эта мне кажется славной.
– Для охоты на птицу ей не было равных. Теперь, правда, состарилась.
Усатый лавочник ерзает на табурете, но так и не встает. Наступает молчание. Доррин принимается рассматривать навощенные пакеты с сушеными дорожными пайками.
– Если интересуешься сырами, то они в леднике, вон там.
Позади слышатся приглушенные голоса толкующих о припасах Брида и Кадары.
– А как насчет лошадей, почтеннейший? Конюшня тут неподалеку?
– Надеюсь, – хмыкает усач. – Принадлежит она Ристелу, а заправляет там муж моей сестры.
– А вьюки у тебя найдутся? – спрашивает Доррин, слегка улыбнувшись в ответ. – Можно не новые.
– Посмотри на середине прилавка. Там есть из чего выбрать.
Одна пара седельных сум, почти совсем новая, оказывается слишком большой, да и сработаны сумы из жесткой, почти негнущейся кожи. Взяв было другой комплект, Доррин тут же кладет его на место, ощутив подернутую кровавыми прожилками белизну хаоса. А вот вытащив из-под прилавка пару сильно потертых вьюков с исцарапанными бронзовыми застежками, он сразу чувствует, что они сгодятся.
– Хороший у тебя глаз, паренек. И недорого – всего серебреник.
– А сколько стоят те, здоровенные? – без всякой цели спрашивает юноша.
– Те? Да их только на битюга навьючивать! По золотнику.
Доррин поджимает губы. На подержанную суму у него денег хватит, но нужна еще и еда, да и непромокаемый плащ не помешает. А главное, ему кажется нелепым покупать дорожное снаряжение, не зная, какая ему достанется лошадь. Тогда как Брида, похоже, такие соображения не смущают.
– Как насчет дождевика?
Торговец, хмыкнув, выкладывает на прилавок темный сверток.
– Это не для щеголей: простая материя с водотталкивающей пропиткой. А твоему приятелю, – он кивает в сторону Брида, – и на нос не налезет. Много я за него не запрошу, но полсеребреника будет в самый раз.
Доррин кивает. Эта одежонка должна будет ему пригодиться.
– Хозяин, – громко, но вежливо окликает Брид.
– Я положу плащ поверх вьюков, – говорит усач Доррину и спешит к Бриду.
– Как будем разбираться с припасами? – спрашивает Доррин Кадару.
– Разделим стоимость на всех, а кому захочется чего еще, пусть прикупает отдельно.
– У меня вообще-то не густо...
– Да брось ты, с твоим-то отцом! Ни за что не поверю, – девушка отворачивается, а Доррин, пожав плечами, возвращается к печке и снова гладит собаку. Возможно, это всего лишь игра воображения, но ему кажется, будто глаза животного повеселели.