Дели-акыз

Молоденькая татарка сочувственно даже выслушала девочку и уже приготовилась было, очевидно, ответить на вопросы Глаши, но сонная на вид Аминат вдруг словно проснулась, строго взглянула на свою спутницу и что-то резко сказала ей по-татарски. Фатима побледнела и сразу умолкала. И только через несколько минут обратилась к Глаше на ломанном русском языке:

– Аминат говорит – нельзя… Нельзя ничего открывать до времени… Ага-Абдул не велел… Сказать так – ага на Фатиму гневаться станет… А Зюльма прибьет Фатиму… Нельзя говорить… Молчать надо. Ждать надо… Аллах велит… Пророк велит… Абдул-Махмет, господин наш велит…

И, думая, что она сказала нечто из ряда вон выходящее по остроумию, Фатима звонко засмеялась и легкой поступью выскочила из каморки. За нею поплелась тяжеловесная Аминат. Снова захлопнулась дверь за ними, снова щелкнула задвижка снаружи, и снова маленькая узница осталась одна со своими тщетными мечтами о свободе.

Глава II

Чтобы рассеять хоть на минуту свою тоску и тревогу, Селтонет изредка затягивала свою любимую песенку. Голос несчастной девушки доносился до «тюрьмы» Глаши, благодаря чему последняя по крайней мере знала, что Селтонет тут где-то. Это несколько подбадривало девочку.

Слабая надежда теплилась у неё в сердце.

«Пока Селта здесь, ничто не поздно, – решила мысленно девочка, – и надо только придумать, как скрыться, как убежать отсюда».

И вот однажды утром Глаша, прислонившись к стенке своей тюрьмы, и не отдавая себе отчета в том, что собирается сделать, закричала громко, что было сил:

– Селтонет! Ты здееь? Ты слышишь меня?

– Кто меня спрашивает? – глухо прозвучал через минуту голос Селтонет за стеною.

– Это я, я – Глаша… Ты меня слышишь? Да?

В тот же миг быстрые, тяжелые шаги раздались за дверью, которая моментально распахнулась настежь, и на пороге её показался Абдул-Махмет.

– Что ты орешь, дели-акыз? Я тебя заставлю сейчас замолчать…

– Послушай, – как бы спокойно остановила Глаша татарина, – как ты хочешь, чтобы я не кричала, не беспокоилась о Селтонет? Я люблю Селту, как родную сестру, и должна узнать как её здоровье. Она, ведь, у нас слабая, хворая. При хорошем уходе она чувствовала себя недурно. Но теперь, взаперти, без света и воздуха… Кто знает…

Хитрая девочка отлично знала, что говорила… Ей хотелось напугать Абдул-Махмета, дабы заставить его отменить все строгости. Она и не подозревала даже, какое прекрасное действие произвели на него её слова, как хорошо и метко попали они в цель.

Абдул-Махмет искренно испугался за участь Селтонет.

Не в его целях было видеть Селтонет худой, измученной и бледной.

– А что если, действительно, пускать каждый день ее гулять в саду у фонтана? – как бы вслух произнес татарин.

– Тогда ты увидишь, как она снова расцветет и повеселеет на воле, – подхватила Глаша.

– А ежели убежит?

– Ну вот тоже! Убежит! Куда ей убежать? Неужели ты сам этого не видишь? Куда нам убежать отсюда? Кругом горы, леса… И горная усадьба твоя обнесена высоким забором. Да и стража у тебя надежная…

– Это верно… Это ты правду говоришь… Наградил тебя Аллах малою толикою рассудка, дели-акыз. Убежать отсюда вам обеим труднее, нежели горному джайрану сделаться ручным. Будь по-твоему. Будем отпускать Селтонет к фонтану. Мои жены станут следить за ней, неотступно следовать за нею по пятам. О каждом шаге её мне будет известно.

– И я буду следить, ага-Абдул, за нею… И я буду следить… – неожиданно оживилась Глаша.

Маленькие глазки Абдул Махмета хитро прищурились.

– А знаешь сказку про козла и дыни? – бросил он лукавым тоном девочке.

– Нет, не знаю…

– А вот какая эта сказка. Пустили козла в огород караулить дыни. И на утро на грядах не осталось ни одной дыни.

– Так что же, съем я, как дыню, что ли Селту? – усмехнулась Глаша.

– Не съешь, а исчезнет чего доброго Селтонет с таким сторожем… Да и не с руки будет старому Абдулу отпускать тебя заодно с нею, дели-акыз. У дели-акыз уши слишком много слышат, а язык болтает не в меру, да и глаза, что у твоего горного орленка, все видят, и вправо и влево, и взад и вперед. Нет, видит Аллах и Пророк его, что надежнее будет ежели дели-акыз до времени посидит взаперти.

– Что?..

Глашу будто топором по голове ударили. Ей захотелось сейчас завизжать, закричать, затопать ногами и забить кулаками о стены, как эго она делала в детстве; но она вовремя вспомнила, что такими маневрами она не достигнет ничего. И, сделав опять невероятное усилие над собою, она почтительно и насколько могла кротко проговорила, обращаясь к Абдул-Махмету:

– Твоя воля, ага. Ты – наш хозяин. Мы твои пленницы. Ты прав: Гори далеко, а княжна Нина еще дальше, и никто не догадается придти сюда вызволить нас. Судьба наша в твоих руках. Положимся на твою доброту, на твою совесть.

И в знак своего смирения, она низко опустила голову и скрестила, по-восточному обычаю, руки на груди.

Абдул Махмет захихикал, потирая руки.

– Ладно, ладно, пой соловьем, дели-акыз. Не так уж глуп ага Абдул, чтобы пойти на хитрую приманку глупой девчонки. Селтонет будет пользоваться насколько возможно свободой, а ты сиди… Ты хитрее ее будешь; ты и из нашей горной щели умудришься сбежать. Знаю я тебя, лукавая дели-акыз.

Молнии блеснули в зрачках Глаши.

– Послушай, ага… Послушай… Я не могу жить без Селты… Она мне, как родная сестра, – залепетала девочка, хватаясь за край бешмета Абдул Махмета. – И если ты не хочешь выпускать меня с нею вместе на прогулку в сад, то хоть разреши издали мне любоваться ею. Хоть в окошко на нее смотреть, ага, хоть в окошко! Умоляю тебя! Слышишь!

Абдул-Махмет задумался на минуту. Взглянул на Глашу, потом перевел взгляд на крошечное оконце под самым потолком, выходящее в сад, и подумал:

«Девчонка велика, окошко мало. Тут разве пролезет черный заяц, да и то не без труда».

И, хмуря свои и без того нависшие брови, татарин сурово бросил в сторону Глаши:

– Ладно, в окно можешь глядеть. Пришлю с Зюльмой табурет повыше, чтобы ты, взбираясь на табурет, могла доставать до оконца.

Кивнув затем головой, Абдул вышел.

Глава III

Новая жизнь началась для Глаши с той минуты, как черноглазая Фатима втащила в её горницу высокий табурет-треножник и приставила его к стене, в которой высоко под кровлею было окно.

– Вот, радость очей моих, подарок от повелителя! – проговорила Фатима, забавно коверкая на свой лад русские слова.

И, впрямь, подарок!

Взбираясь с тахты на комод, а оттуда на табурет, Глаша теперь ежедневно с рассветом устраивается на своем возвышении и целыми часами глядит в окошко.

Небольшой сад, с фонтаном посередине, с кустами диких азалий, роз, с редкими чинарами, почти лишенный тени, прилегает к женской половине дома. Целое утро и весь день сад пустует с этой стороны. Только изредка к фонтану с кувшином на плече подходит служанка Абдул-Махмета и, еще реже, его две младшие жены. Толстая Аминат ленивой походкой плетется к фонтану, наполняет до краев свой кувшин и так же медленно возвращается к дому. Резво, как козочка, впереди неё бежит Фатима. Ожерелья и запястья её звенят. Серьги и монеты на шее сверкают, и не менее их сверкают черные, горящие глазки Фатимы. Глаша не может не заметить, что наряд младшей жены Абдул-Махмета ярче, богаче и наряднее, чем наряды старой Зюльмы и тяжеловесной толстухи Аминат. Фатима, по всему видно, любимица их общего повелителя-мужа.

Только к вечеру оживает сад и двор усадьбы. Здесь, на самодельной тахте, выложенной из душистого сена и покрытой ковром, устраивается приходящий наслаждаться прохладой Абдул-Махмет. Старая Зюльма выносит к фонтану поднос с лакомствами и кувшины с бузою. Мальчик слуга подает ему все принадлежности для курения кальяна. Абдул-Махмет с наслаждением затягивается из трубки, курит, пьет игристую бузу и закусывает восточными лакомствами с подноса. А на ковре, разостланном посреди площадки, разбитой вокруг фонтана, пляшет Фатима, сверкая своими горящими глазками и своим ожерельем на тонкой смуглой шейке. Она пляшет под звуки чиангури и непрерывный звон саази. В саази ударяет старуха Зюльма, а толстая Аминат перебирает пухлыми пальцами струны чиангури. Так длится вплоть до самого ужина, до тех пор, пока Абдул-Махмет не сделает знак женщинам. Сразу же тогда обрывается музыка и пляска, и старуха и молодые татарки чуть ли не бегом несутся к дому готовить ужин своему повелителю.

Три дня уже прошло после беседы Глаши с Абдул-Махметом, а Селтонет она еще не видала ни разу в саду. Очевидно, ее водят гулять ночью, или по ту сторону дома, куда из «тюрьмы» Глаши нет окошка. Но удивительно то, что обычная песня за стеной замолкла, как будто никто там большее не живет.