Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ

– Отец, какая прелесть! Красиво, как в сказке. Мы не были еще здесь с тобой?

– Нет, мой алмаз, мой цветок душистый, не были. Нравится здесь тебе? – ласково бросает князь Георгий.

Зачарованными глазами смотрит княжна Нина.

Трепещет маленькое сердце, умеющее так сильно чувствовать и переживать.

Какая красота!

Нависли теснинами, образуя ущелье, высокие утесы-великаны, куполом сошлись сверху, солнца не видно, застлали солнце.

Прохлада и полумрак…

Сверкающей лентой, вьется ручей, сбегая каскадом по камням на лужайку. А здесь, внизу, целый сноп света, блеска, ослепительного сияния дня и лучей.

Как в раме, в отверстии скал виднеется лужайка. Ковер всевозможных цветов покрывает ее. Здесь и дикие левкои, и розы, и азалии, и нежные пахучий и пряный жасмин.

Какая красота!

Здесь наверху – молчание и величие покоя; там, внизу, – пир жизни и юности, цветущей как сад, душистый пир цветов и солнца…

Замерла княжна, трогательно сложив маленькие загорелые ручки.

Замерла Зиночка, ничего подобного не видевшая в холодном Петербурге.

Замерла дикарка Бэла. Только ноздри её вздрагивают, да черные глаза поблескивают, как клинки дамасского кинжала.

А солнце все ниже, ниже…

Барбалэ с Михако разгрузили арбу.

Абрек спустился в рощу, набрал сухих веток орешника, сложил костер на утесе… Поднялся дым победной струйкой и взвился в высоту..

Разложили скатерть на скале, поверх ковров, положили вокруг седла. Девочки уселись на них. Князь и хорунжий уселись просто на ковры. Рядом, на другом уступе, – слуги, Михако и Абрек.

Старая Барбалэ поставила закуски и приютилась тут же у ног своей джаным-княжны.

Началась пирушка.

Как вкусны на свежем воздухе паштеты из молодого барашка, свежие домашние колбасы, холодные цыплятки, персиковые и дынные пирожки!

Мастерица их делать старая Барбалэ!

А вкусное грузинское родное вино из собственного виноградника, разве это не прелесть!

К концу пира совсем низко спустилось солнце. Оно встало как раз над противоположным утесом, проскользнуло вьюном, змейкой огнистой в расщелине между скал и утонуло где-то в темном провале.

– Папа! Что это?

Тоненький смуглый пальчик княжны указывает направо.

В стороне – утес, старый, престарый. У подножия его нора, почти что в рост человека, продолговатое отверстие – вход в подземелье.

– Увидела таки! – рассмеялся князь Джаваха. – Я думал, ты не заметишь, солнце мое!

– Что это, папа?

Князь молчит. Губы его таинственно сжаты. В черных быстрых глазах видна легкая усмешка.

Пытливо устремляются глаза эти на княжну. Полным необъяснимого значения становится взгляд князя. И голос его полон такого же значения, когда он говорит:

– Нина-джан, любопытная козочка, это пещера. В пещере – тайна. В тайне – глубокий и прекрасный смысл… Никто не проникнет в пещеру. Люди боятся тайны… страшным кажется им издалека её мрак… Боятся люди… Немного есть храбрых на земле…

– Там притаилось что-нибудь жуткое, князь? – невольно бледнея, осведомляется Зиночка, испуганно вскидывая глаза.

Широко раскрывается в пугливом недоумении и искрометный взгляд Бэлы.

И только звезды-очи хорошенькой княжны с огневым вопросом впиваются в черное отверстие пещеры.

– Ты говоришь – там тайна, отец?

– Да, моя Нина.

– Страшная, жуткая, пугающая трусов?

– И может быть даже храбрецов.

– Но ты был там, раз ты это знаешь?

– Был, моя девочка, сердце мое!

– А раз ты был, может ли устоять твоя Нина?

Последние слова летят на-бегу.

Княжна уже мчится туда, прямо к пещере.

Солнце давно упало в бездну, но отблеск его еще дрожит у входа в таинственный, жуткий грот.

– Боже мой! Она там! Она уже там! Да удержите же ее! Удержите! – кричит Зиночка, побледнев, и вся дрожит, готовая упасть в обморок со страха за-участь Нины.

Бэла настороже, застывшая, вытянувшаяся, как струнка.

– Храни Аллах ее, Нину! Храни Аллах! О, безумная девочка! К чему служит эта глупая храбрость? Брат Георгий тоже хорош! Совсем не жалеет дочку… – И Бэла переводит на князя негодующие глаза.

Последний спокоен. Спокойно его лицо. Спокойны глаза. В углах рта змеится довольная горделивая усмешка.

Вот раскрываются губы, его и произносят без малейшего волнения: