Планета исчезающих слов

О, я узнал тебя! Моя святая Муза!
Ты жизнь иль смерть моя? Объятья отвори.
Ни мужа без жены, и ни жены без мужа
Не будет в небесах. Но мы навек одни.

Мы избраны судьбой,
Нам этот мир чужбина.
Мы выше, мы в кольце невидимых комет.
В пустом мельканье дней, в огне летящих лет,
В сиянье вечности нам жизнь и смерть едины.

Когда он закончил, толпа взорвалась аплодисментами. Я бы даже сказал, переходящими в овации. Но Сой была спокойна. Она что-то важное для себя поняла и даже не пыталась улыбаться.

Она встала и бросила гирлянду Рону, только чуть приподняв уголок губ. Гирлянда упала красиво и прекрасно смотрелась на его театральной фигуре. А он смотрел на Сой, постепенно осознавал, что с ним будет дальше, и его глаза наполнялись ужасом. Игры со смертью, которыми он привык бравировать, оказались не так безобидны и очень близки к воплощению, хоть он и очень старался себя обмануть.

– Здорово же он её напугал! – прошептал Пат. – Так, что даже тот деревенский увалень оказался милее.

– Тот не опасен, а Рон настоящий демон.

– Этот да. В конвульсиях.

– Пожалуй, это даже пошло.

Наступил последний раунд состязания. Лариус в луче света казался совсем прозрачным. В том, как он смотрел на лицо Сой, озарённое голубоватым светом ожерелья, читалась неподдельная тревога. Но по правилам состязания пока он не мог ничего сделать. Однако произнёс:

– Надеюсь, я ничем не напугаю тебя, моя королева.

Сой горделиво вскинула голову.

– Меня не просто напугать, – сказала она.

Но было видно, что замечание попало в точку. И не обидело Сой, а скорей поддержало. Как будто Лариус протянул ей руку, говоря:

– Я понимаю твои чувства. Обопрись, я с тобой.

Она села поудобней и расправила плечи, стараясь не касаться спинки трона, чтобы случайно не раздавить хрупкие бусины.

А Лариус улыбнулся и начал читать:

Моя вселенная прекрасна!
Дрожит окошком слюдяным.
В нём солнце, быстрые стрекозы
И птичий гомон, и полёт.
В ней ты! И этим завершился
Мой поиск смысла бытия.
И если вдруг другой, не я
С твоей судьбой соединится,

То всё равно прекрасен мир,
Тебя родивший. Счастлив я,
Тебя увидевший. И радость
Мою не сможет он отнять.

Она не в памяти – в крови,
В биенье любящего сердца,
В восторге, в пламени
Порой меня сжигающем.

В листве, где выкликают имя птичье
Твои сородичи. Ведь ты
Крылата и легка как сойка,
как яркий прочерк в небесах.

Порой мне кажется, что ты
Пришла к нам из другого мира.
Порой, что весь наш мир – твоя
Незамолкающая песня.

Что все деревья, травы, даже
Все ядовитые цветы
Тебя признали госпожой
И служат все тебе с любовью.

Так мог ли я не преклонить
Колен и сердца, и ума
Перед тобой – дитя, царица,
Сестрёнка милая, жена.

Невеста на высоком троне,
Волшебница в цветном лесу,
Моё таинственное счастье,
Что то страшит меня, то греет,
То ожиданием томит.

Я твой. Скажи, – Умри, – умру.
Скажи, – Приди, – навек останусь.
Но буду вечно изумлён
Подарку царственному Неба.

С первых его слов Сой невольно улыбнулась. А когда он закончил, тихо сказала:

– Приди.

Потом замерла в нерешительности. А потом засмеялась, сбежала вниз, протянула ему руки. Первым делом он снял с неё ожерелье и передал кому-то из своих друзей. И только после этого вздохнул свободно. А потом они обнялись и сначала долго стояли, не желая разняться, а потом снова раздался смех и какая-то весёлая лёгкая болтовня, детская и безбашенная. Между ними сразу возникли отношения такой дружественности, какая бывает у одноклассников или ребят из одной компании, у которых есть свои особенные словечки, только им понятные.

Прислушавшись, я вдруг осознал значение этой переброски как будто ничего не значащими шутками, в сущности пинг-понга на краю пропасти. Вот сделаешь подачу – и твой шарик улетит в бездну и может никогда к тебе не вернётся. Свечение ещё держалось, у них ещё было время, и они рисковали и рисковали, посылая друг другу всё новые и новые мячики слов: отобьёт – не отобьёт, орёл или решка? То, что между ними сейчас происходило, походило на сверку часов, на обмен тайными кодами. И с каждым ответным пасом в пространство врывался такой всплеск радости узнавания, что эта радость охватила всех.

Иногда их смех стихал, и они задавали друг другу разные важные вопросы. Я стоял близко и слышал, но не считаю себя в праве их передавать, это очень личное. Они старались отвечать друг другу с предельной честностью и такой серьёзностью, как будто от каждого ответа зависит их жизнь и судьба. Некоторые вгоняли Сой в краску, и у неё смешно розовели уши.

«Единственно своей, единственно родной…», – вспомнил я строчку из стиха Рона, и мне стало его жалко. То, что для него было мечтой, для этих двоих стало просто жизнью.