Особенная

«Помни, Лика, – и сейчас звучат в ушах девушки эти речи, – нетрудно размякнуть и разнежиться, распустить подпруги и тащиться кое-как, спустя рукава в триумфальном шествии дешевых победителей, жизненных удовольствий, проводя время в праздности и безделье, моя девочка! Это самое легкое, что берется от жизни. Старайся достичь иного, трудного, настоящего, верного идеала. Стремись к свету, моя Лика! Не обращай внимания на роскошь и веселую праздность, которые будут непременно царить вокруг тебя, и думай об одном: как достичь совершенства… Той точки совершенства, когда ты можешь спокойно сказать себе: да, я достаточно поработала и, насколько могла и умела, принесла пользу другим. А теперь могу и для самой себя взять у судьбы свою долю. Я ее вполне заслужила…»

И тут же, в унисон с голосом тетки, слышит Лика и другой голос… Голос седого как лунь, старого, но сильного и мощного духом синьора Виталио, своего далекого маэстро:

«К солнцу, Лика! К солнцу! Где свет его – там и свет науки, искусства и труда, главным образом огромного самоотверженного труда, сопряженного с милосердием, на пользу человечества, – там счастье!..»

«Да, там счастье! – мысленно воскликнула Лика. – Там счастье! Они оба правы, и я сделаю все, что могу, чтобы оправдать их доверие. И ты, тетечка, и вы, дорогой мой наставник, вы будете довольны мной, вашей Ликой! Да, да, довольны, сто раз довольны вашей девочкой! И вам не придется напоминать о том, что вы уже столько раз говорили мне!»

И с этими мыслями девушка быстро вскочила с постели и стала проворно одеваться.

Вошедшая на звонок Феша была несказанно удивлена, увидев свою «младшую» барышню почти готовой.

– Разве так еще рано, Феша? – в свою очередь изумилась Лика.

– Для кого как, барышня! – сдержанно и почтительно улыбнулась та. – Оно, по времени, пожалуй, что и не рано, как будто десятый час на исходе. А только у нас это еще далеко не поздним временем, барышня, считается. Мамаша к завтраку только из спальни выходят, барин давно уехали в город, Анатолий Валентинович на озере катается в лодке, по холодку…

– А Рен?

– Ирина Валентиновна еще с восьми часов с мисс Пинч на велосипедах отправились…

– Так рано?

– Обыкновенно-с… Они ежедневно в семь часов какао кушают, а после того на утреннюю прогулку едут. А вернутся – гимнастикой занимаются… Да они, поди, уж и вернулись, должно быть. Иван на дворе ихние машины сейчас чистит.

– Ну, так я пройду к сестре. Как вы думаете, Феша, сейчас можно? – осведомилась Лика.

– Можно, можно, потому как они гимнастикой в этот час занимаются, – поспешила успокоить ее девушка.

Но Лика не дослушала ответ своей разговорчивой служанки; через минуту она уже стояла перед дверью комнаты сестры.

– Войдите, – в ответ на ее стук раздался из-за двери уже знакомый ей резкий голос Ирины.

Лика вошла. Рен стояла посреди комнаты с гирями в обеих руках, поднятых над головой.

Ее комната сильно отличалась от розового будуара Лики. Это было помещение о двух окнах с большим столом, заваленным книгами и брошюрами, преимущественно спортивного содержания и на английском языке, с жесткой мебелью, с простой постелью в одном углу и платяным шкафом в другом. Ни драпировок, ни мягких диванов и кресел, ни изящных украшений не было в этой комнате, выдержанной в строгом стиле и напоминавшей суровую келью монахини.

– Я не помешаю тебе? – спросила Лика, не без смущения взглянув в лицо сестры.

– Ничуть. Садись, пожалуйста. У меня полчаса времени, – бегло взглянув сначала на циферблат висевших на стене часов, потом на Лику, ответила Ирина. – Очень рада тебя видеть, – добавила она, не обнаруживая, однако, при этом ни малейшей радости.

Лика села в жесткое кресло у стола и посмотрела на сестру. На Рен была та же короткая клетчатая юбка, что и вчера, но вчерашнюю блузку заменила другая, в виде матроски, выпущенной поверх пояса, очень широкая и удобная для гимнастики.

– Ты ежедневно делаешь гимнастику, Рен, каждое утро? – спросила Лика, чтобы как-нибудь прервать наступившее молчание.

– Каждый день, разумеется.

– И тебе это не скучно?

– Я не признаю этого слова, – серьезно и строго, наставительным тоном произнесла Ирина, – оно раз и навсегда изгнано из моего обихода, понимаешь? Скучать может разве только одна праздность. Когда же день заполнен, то нет ни времени, ни возможности скучать.

– Значит, ты вполне довольна своей жизнью, Рен? – помолчав немного, снова спросила сестру Лика.

– Я изменила бы весь ее строй, если бы она мне не пришлась по вкусу. Ведь от самого человека зависит возможность создать себе полезное и нужное существование, а для того чтобы достичь такового, необходимо прежде всего приобрести…

– Независимость от мнения других, – живо подсказала Лика, – не правда ли? Ты это хотела сказать?

