Планета исчезающих слов

– Сандерс, ты опасный извращенец! Признайся, ты нюхаешь по ночам носки! Могу подкинуть парочку.

– Ты настоящий друг! Представляю, как они тебе дороги.

– Не представляешь. Я готов пожертвовать лучшие! Антиквариат.

Раш водил вокруг глазами, которые всегда казались немножко безумными, и в них читалось страстное желание всё тут переделать. «Преобразование пространства» – так это у него называлось.

Раши прилепился ко мне в последнем классе нижней школы, в высшую мы уже поступали вместе. Я уже знал о существовании голубых и даже что-то в этом роде заподозрил. Но, заглянув в его мысли, обнаружил в отношении себя безмятежную чистоту, я ему почему-то просто нравился. Он, можно сказать, меня приручил и постепенно стал необходимым, почти частью меня. Я настолько привык всё с ним обсуждать, что даже мысленно строил свои размышления в форме наших диалогов. Даже шутки за него придумывал.

А вообще я в чужие мысли без особой нужды не заглядываю. Это я сам для себя решил, что-то вроде личного кодекса, возникшего как результат не столько благородства, сколько травмы.

Многие думают, что читать мысли – это очень здорово и интересно. А вы представьте пятилетнего мальчика, которого пытаются накормить какой-то гадостью. С моей кормёжкой всегда были проблемы, а самым отвратительным был суп с плавающими жилками! Меня и сейчас передёргивает от этого воспоминания, само слово кажется скользким.

Отец уговаривает меня чрезвычайно ласковым голосом. Он всегда становился у него таким, когда я доводил его до белого каления. Он очень старается, а я вижу, как тарелка с ненавистным супом летит в стену, разбивается, во все стороны летят осколки и жирные брызги, а отец хватает меня за плечи и начинает дико трясти. Всего этого не происходит в реальности, но я вижу отцовские мысли так, как если бы всё так и было. Я не в силах отделить его ласковый голос от страшной картины. Это сводит меня с ума. Я кричу, вырываюсь, убегаю в дальнюю комнату, забиваюсь в щель между стеной и старинным шкафом, который мы зачем-то долго берегли, и впадаю в затяжную истерику.

Я считался нервным и проблемным ребёнком, а мне всего лишь было невыносимо трудно отделять внутренние мысли от произносимых слов. Когда меня просили что-то сделать, а думали о другом, я впадал в ступор и не двигался с места. Меня пичкали лекарствами, от которых становилось только хуже. Об истинной причине происходящего первой догадалась мама.

Сначала её удивляло, что стоит ей подумать, что хорошо бы пойти и принести какую-то вещь, как я срывался с места и через минуту являлся с этой вещью запыхавшийся, довольный и заглядывающий ей в глаза, ища одобрения. Мне очень хотелось быть хорошим. О своих наблюдениях она сказала отцу, но он решил, что это женские фантазии. Мудрая мать не стала спорить, и между нами возникли совершенно особые отношения. Тайный, никому не видимый канал связи.

Я постепенно усвоил, что надо внимательно смотреть, шевелит ли говорящий человек губами. И реагировать только на произносимое вслух. А мама стала сознательно контролировать свои мысли, общаясь со мной. Я физически чувствовал её усилия в попытке сосредоточиться на одной транслируемой, избегая мысленных раздвоений и уходов в сторону. Со временем у неё стало получаться. Когда же ей надо было передать мне что-то тайно, отлично этим пользовалась.

А потом начался ад подросткового периода. Вы удивитесь, но страшнее всего в нашем классе были не мальчишки с их безумными и грубыми фантазиями, а одна девочка очень интеллигентного вида. Мне даже хотелось всех предупредить, что с ней опасно иметь дело. Она не была злой, но в ней и вокруг неё разливалась кислота из ревности и зависти, разъедающая всё, что было ей, и к чему она прикасалась. Весь ужас и хаос, который она носила в себе, становился моим достоянием. Добавьте к этому молодую агрессию и возбуждение мальчишек – всё тайное, хранимое только для себя, – и вы получите тот мутный и горячий омут, в который я вынужден был погружаться в буквальном смысле с головой. Выдержать это было невозможно. Я болел и пропускал занятия. А потом рассказал всё маме и… начал тренироваться. Она отлично меня настроила.

