Предатель. Я не вернусь

– Тебя что-то не устраивает, Вера?

– А тебя так интересует что мне нравится, а что нет?

– Недавно ты просила о том, чтобы я не появлялся рядом с тобой и держался подальше, к чему сейчас твои возмущения? – спокойным и ровным тоном сообщает мне что он якобы выполняет мои просьбы.

– Год назад я просила тебя исчезнуть из моей жизни, ты почему-то повел меня в спальню готовясь к брачной ночи. Почему тогда не услышал меня?

Смотрю на него, как и он, с легким прищуром голубых глаз. Только это его какая-то особенность. Но попав под влияние его этих глаз невозможно почему-то сопротивляться. Вначале еще выходило, а потом перестало срабатывать.

Не скажу, что люблю его. Ведь наше знакомство и сама история «любви» слишком сложная. Быть может, я просто смирилась за это время, что все мои планы теперь коту под одно известное место пошли. Я жена, я будущая мать и хранительница очага. И это в мои неполные двадцать один год.

Так чему я должна быть благодарна? И главное кому? Меня никто не слышал и не спрашивал мнения. Понимаю, что сейчас мои действия смахивают больше на каприз, однако порой я задумываюсь о том, куда нас вообще все это ведет. Он отстраненный. Живет своей жизнью. Мы соседи… с привилегиями.

– Вера, ты моя жена. Это не изменить. Мне казалось, что ты это давно поняла. Пожалуйста, садись в машину и не стой на холоде. Я буду дома, как только закончу дела.

– Знаешь, может тебе вообще не приезжать домой? Все равно тебя там будто нет.

Сажусь в машину, и сама хлопаю дверью, как можно сильней.

– Евгений, поедем в детский театр. Сегодня там постановка танцевальной группы.

– Как скажете.

– И Глебу Львовичу об этом знать не обязательно, – на всякий случай уточняю.

– Разумеется.

Горько вздохнув, поворачиваю голову и смотрю на снег, летящий навстречу. Снежинки липнут к окну, и задержавшись всего на долю секунды, показав себя во всей красе – тают.

Может быть я как снежинка? Таю без него, а прикоснувшись к ледяной душе вновь образую кристаллики, и так по новой?

Подъезжаем к театру. Водитель остается в машине, по моей просьбе. А я вхожу в место, которое было бы для меня домом, если все шло так, как этого хотела я. Но я теперь всего лишь зритель. Всего лишь… зритель, смотрящий со стороны на свою жизнь, в том числе.

Глеб

Я увидел ее впервые после встречи с отцом Веры. Мы заключили выгодную сделку, и разговорившись ему в этот момент позвонила дочь. Хвастаться Артем Геннадьевич любил. Вот и в тот раз не удержался.

Не знаю, быть может, пристальный взгляд на фото в его телефоне выдал мой заинтересованный взгляд, но я немного как говорится «подвис».

Нежная, красивая, восхитительная. Она стояла вполоборота в розовом платье, а ее длинные, русые волосы были распущены и спускались на одно плечо, обнажая спину. Она смотрела в камеру, но взгляд был послан куда-то дальше. Она не была в прямом смысле там в тот момент. Будто фотографируешь человека, который задумался.

«– Красавица правда? – спросил он и я честно ответил.

– Правда.»

Через месяц я надевал на ее палец кольцо, а она, улыбаясь на камеры шептала мне проклятия.

Забавно, но в ней укладывалась нежность и дерзость в идеальный такой слой. Одно дополняло второе. Каким образом? Я так и не понял до сих пор.

Но впервые я увидел ее настоящую, когда она сбежала от охраны и отправилась танцевать. Нет, не в клуб.

Она нашлась в танцевальной студии и парила по паркету. Это был не балет. Но мне определенно нравилось то, что я видел.

Я ушел до того, как она меня заметила. Ушел с пониманием, что это и было то, в чем она меня обвиняла по итогу. То, чего ее лишили родители. А потом и я, потому что, приняв решение отправить ее учиться она забеременела.

Со временем она приняла, казалось, свою новую жизнь. Я может быть не самый открытый человек, не обнажаю душу перед ней, но все-таки я стараюсь. В ответ я так же получаю ее настоящую.

Вот только открываться до конца мы оба, пока что так и не научились.

В очередной раз пытаюсь сгладить углы, но выходит, наоборот.

Вера едет в театр, а я в офис, откуда поеду по только мне известному маршруту.

Сирота с детства. Выросший в детдоме. Казалось бы, злой на своих родителей. Однако помогающий мужчине, которого бы звал отцом. В таком не признаешься каждому. И огласка мне не нужна.

Языкам нужен повод, а мне покой. Нашел бы я понимания у Веры? Быть может да, но рисковать не хочу.

Она сама брошенная своими вечно требующими отличия родителями, дочь. Я вижу, как она тянется ко мне. Но могу ли я дать ей это тепло в полной мере, если самому холодно?

В клинику вхожу с заднего входа и попадаю в комнату, где мы с ним видимся.

Он почти не говорит. Многое не помнит. Но каждый раз узнает меня и просит прощения, говоря, что не знал обо мне до последнего.

Важны ли мне эти объяснения? Я уже и сам не знаю. Знай он обо мне, чтобы это изменило? Ничего. Я бы все равно оказывался тут, ради этого почти безмолвного разговора «отца» и сына.

Вернулся домой, тут же наткнувшись на Веру, которая проходила из кухни в гостиную со стаканом молока в руке.

Длинная туника, обтягивающая ее красивый живот. Немного поправившаяся и эта ее походка.

Как бы там ни было, ей беременность точно к лицу и не хочу ее пугать, но я хочу ее видеть такой снова.

Не посмотрев на меня, напрямую проходит мимо, но все-таки цепляет взглядом в зеркале, тут же отвернувшись.

– Чем занималась?

– Сидела дома, читала, ела, убиралась, стонала от распухших ног, ела, – отвечает ехидно, усевшись в свое любимое кресло.

Ступаю в ванную, мою руки, умываюсь. Принимаю душ, сменив одежду на домашнюю выходу к ней.

Она может злиться. Она может со мной не разговаривать, но она знает, что сейчас я разверну ее кресло к дивану, сяду прямо перед ней и взяв ладони ее ступни начну разминать, пока она не станет мерно дышать, почти засыпая от удовольствия. А я, слушать тихие стоны и наслаждаться этой музыкой.

– Ненавижу, когда ты так делаешь, – кое-как собравшись говорит мне.

– Как? – улыбаюсь. – Вот так? – нажимаю сильнее в центр ее пятки.

– Ммм… боже… ну почему ты не можешь быть таким всегда? – выдает, находясь в состоянии полного откровения.

– Потому что иначе, тебе станет скучно, – целую пальцы, перемещая губы выше. – Потому что мне нравится сердитая Вера, – дохожу до колен, опуская ее ноги на пол, где оказываюсь сам перед ней.