– О, нет! Далеко не так громко! – усмехнулась Ирина. – Мы еще не дошли до этого. Надо приобрести метод, Лика. Понимаешь, метод! – и Рен приподняла свои белесоватые брови в знак важности произнесенного ею слова.

– Метод? – удивленно переспросила Лика.

– Ну да, то, что англичане так высоко ставят, и за что я так высоко ценю англичан. Именно метод – чтобы заполнять свой день важным для тебя самой делом, распределенным по периодам для заранее избранных тобой, нужных и полезных для тебя занятий…

– Полезных – для себя? Или для других? Я не совсем поняла тебя, – прервала ее Лика.

– Это что, экзамен? – проронила Рен, вскинув на нее свои холодные глаза.

– Ах, нет, извини, пожалуйста! – спохватилась младшая сестра. – Я вовсе не хотела тебя обидеть, прости Ириночка!

– Я и не обиделась, – хладнокровно ответила старшая. – Видишь ли, ты все это найдешь невозможным варварством и эгоизмом, как и мама, – тут Ирина поморщилась от усилия, вытягивая свою вооруженную тяжелой гирей руку, – но я отрицаю всяческую сентиментальность. Наша мама много занимается благотворительностью. Устраивает кружки, комитеты… Выискивает бедных… И вообще бурно проявляет свою так называемую филантропическую[10 - Филантропи?ческий – от филантро?пия – благотворительность, покровительство нуждающимся.] активность. А мне все это кажется пустым времяпрепровождением. Каждый человек обязан только думать о себе самом. А помогать жить другому – значит делать его слабым, ничтожным и решительно неспособным к труду. Вот мое искреннее мнение об этой деятельности.

– Но… Но… – смущенно пролепетала Лика. – Если следовать твоему примеру, Рен, то многие просто умерли бы с голоду без помощи.

– Если им с детства постоянно твердить, что человеку надо надеяться только на самого себя и на собственные силы, а помощи ему ждать неоткуда, небось приучатся к труду с малолетства, будут трудиться и работать и, стало быть, сумеют просуществовать и без чужой помощи.

– Какая жестокая теория! – смущенно и печально прошептала Лика.

– Для тех, кто не хочет и не умеет жить! – отозвалась ее старшая сестра. – А все вы, помогающие другим людям, как тетя Зина, твой учитель, да и ты сама, вы только увеличиваете этим число ленивых тунеядцев, которые предоставляют другим заботиться о себе.

– Нет, нет, храни Господь, не могу поверить тому, что ты говоришь! – горячо воскликнула Лика. – Я сама могу быть счастлива только тогда, когда счастливы другие вокруг меня. Иначе лучше не жить, нежели быть таким эгоистом.

– Каждый живет для себя! Только для себя! – резко повторила старшая Горная.

– Рен! Ты какая-то странная, особенная, не такая, как все. Я в первый раз слышу такие речи! Тетя Зина… – смущенно начала было Лика.

– Не я, а ты особенная! Вместе с твоей тетей Зиной, – покраснев и теряя свое обычное спокойствие, взорвалась Рен. – Скажи мне, пожалуйста, Лика, кто тебя научил таким странным, таким сентиментальным мыслям?

– Как кто? Тетя Зина, синьор Виталио! – с детской горячностью ответила Лика. – Да я и сама с детства поняла, что жизнь только для самой себя – эгоизм и скука!

– Ну, моя милая, советую тебе поскорее изменить свои взгляды. В нашем кругу, смею тебя уверить, они придутся совсем не ко двору… – усмехнулась Рен. – Однако мне надо идти в сад, на партию крокета. Мистер Чарли и мисс Пинч, должно быть, уже давно ждут меня, – взглянув на часы, произнесла Ирина и с силой, по-мужски, пожала протянутую ей руку сестры.

Лика еще раз вскинула на нее удивленные глаза, тихо вздохнула и, низко опустив голову, как виноватая, вышла из комнаты Рен.

Глава VI

Две недели пролетели с тех пор, как младшая Горная вернулась под кровлю родительского дома, в круг родной семьи, две недели бестолковой сутолоки, праздной болтовни, постоянных приемов и недолгих часов одиночества за томиком французского или английского романа в руках. В этом, однако, не было вины Лики. Она неоднократно собиралась поговорить с матерью о своих планах, открыть ей свои заветные мечты, поделиться ими с близким человеком. Но ее свидания с Марией Александровной, как нарочно, попадали на те часы, когда Лика не могла застать мать одну. По утрам Мария Александровна вставала лишь к позднему завтраку, то есть к двум часам, именно в то время, когда дом уже кишел посторонними посетителями – приехавшими из города родственниками и знакомыми. Впрочем, Лика пока еще не так уж и горевала, с головой погружаясь в праздное бездействие.

«Вот переедем осенью в город, и тогда все, все будет иначе. Можно и благотворительностью заняться, и пением!» – неоднократно утешала она себя, чувствуя временами острую тоску от такого пустого существования.

Однажды, возвратившись с музыки в свой розовый будуар, молодая девушка нашла на своем письменном столике объемистый конверт с заграничной маркой.