– Ты должен идти в школу не как на плаху, а как в спортзал, – говорила она.

И я приступил с решимостью и остервенением, да и выхода у меня не было. Подход, ещё подход… Удар прямо, удар сбоку. Сначала я научился блокировать мысли, не имеющие отношения ко мне лично. Сложнее оказалось с летящими прямо в меня. Но постепенно одолел и это. Хотелось ещё убедиться, что могу не давать читать свои. Но для этого нужен был другой читающий. Я как мог учился закрываться, просто по внутреннему ощущению.

Всё это заняло много времени и сил, зато теперь я стал почти нормальным человеком. Только очень люблю одиночество, тишину и возможность побыть наедине со своими собственными мыслями и воспоминаниями. Без лишнего напряжения, без необходимости создавать вокруг себя плотный энергетический купол. Я всё-таки от этого устаю. И одиночество для меня лучшая форма празднования. А Раши поймёт.

Вдруг меня осенила догадка! Я спустился вниз и подошёл к окну. Записка всё ещё висела на месте. Я растянул её немножко и рассмотрел. Никаких подсказок. Потом коротко стукнул по ней кончиком пальца, ругая себя за тупость. Появились значки: клавиатура, карандаш, выбор цвета… весь положенный набор для создания сообщения. Всё просто. Но я недооценивал Раши. Выбрал карандаш и нарисовал улыбающуюся рожицу размером с записку пальцем на стекле – на ней самой моё творение аккуратно уместилось в очень подходящее место. Ага! Теперь можно так пальцем и продолжать. Я вывел коряво:

«Привет! Сегодня не смогу. Скоро позвоню. Не обижайся».

Последнее, в принципе, можно было не писать – на такие вещи Раши никогда не обижался. Но я очень люблю составлять всякие графики. Сейчас в голове возникла шкала, на которой нулевой отметкой было просто отсутствие обиды, чистый нейтралитет. А вниз и вверх шкала продолжалась синим и красным цветом. Красный – любовь и дружба, синий – вражда и ненависть. «Не обижайся» разместилось чуть выше нуля на красной. Я остался доволен. Хотя подумал, что в мою схему надо внести поправку на степень обидчивости и болезненности клиента. Надо подкинуть Раши идею. Собираешься отправить сообщение, а лампочка тебе сигналит, что надо добавить красного или синего.

Я полюбовался на свои идеально размещённые каракули, стукнул по стрелке отправки, и записка со свистом улетела в направлении Нового города, где жил Раши. Это было красиво.

Глава 2. Старое видео

Я снова в зале. Отхлёбываю вино, вытаскиваю из упаковки любимую закуску с Юкки – слоёный сыр, проложенный травами, усаживаюсь в старое кресло и окунаюсь в воспоминания.

Мне 13, я вернулся из очередного похода в Хранилище. Мама сидит на кресле в дальнем углу и кричит:

– Санни, кинь мне пульт!

Я кидаю, она ловит, смеясь.

– Ну не так же буквально!

– Но ты же поймала. Мам, я хочу вам с папой показать одно видео. Ему лет 100.

Она слегка напрягается и закрывает от меня мелькнувшую догадку. Надо же, научилась закрываться.

– Ну, позови отца.

Возвращаюсь в реальность, беру в руки тот же пульт и ищу тот самый файл. Включаю видео… и ничего не понимаю. Вместо Чена на экране появляются мои родители. Я никогда не видел этой записи и не знаю, когда они её сделали. Меня накрыло холодной волной – вдруг та, с Ченом, пропала?! Выскакиваю из зала, кричу

– Том!

Из угла выкатывается металлический конус – наш домашний робот. Опытный образец, когда-то подаренный Раши. Сам я в жизни не смог бы на такого накопить. Он выглядит гладким, но из его поверхности может выходить множество ручек и ножек разного предназначения. Фантастическая машина – я не использовал и половины функций. Сейчас Том отвечает голосом покорного раба из фильма про гладиаторов:

– Слушаю, хозяин.

– Какой идиот это придумал?

Впрочем, легко догадаться.

– Где файл с репортажем Чена Ройса?

– Диск Д, папка «Чен», файл «Чен», – рапортует Том.

– Там нет! Там другое! – у меня начинается паника.

Том делает короткую паузу, а потом выдаёт бесстрастно:

– Файл изменён 30-го октября 2613-го года в 23 часа 10 минут 15 секунд. Добавлена информация. Обновление запланировано 4-го августа 2612-го года в 13 часов….

– Достаточно. Спасибо, Том.

Мама. Это она запланировала «обновление» так, чтобы я посмотрел после её ухода. Точно знала, что это видео я буду пересматривать.

Почему она ничего не сказала? У нас никогда не было тайн. В голове моей внутренний сбой программы. И страх. Да, я очень боюсь узнать что-нибудь такое, что поколеблет мою безусловную любовь, моё абсолютное доверие. Мне требуется время, чтобы собраться и решиться на просмотр. Возвращаюсь в зал, усаживаюсь, делаю глубокий выдох, выпрямляюсь и только тогда нажимаю на кнопку пульта.

Первой говорит мама:

– Я, Лаура Йетс, часто выступаю перед школьниками, рассказывая об истории межгалактических отношений и образовании Союза. Но это моё выступление будет особенным, хотя многие факты, которые я буду упоминать, известны из учебников. В том, что я расскажу сейчас, есть очень личный аспект. Поэтому здесь присутствует мой муж, Актус Йетс. Я благодарна ему за то, что он согласился участвовать в съёмке этого видео. Он один из очень важных участников событий и поможет мне.

Моя мама опытный оратор. Её выступления всегда были яркими и уверенными, с широкими и выразительными жестами, эффектными паузами. Слушатели её обожали. А сейчас она с трудом подбирала слова и сидела, вцепившись в сиденье, как будто ей требовалась дополнительная опора в пространстве. Только увидев эти кадры, я понял, почему отец называл её детским прозвищем Воробышек.

Такой она была на первом заседании инициативной группы – совсем девочкой, испуганной и восхищённой грандиозностью собственного замысла. Это была её идея, сразу подхваченная группой таких же подростков с земли и ещё с нескольких планет галактики. На окраинах ещё шла война, опалённые ею только начали восстанавливаться, почти не было еды, а эти дети уже строили планы будущего прекрасного мира. Рассуждали о принципах дружественного союза, об уникальности каждой планеты и её особенной роли в истории. Из работы в группе и родилась её дружба с отцом, обернувшаяся любовью всей жизни. Я не застал её такой, для меня она была сильной и уверенной женщиной.

На экране теперь отец:

– Для меня всё началось с того, что наш сын Сандерс показал нам очень старое видео.

Я отлично помню этот момент. Мне было 13, а родители сидели вон там. Я был взволновал и горд. И сейчас, после слов Актуса, точно, как и тогда экран начал мерцать и начался репортаж Чена. Соединение времён. Очень символично. Особенно если знать, что за этим стоит. Вы узнаете об этом тогда же, когда и я. Когда досмотрите видео до конца.

На экране молодой мужчина. Видно, что тренированный, но немного склонный к полноте. Я всегда ужасно волнуюсь, когда он появляется. И ещё трогаю свой живот, хотя до человека на экране почти век по времени и расстояние в несколько световых лет. Он говорит: