Ловушка для осьминога

В общении с девушками я все еще был скован воспитанием и стеснительностью, но по сравнению с школьными годами стал более раскрепощенным – по крайней мере, я с ними заговаривал, а это, уж поверьте, был поистине гигантский прогресс. Я все еще был робок, все еще видел в этих миловидных существах нечто возвышенное – как же я ошибался, глупый мальчик! На первом курсе мне понравилась одна девушка, которую я впервые увидел перед самой первой парой физической культуры, мы тогда знакомились с нашим преподавателем из тренажерного зала в общем фойе у ресепшена. Она сидела за столиком в белоснежном коротком платьице и была так улыбчива, у нее был такой звонкий резкий голос. Она мне тогда показалась писаной красавицей. Я написал ей в социальной сети, но наткнулся на холодное игнорирование, которого сразу не распознал в силу своей абсолютной неопытности – она не хотела общаться со мной. А через какое-то время мне написал ее «парень» или не знаю, кем это чучело ей приходилось, она ни словом не обмолвилась о его существовании, когда односложно отвечала на мои вопросы и попытки развязать беседу. Паренек в переписке вел себя дерзко, как спартанский воин, до того момента, пока я не предложил ему приехать и разобраться лицом к лицу. Он тут же сбавил обороты и переключился на заднюю передачу и больше никогда меня не беспокоил. А я лишь остался в недоумении и подумал, что это к лучшему – незачем мне такие дуры.

Вторая девушка, которая мне приглянулась, была обладательницей светлых волос и грубых черт лица, отнюдь не делавших ее уродливой – наоборот, они делали ее какой-то… Интересной. К тому же, у нее была хорошая фигура и красивая грудь, но голос… Голос, как у спившегося бэтмена, который к тому же курит сигареты с шести лет. А еще она растягивала слова. Как вспомню, дрожь берет. Думаю, шанс быть убитым сердечным приступом у ее будущего мужа повысится в разы, если по утрам она будет будить его таким голосом. Могу ему только искренне посочувствовать и посоветовать ставить будильник погромче и обязательно просыпаться раньше нее. Лично я жениться на ней точно не собирался и я, определенно, всегда был великодушен, поэтому готов был простить ей этот недостаток, вспоминая, как симпатично она выглядит в кофточках с вырезом. Она проявила ко мне легкий интерес и как-то непрозрачно намекнула на то, что не отказалась бы от цветов. Человек, обладающий хоть каплей интеллекта, распознал бы в ней наглую манипуляторшу с первой подачи, но не я и не мой друг. Не подумайте, я ни в коем случае не какой-то озлобленный мудак, которому нравится издеваться над людьми, просто я люблю жестко пошутить, особенно если шутка коррелирует с правдой. Не знаю, увидит ли она когда-либо эти строки, узнает ли себя в них, но даже если да, как думаете, что я скажу ей? Меняться никогда не поздно! В итоге мой друг, как верный оруженосец, посоветовал притащить ей букетик, вместо того чтобы послать к черту на рога. Он считал себя гуру во всех областях и в женщинах в том числе. Он полагал, что, если следовать его советам, затащить в постель по щелчку можно хоть всех голливудских звезд одновременно. Женщин, разумеется. И знаете, что? Его чертовы советы никогда не работали, ни одного гребаного раза! Но он с этим не был согласен и все убеждал меня, что в провале виноват я – план-то гениальный, а вот исполнитель так себе. Вот тут ты неправильно сделал, говорил он, из-за этого все коту под хвост. В общем, принес я ей этот жалкий букет роз, потратил свои немногочисленные карманные деньги, время, подарил, а потом ретировался. Я пробовал с ней общаться дальше, но это было равносильно тому, что говорить с бревном – я, конечно, не пробовал такой экзотики, но не удивлюсь, если разговор с ним окажется интереснее. Знаете, я не был разочарован – когда тебя не связывают с человеком чувства, тебе все равно, исчезнет он из твоей жизни или нет, особенно если это девушка с повадками мытищинского гопника, с чьих громко заданных вопросов на лекциях вся аудитория взрывалась дружным хохотом.

Первый курс выдался не очень удачным для нас, молодых неопытных пацанов, но мы не отчаивались. Чего нам было переживать – у нас было полно времени впереди, нам еще предстояло обрасти мышцами – стопроцентным магнитом для молодых красавиц.

Наверняка вы ждете, когда в этой странной истории объявится наконец та самая, о которой я пока ни слова не написал. Ну, так она была в ней с самого начала – я знал ее с первого курса института, смешливую, немного полную девчонку из соседней группы. Назовем ее К., чтобы не спутать с какой-нибудь другой. Она бы поняла, почему я выбрал именно эту букву. Мы были знакомы тогда, но не общались, и я не обращал на нее никакого внимания, она была совершенно не в моем вкусе. В тот первый год было два момента, когда мы с ней обменялись парой слов. Однажды мы сидели вместе за одной партой на какой-то не слишком захватывающей лекции и обсуждали популярный сериал. Я показал ей забавное видео, она посмеялась, и на этом все. Еще помню, как на другой лекции она со своими неадекватными подружками, в числе которых был бэтмен-алкоголик, сидела позади меня и моего друга. Они запихивали нам бумажки за шиворот. К. совала этот мусор именно под мою футболку, причем настойчиво повторяя процедуру несколько раз подряд – я вытаскивал эти рваные куски бумаги из-под одежды, а она пихала мне новые. Я повернулся к ней, наткнулся на довольное улыбающееся озорное лицо с большими глазами, и бросил на нее и ее подружек снисходительный взгляд, как на решивших пошалить умственно-отсталых детишек. Разве мог я знать тогда, что эта веселая девчонка похитит мой покой на долгие годы?

Глава 2

Я провел лето в родном Дагестане, где наслаждался палящим солнцем и горячим песком, в котором лежал, греясь, перед тем как в очередной раз войти в соленое Каспийское море, чтобы как следует поплавать. Затем морской воздух сменился чистым разреженным воздухом прекрасных гор Чародинского района с его волшебными видами, его лесами, водопадами, его скалами и еще сохранившейся своеобразной архитектурой.

В Москву я вернулся свежим, полным сил и готовым к началу нового учебного года. И я все еще собирался накачаться, как и мой друг, для нас это был своеобразный рецепт успеха. Мы думали, что как только обрастем мышцами, у нас сразу все дела пойдут в гору.

На втором курсе института мы попали в одну группу по французскому языку с моим другом и К. Как-то потом, спустя несколько лет, она сказала, что очень удивилась, увидев, как я владею французским, потому что считала меня обыкновенным тупым качком, а я, стало быть, не совсем и тупой оказался (как приятно было это слышать в свое время, даже слово «тупой» не возмутило меня, я просто пропустил его мимо ушей, ведь девушка назвала меня качком). В знании французского не было моей большой заслуги, ведь все, что было в моей голове, оказалось там лишь благодаря энтузиазму и профессионализму моей школьной учительницы, которая буквально силой вкладывала в нас, бездельников, этот чудесный язык. Однажды она сказала на родительском собрании: «Хотите вы, не хотите, но ваши дети будут знать французский язык», – и она слово сдержала. На парах французского языка в институте я любил пошутить. Я веселил всех, кроме нашей молодой преподавательницы, чей убогий скучный порядок регулярно нарушал, и в конце года она намеренно мне занизила оценку, желая наказать человека, исправно поднимавшего всем настроение в течение долго учебного года. Поверьте, если бы я этого не делал, половина студентов от невыносимой тоски покончила бы жизнь самоубийством, насмотревшись на ее навевающее уныние и суицидальные мысли лицо с таким выражением, как будто она пришла на похороны, а другая половина больше никогда бы не смогла смеяться, разве что после многочисленных сеансов психотерапии. К. тоже смеялась над моими шутками, но порой она со своим «авторитетным» мнением вдруг решала, что я перебарщиваю, и вставала на сторону преподавательницы, пытаясь меня осадить. В эти моменты она меня страшно раздражала и бесила, мы с ней спорили, обменивались любезностями, а потом я замолкал – неблагодарные зрители не заслуживали продолжения спектакля. Каждая пара французского языка проходила примерно по такому сценарию. Я развлекался, как мог, доводил до раздражения преподавательницу, следом за ней К., а затем успокаивался. В таком ключе наше с ней общение проходило весь второй курс, не считая парочки коротеньких историй с ее участием или упоминанием, о которых я расскажу дальше.

Однажды, в самом начале года, произошла забавная ситуация. Мы с моим другом стояли в очереди у институтской библиотеки, ему нужно было приобрести новый учебник по английскому языку. Мне тоже он был нужен, но в тот день у меня в кармане было пусто, поэтому я просто сопровождал его за компанию. Мой друг совершил красивый жест и предложил купить мне учебник, я был ему очень благодарен, ведь иначе на следующий день мне пришлось бы вновь выстаивать эту огромную очередь. Сразу после его слов на горизонте появилась К. Проходя мимо нас, она своим звонким мелодичным голосом окликнула нас и спросила, что это мы делаем.

– Да вот, видишь, учебник для даунов себе покупает. – Кивнул я в сторону друга.

Она заливисто рассмеялась. Громко, искренне. Я на несколько секунд завис, слушая этот смех. Меня выдернул из ступора голос друга, он возмущался:

– Ну, ты и скотина! Я тебе учебник покупаю, а ты!.. Ладно бы, нормальная баба была, а не эта, я бы еще понял, хоть смысл был бы. А ты перед ней!..

– Ладно, ладно, извини, братан. – Я, все еще смеясь над собственной шуткой и комичностью ситуации, похлопал его по плечу. – Слушай, я сказал, что учебник для даунов, но у меня ведь такой же.

– Да иди ты! – Обиженно ответил он.

Весь день он на меня злился из-за этой на автомате вырвавшейся шутки, смотрел на меня так, будто я отнял у него все дорогое, что было в его жизни, никак не мог пережить, что я пошутил про него перед «стремной телкой», когда он совершил такой добрый поступок по отношению ко мне. Да, иногда я та еще скотина, признаю, но его доброту, я, конечно, оценил. Всегда ценил. Однако это было смешно, и сейчас, спустя годы, мы смеемся с ним вместе.

Был момент, когда я со своим товарищем из группы по английскому языку обсуждал, с кем из девушек с нашего курса мы бы переспали. Он назвал несколько фамилий, среди которых была К.

– К.? Ты серьезно? Она же стремная! – Осудил я его выбор, заслышав хорошо знакомую фамилию.

– Да нет, она симпатичная… Ну, просто немного пухленькая, ну и что! Это, наоборот, хорошо! – смущенно попытался возразить он.

– Ну и вкус у тебя… Дерьмовый. – Я лишь отмахнулся от товарища.

Однажды я вспомнил про эту историю и рассказал ее К., она посмеялась, но назвала меня самой настоящей сукой, и я смеялся, как бешеный, смеялся над иронией, которой судьба меня наказала за эти слова.

Что касается учебы, это был самый спокойный и беспроблемный год, поэтому мы с моим другом могли уделить больше внимания тому, что для нас действительно было важно – нашим мышцам. Мы тренировались намного усерднее и стали подходить к спорту умнее. Мы посещали дополнительные занятия в тренажерном зале после основных пар, и наконец получили первые результаты – за каких-то три-четыре месяца мы набрали несколько килограмм мышечной массы и заметно накачались. На внеурочных занятиях я познакомился с очередной своей неудачной попыткой заарканить самку, но какую самку! Знаете, на самом деле все складывалось прекрасно: я познакомился с ней, заговорив, когда она собиралась делать жим ногами, и таким образом мы продолжили общаться в пределах тренажерного зала, в основном, обсуждали различные упражнения… А потом как-то я обнаружил, что она нашла меня в социальной сети и сама мне написала – я поверить в это не мог и был вне себя от радости. Она была невысокого роста, черноволосая и кареглазая, спортивная и подтянутая, с большой, очень большой грудью, не уступающей ей по объемам задницей и с крайне узкой талией. Ее лицо было пусть и не самое симпатичное, но довольно приятное, хотя разве это имеет значение? Вы думаете, кто-то вообще смотрел на ее лицо? Лично мой взгляд обычно не поднимался выше груди, лишь изредка, исключительно из присущей мне чистой джентльменской вежливости, которая, кстати, все и сгубила. Вы спросите, как возможно не переспать с очень красивой девушкой, самостоятельно проявившей к вам неподдельный интерес и инициативность? Будьте вежливым, обходительным и воспитанным кретином, и вам никогда не перепадет, потому что девушка потеряет к вам всякий интерес. Однако для меня это был очень полезный опыт – наконец-то из меня выветрилась вся эта джентльменская дурь и трепет перед возвышенностью женского пола, все это рухнуло во мне разом, и я ударился в другую крайность – наглость, грубый юмор и пренебрежительность, но началось это на том человеке, который никогда не заслуживал такого отношения. Но разве я мог знать?

По мере дальнейшего повествования мое поведение может казаться вам временами странным и нелогичным, и вы должны знать, что так и есть, но почему так – не знаю. Наверное, все исходит изнутри и берет истоки из моей личности, неуравновешенной и неоднозначной: пессимист, склонный к депрессиям, сомнениям и постоянным размышлениям, но при этом сильный духом и твердый, способный перенести многое и не сломаться, готовый сражаться и рвать на куски, если придется, умеющий проявлять участие и искреннюю доброту, умеющий любить, ненавидящий подлость и несправедливость. Не знаю, что привело меня к такому противоречивому складу ума и характера: мое воспитание, комбинация генов, полученная при рождении, или сама жизнь. Детство было непростым. Мои родители многого не могли позволить, когда я был ребенком. Я помню жизнь за городом, подъемы в шесть утра, длительное ожидание автобуса на остановке, до которой нужно было преодолеть приличное расстояние пешком, в любое время года. А зимы были лютые, холод был не то, что сейчас. Родителям нужно было успеть проводить меня в школу перед работой и потом только они могли разъехаться по своим делам. Моя младшая сестренка, которой на тот момент было четыре года, жила у тети в Дагестане целый год вдали от родителей, потому что за ней некому было смотреть, и с детским садом в Москве не складывалось. Я помню одежду на вырост, обувь на пару размеров больше – мне все покупали с запасом, чтобы хватило на подольше. Помню конфликты в школах, стычки и драки со сверстниками, помню жуткую классную руководительницу, наверняка имевшую в предках Адольфа Гитлера. Она могла сорваться и накричать на шестилетнего ребенка из-за изрисованной тетради, а затем швырнуть ее на пол. Вернее, не могла, именно это она сделала однажды. Помню и другую, не менее жестокую женщину, учеником которой я стал позднее. Я был ребенком и многого не понимал, но эти женщины не заслуживали того, чтобы называться учителями, чтобы работать с детьми, они не соответствовали статусу этой профессии. Я ни разу не был за границей и каждый сентябрь слушал истории других детей о том, как они отдохнули и где побывали летом со своей семьей. Они рассказывали о Турции, Египте и других странах, а я не имел представления о том, что такое другая страна и каково увидеть ее, как выглядят иностранцы и как они говорят на своих языках. «Как я провел лето»… У меня всегда была одна и та же история про родной край, которую каждый год я неизменно рассказывал. И знаете, в детстве я искренне любил Дагестан, ничего лучше него для меня не существовало, я не чувствовал себя обделенным. Для меня, ребенка, Каспийское море было пределом мечтаний и каждой поездки к нему я ждал с нетерпением. Школа для меня состояла из двух отрезков: сначала я был острым на язык хулиганом, который любил подраться и грязно выругаться, за что был частым гостем в кабинете директора, а потом, в другой школе, стал бесшумной и безмолвной тенью, обеспечившей мне репутацию старательного «хорошего мальчика» среди учителей.

Я до сих пор грызу ногти. И кожу на пальцах обдираю. С детства. Лишь иногда мне удавалось на время избавляться от этой дурацкой привычки, но заканчивалось одним и тем же – я и не замечал, как вновь оставался с ободранными пальцами.

Я никогда не винил своих родителей за то, что у меня не было чего-то, что было у других детей. Помню, когда мы переехали жить в съемную квартиру, и сестренка была уже с нами, они уходили утром, а возвращались затемно, проводя весь день на работе, мы их почти не видели и смотрели мультфильмы в ожидании их возвращения. Я всем сердцем любил мать и отца ребенком и сейчас люблю так же сильно, будучи взрослым, с улыбкой вспоминая те дни, когда нам чего-то не хватало, ведь самого главного хватало всегда – их заботы, терпения и искренней любви. Я до самой смерти буду благодарен им за то, что они мне дали. Иногда я ненавижу себя за то, что пессимист, за то, что мне все видится в дурном свете, я часто впадаю в депрессии… Я ненавижу себя, потому что на самом деле у меня все есть, я не ценю, принимаю, как должное, само собой разумеющееся, хотя многие лишенные и этого люди находят в себе силы быть счастливыми.

Мой отец вырастил меня мужчиной, но он же во мне что-то сломал. Он всегда твердил мне, что я делаю недостаточно. Недостаточно хорошо учусь, недостаточно упорен в спорте, недостаточно сплю, недостаточно ем, плохо делаю уборку в комнате. Отец был уверен, что я могу сделать больше или сделать лучше, но его никогда не волновало, хочу ли я этого. Как и он, я вспыльчивый и упрямый, вы не представляете, сколько громких споров и криков застали стены нашей квартиры. Он всегда хотел, чтобы было так, как он считает правильным, аргументируя свою позицию жизненным опытом и тем, что он желает мне лучшего, но он никогда не слушал меня, не хотел слышать. В определенный момент времени родители должны уступать детям их жизнь, давать им делать шаги в ней самостоятельно, давать выбирать. Есть черта, после которой давление и приказы становятся губительны, после которой действенны лишь советы и напутствия. Для него я всегда оставался все тем же глупым смуглым мальчишкой, который нуждается в присмотре и отцовской строгости, и это оставило свой отпечаток на моем характере, не сделало меня слабым, лишь сильнее расшатало тонкое и противоречивое душевное устройство, с которым мне приходится жить.

Сегодня я взрослый, крепкий, уверенный в себе амбициозный молодой мужчина, ничего и никого не боюсь, легко налаживаю контакты с другими людьми, работаю и зарабатываю деньги, делаю карьеру… Но лишь снаружи. Заглянуть в чужую душу невозможно, поэтому мы, люди, так часто и не понимаем друг друга или не хотим понимать, потому что у каждого из нас внутри свой, отличный от любого другого, мир, который живет по собственным законам и не всегда он соответствует той оболочке, которую мы «носим». А у многих он пустой. Таким людям нет нужды в нем, им всего хватает в том мире, который раскинулся вокруг них – и порой я невольно завидую им, ведь им проще. Они не задумываются. Откровенно говоря, я все еще не знаю, чего хочу от жизни. В целом от жизни. Вот уже два года прошло с того момента, как я окончил институт, а я не знаю, чего хочу по-настоящему. Я пишу и чувствую, что как будто перегорел ко всему. Несколько лет назад, когда мы с моим другом были еще зелеными пацанами, чьей единственной заботой были экзамены, я закрыл свой собственный неизведанный изменчивый мир лентой с надписью «не пересекать» и забыл о нем. Но лишь на время, ведь от себя не сбежишь. Тогда мне было легко, я был счастлив и уверен, что мне нужны деньги, дорогие автомобили и роскошная жизнь, но ведь это лишь вещи… Разве вещи могут сделать счастливым?

Может быть, создание семьи? Не знаю, годен ли я вообще для семьи. Годен ли, чтобы быть хорошим мужем, который не сделает свою супругу несчастной, годен ли, чтобы быть хорошим отцом своим детям. Смогу ли я дать им то, что смог дать мне мой отец? Смогу ли воспитать мужественных и благородных сыновей, чистых и достойных дочерей? Я сомневаюсь, в этом моя проблема.

Сейчас тот самый период, когда апатия ко всему поглощает меня, как черная дыра, а затем в глубокой тьме обнимает своими длинными тонкими цепкими лапами, от которых исходит металлический холод. У меня есть убежище на просторах собственного разума и обычно я спасаюсь в нем. Представляю, как сажусь в машину, заезжаю за любимой девушкой и уезжаю куда-то очень далеко. Дорога долгая, она рядом со мной, мы говорим, слушаем музыку, останавливаемся в мотелях. Мы вместе. Иногда мы едем ночью, она спит, а я слежу за дорогой. Иногда мы просто молчим, но нам хорошо и молчать вдвоем. В конце пути нас ждет уютный одинокий домик у океана, на затерянном где-то далеко солнечном берегу. Вот наступает утро, свет озаряет пустой пляж без людей и синее небо без облаков, я выхожу наружу, голыми стопами погрузившись в мелкий теплый песок, ещё до конца не прогретый жарким солнцем, с здоровенной кружкой кофе в руке. Стою и смотрю на океан, бесконечный, голубой и прозрачный, на ровную линию горизонта, вдыхая океанский воздух полной грудью, и вдруг сзади подходит она, обнимает и становится рядом. Но сейчас мне это не помогает, лишь делает хуже: девушка принимает совершенно определенные очертания, формы и спустя мгновение на меня смотрит она. Мне не удается отвлечься, пересидеть в чертогах собственного разума, потому что она все еще там, в каждой моей мысли. Мне остается лишь продолжать писать, спасаясь в собственных словах, которые, словно расплавленный воск, стекают с горящей свечи, обжигая мне руку, которой я вцепился в нее, не в силах разжать. Она будет гореть и жечь, пока не расплавится полностью, до основания, пока не выгорит фитиль, пока я не выскажусь полностью.

Знаете, я не умею быть счастливым. Не умею ценить каждый новый день. Мне все кажется, что однажды я буду счастлив, когда что-то произойдет, но я даже не знаю, что. Я могу быть счастливым короткие промежутки времени, находясь в чьем-то обществе, семьи или друзей. Или ее. Но недолго, потом я вновь остаюсь наедине с собой и миром вокруг, в котором я должен найти свое место. Мне иногда кажется, что такого места не существует, и я вынужден буду, как странник, бродить в вечных поисках и сомнениях, идти, не зная, куда, идти, не зная зачем. Отец часто критикует меня за это, но, может быть, я не хочу прийти к чему-то? Может быть, моя судьба в том, чтобы просто идти? Мне с детства твердили, что у меня есть талант писать. И я пытаюсь, я загораюсь рвением и идеей, но знаете, что происходит потом? Я останавливаюсь. Первая страница, десятая, а затем стоп. Все обрывается, и я вновь оказываюсь там, где был в самом начале, тону в омуте сомнений и спрашиваю себя, годен ли я на что-то вообще, если единственное, в чём я талантлив, не поддается? Действительно ли я талантлив или это лишь мнение нескольких людей, среди остальных моих никчемных качеств, разглядевших одно, которое на фоне других может показаться чем-то особенным, как красивый камушек на пляже, из тех, что с восторгом собирают дети. Только вот какой бы красивый ни был камушек, он никогда не сравнится с бриллиантом и ни за что не окажется в руках ювелира, чтобы стать частью его лучшего украшения.

Глава 3

Как я уже говорил, первые два курса я был немного скован в общении с девушками, но от данного недостатка мне в конце концов удалось избавиться. Мне нечем было заняться летом, и я ел по восемь раз в день, по несколько порций, ежедневно употреблял спортивное питание и тренировался пять раз в неделю. На третий учебный год я пришел после двух месяцев упорных тренировок в тренажерном зале, раскачавшийся и заметно изменившийся, абсолютно уверенный в себе. Мне чрезвычайно хотелось пообщаться с кем-нибудь из лиц прекрасного пола, и впервые войдя в лекционную аудиторию после каникул, я окинул ее взглядом в поисках жертвы. Вдруг я увидел ее. Она была все та же К., мне не по вкусу, но все-таки что-то в ней изменилось, она похорошела за лето: немного похудела и была подтянута, кожа ее загорела. Я подумал, что задача легкая, мне точно по плечу и в самый раз для начала, для разогрева, поэтому я тут же сел рядом с ней, уточнив из приличия у ее тогдашней подружки, не помешаю ли я, хотя по большому счету мне было все равно. Даже если бы она сказала «нет», я бы не встал. Я применил все свое обаяние на той лекции, осыпая избранницу своими лучшими тупыми шутками, а она так смотрела на меня, с легкой улыбкой, как я когда-то на нее, будто я ребенок-даун с отклонениями, но не отстраняла, и я не видел в ее глазах раздражения. Что-то из моего репертуара ей даже понравилось, она иногда смеялась. Она зацепила меня с первого момента, с того самого, как я принял решение подсесть к ней на той лекции, но я этого еще не знал. А потом началась наша история, странная, местами необъяснимая и печальная.

Я впервые за два года знакомства добавил ее в друзья в социальной сети, где мы стали общаться каждый день и большую часть времени мы переписывались, так как в институте встречались нечасто – лишь на лекциях и парах французского языка, где у нас была новая преподавательница (до сих пор не знаю, моя ли это заслуга). Я строил из себя плохого парня, но скорее был похож на злого клоуна, который не брезговал шутить так, чтобы задеть ее чувства, однако при этом стабильно чередовал свои дебильные шутки с комплиментами. Иногда она обижалась, а я делал вид, что мне все равно, подумаешь, пошутил про внешность – меня не волновало, что девушки воспринимают такое крайне болезненно, а я просто получал удовольствие от собственной новообретенной наглости, мне было все равно. Она была первой девушкой, к которой я проявил такой настрой, агрессивный и пренебрежительный. Я был настойчив, налегал, как мог, но она не поддавалась, хотя должна была, по всем законам логики, ведь я, несомненно, был хорош. Она исправно мне писала первой – даже если я обижал ее какой-нибудь дурацкой, грубой шуткой, и я не сомневался, что она у меня на крючке. Спустя какое-то время я, наконец решившись, пригласил ее в кино, спросив, когда ей будет удобно. Она увиливала от ответа, пока я не подошел к ней в институтской столовой и прямо не спросил, почему она меня морозит. Я был немного зол и сказал, что если не хочет идти, пусть скажет об этом прямо. Она, сдавшись, ответила, что мы можем пойти, но только как друзья. Я взбесился, меня ужасно оскорбили эти слова. Неужели два месяца я потратил впустую – известно, ради чего я старался, а тут такое разочарование! Я сказал, что мы с ней не друзья и никогда ими не были, я с девушками не дружу и вообще так дело не пойдет. Перестал ей писать и отпустил ее легко, почти без сожаления. Да, чем-то она меня зацепила, но не более того. Я отделался легкой досадой, что зря потратил время и напрягался впустую, к тому же ради девушки из категории «разогревочных», ведь я думал, что все будет легко и просто, без всяких ребусов. Меня ввело в заблуждение, что она проявляла ко мне интерес, любила повеселиться, погулять, выпить, потанцевать в клубах, чем не идеальный стопроцентно осуществимый вариант для такого красавчика, как я? Я тут же решил, что на кураже пойду брать другую крепость, что падет без долгой осады и забыл о ней. Ненадолго.

Спустя какое-то время она мне отправила голосовое сообщение. Мы тогда как раз ехали с моим другом вдвоем на автомобиле, и я включил его на полную громкость в его присутствии. Не помню, что она там говорила, но она явно не хотела прекращать общение, и я воспринял это как знак, что я все-таки ей интересен, о чем декламировал своему другу с самодовольной улыбкой на лице. Если вы спросите меня сейчас, почему она тогда написала мне, я не смогу ответить. Я тогда играл роль, носил маску, не давал возможности разглядеть меня настоящего, у нее не было причин, чтобы меня удерживать. Но она написала, и я не знаю, почему. Может быть, она почувствовала что-то во мне? Не знаю. Мой друг спросил меня:

– А чё у нее такой голос?

– Какой? – Спрашиваю я, не понимая, что он имеет в виду.

– Нормальный. – Отвечает он, все ещё удивлённым тоном.

– А-а… – я рассмеялся. – Не знаю.

Я и правда не знал, но позднее понял – она порой немного меняет тональность своего голоса на более пафосную, томную. Однако мне ее голос всегда нравился, каким бы он ни был, с самого начала, может, даже еще с наших противостояний на французском языке, когда она пыталась меня остудить, если мои перфомансы заходили слишком далеко, были чересчур импульсивны, и я перебарщивал с тем, чтобы добиться непередаваемого отпечатка раздражения на лице нашей молодой, но уже не первой свежести француженки. Конечно, я отвечал ударом на удар, но после успокаивался. Мне нравилось, как она сосредоточенно читала и отвечала на французском, как менялся и как звучал ее голос, как порой она сбивалась и говорила тише, но ее голос тем не менее не переставал быть уверенным ни на секунду, воспроизводя непростой для произношения язык. И я любил ее смех. Еще до того, как обратил внимание на нее саму.

Мы продолжили с ней общаться каждый день, пока однажды в переписке наш разговор из уже привычного развлекательного не перетек в серьезное русло. Я раскрылся ей тогда, почувствовав, что хочу раскрыться, хочу, чтобы она перестала видеть во мне лишь зацикленного на своих мышцах и всякой херне придурка с непереводимым запасом тупых шуток, мне вдруг стало это важно. Я писал ей длинными сообщениями, тщательно формулируя свои мысли, придавая им форму, оттенки, играя словами так, как умел, не упускал ни единого знака препинания. Не помню, что именно мы обсуждали, но она была удивлена, она не ожидала, что я способен на такое. И тогда я рассказал ей, что в сущности во мне живут две личности, и вторую, ту самую, что остро и тонко чувствует, живо и глубинно мыслит, может переживать и страдать, я прячу глубоко внутри, подальше от людей, потому что они ее не понимают, не нуждаются в ней. Мы стали ближе друг другу той ночью.

Я довольно часто чувствовал себя одиноким. По пути в институт, домой или еще куда-то, оставаясь наедине с собственными мыслями, стоя в поезде метро напротив автоматических дверей и уставившись на вечную, как мир, надпись "не прислоняться", пока за стеклами несущейся в черных подземных туннелях гигантской железной гусеницы не возникнет нужная мне платформа. Сколько раз я игнорировал это предупреждение, которое видел миллион раз, облокотившись на металлические двери спиной. Я отчего-то всегда был уверен, что успею податься вперед и схватиться за поручень у сидячих мест, если они вдруг откроются. К. писала мне каждый день, писала часто, и я всегда отвечал. Мы говорили с ней обо всем, шутили, а порой вели долгие серьезные разговоры на любые темы. Она не давала мне быть одиноким даже в те моменты, когда была далеко. Я не замечал, как стал влюбляться в нее, привязываться к ней. Не замечал, пока между нами не образовалась крепкая, как стальной трос, связь, хроническая привязанность друг к другу и нужда друг в друге. Я начал думать о ней постоянно. Она тоже оказалась не той, кого я видел в ней сначала. Как я скрывал собственную личность, так же и она скрывала свою женскую слабость, утонченность натуры, нежность и чувства, на которые была способна, скрывала то, какой на самом деле была. Она оказалась умной и очень гордой, с тяжелым сложным характером, со склонностью все анализировать и планировать.

Прошло немного времени, и я сгорал от чувств к ней, был ею одержим и, словно зверь, метался, сходя с ума, не понимая, почему она не отвечает мне взаимностью. Все между нами было хорошо, но дальше определенной точки не двигалось – она не позволяла, и я не понимал, почему. Однажды мы с друзьями собрались прогулять пару и отправиться в ближайший торговый центр пообедать. К. попросила меня захватить для нее капучино. В торговом центре мы с друзьями заняли столик, а затем разбрелись по разным уголкам ресторанного дворика – каждый хотел перекусить в разных местах. Я оказался проворнее других и вернулся за столик раньше всех, а учитывая, что ем я быстро, мой обед был прикончен за считанные минуты. Я решил не тратить время зря и отправился за стаканом капучино для К. Мои друзья только приступили к еде и ели медленно, размеренно, а я смотрел на них и думал, какие же они кретины, что едят так долго и какой же я идиот, ведь ничто не мешало мне сбегать за кофе перед самым выходом. Я обхватил стакан ладонями и грел его теплом своих рук, а сам переживал о том, что привезу К. остывший холодный кофе, и думал о том, как же она будет его пить таким отвратительным. Наверняка, подумает, что я конченый придурок. Когда мы ехали назад, я сидел на заднем сидении автомобиля с каменным лицом и продолжал греть стакан, в мыслях ругая себя. Я хотел сделать ей приятное, обрадовать ее и потому переживал.

Наша компания выросла до пяти человек, двое из которых были моими близкими друзьями, а двоих я считал не более чем товарищами. К тому же один из них мне не нравился, это был человек низменный, подлый, меркантильный, склонный лгать без повода и обо всем, но лишь я один увидел в нем эту гниль с самого нашего знакомства, остальные – намного позже. Мне приходилось выносить его общество, несмотря на то что я терпеть не могу лицемеров и лжецов, из уважения к друзьям, для одного из которых он был другом с начала учебы. К тому же это было не сложно, мы не были близки, лишь вместе развлекались, ходили по кальянным и играли в приставку. В этот период своей жизни я и полюбил кальян за его аромат, его вкус… За густой дым. При этом я никогда не курил сигареты, не переносил их отвратительный запах, не видел смысла в том, чтобы гробить свое здоровье, выкуривая эти вызывающие зависимость тонкие палочки, начиненные ядом. Кальян вреден, но он никогда не вызывал у меня отвращения и зависимости, и, в отличие от сигарет, его не покуришь пачками и каждый день. Я полюбил размышлять, вдыхая и выдыхая кальянный дым, причудливыми узорами растворяющийся в воздухе, словно призрак, вместе с ним я проваливался в омут собственных мыслей, образов, иллюзий, хаотично выплескиваемых моим воображением, бегущим вслед за сизыми невесомыми линиями. Он помогал мне расслабляться и уходить в себя.

Однажды мы взяли с собой в кальянную К. Я в тот день устал и уснул прямо в кресле в комнате, где мы сидели. Все курили и играли в приставку, а я спал. Она потом сказала мне, что я очень мило выгляжу, когда сплю. Казалось бы, всего лишь слова, но как тепло мне было их слышать от нее и как тепло вспоминать сейчас.

Я был по уши влюблен в нее, хотя всеми силами старался доказать себе, что нет. И однажды признался ей в том, что испытываю, но она не ответила мне взаимностью. Мне показалось это несправедливым, неправильным, я не понимал, как такое возможно, ведь мы так сблизились, так понимаем друг друга. Она лишь сказала, что не виновата, ведь не может она себя заставить полюбить меня в ответ. Я вскипел от эмоций, от ярости, и послал ее к черту, сказал, что уже говорил ей, что мы не друзья. Я чувствовал себя обманутым.

Как выяснилось позднее, не вспомню, в какой период времени, она знала, что у дагестанцев не принято брать в жены русских девушек. Она серьезно воспринимала отношения, не так, как я думал о ней вначале. Когда она сказала мне об этом, я не стал увиливать и обманывать ее, я признался, что так оно и есть. Но я не думал об этом, я любил ее, и она знала об этом, не только на словах – она могла прочесть это в моем взгляде, когда я смотрел на нее. Я любил ее вопреки разуму и здравому смыслу, зная, что ничего не получится, но поделать ничего не мог. Я никогда ей не лгал в том, что чувствую.

Наши отношения с ней стали цикличны – я поступал с ней так не раз. Мы расходились, а затем вновь сходились, истосковавшиеся друг по другу, изголодавшиеся по эмоциям, по поддержке, по чувствам, что находили лишь друг в друге. И потом вновь расходились, потому что всегда наступал момент, когда ярость затмевала мне разум и я в порыве злости бросал ее, разрывал с ней связь, которая с каждым новым воссоединением становилась все крепче. Я страдал без нее и неизменно тосковал по ней, утешая себя тем, что сделал так, как будет лучше для меня и для нее – я не имел права удерживать ее, зная, что наши отношения никогда не зайдут дальше определенной грани, и я не смогу дать ей то, что сделает ее счастливой. Я искал в других то, что видел в ней, но не находил. Лишь убеждался с каждым разом, что они мне ее не заменят. Я мог обнимать их, но в этих прикосновениях не было того трепета, который я испытывал перед ней, мог говорить с ними, но мне лишь быстрее хотелось закончить разговор. Мне не было интересно с ними, я не чувствовал их. Ее я чувствовал всем существом, наши внутренние миры словно переплелись и стали единым целым. Но я был эгоистом – не мог смотреть на нее, зная, что она не будет моей, не полюбит меня. Я прямым текстом говорил ей, чтобы она нашла себе кого-нибудь, я почему-то думал, что это освободит меня. Мне казалось, что ей просто комфортно и хорошо со мной, вот и все. Казалось, что она не испытывает ко мне того же, что испытываю я. И я бросал ее, а она, сколько бы времени ни прошло, всегда возвращалась, чтобы быть со мной снова. Я был слеп и не понимал, что она тосковала, скучала, страдала, как и я. Быть может, даже сильнее меня, намного сильнее, ведь именно она из раза в раз возвращалась ко мне, после того как я уходил, предаваясь гневу, после того как избавлялся от нее, как от обузы. Она переступала через свою гордость и возвращала меня, потому что любила. Может быть. Я не знаю. Наверное, это так. Она никогда не говорила мне этих слов, однако ее действия об этом кричали, а я, дурак, не понимал. Сколько ночей мы провели с ней в разговорах, пытаясь разгадать, что происходит с нами, в чем природа этой необъяснимой неразрывной связи. Она признавалась мне, что, как и я, ничего не понимает и не знает, к чему приведут наши отношения. Не знает. И я не знал. Наверное, в наших душах, несмотря на осознание того, что вместе нам не быть, жила надежда на обратное.

Я ревновал ее от малейшего действия или слова, выходил из себя. Порой она давала мне повод, а порой играла мной, ей нравилось меня злить. Я знал, что иногда она делает это специально, но все равно злился, ничего не мог с собой поделать. Как-то раз она поехала на природу с какими-то ребятами, компанией из девчонок и парней, они называли себя «Планом Б» и регулярно собирались на тусовки вместе. К. спрашивала меня, стоит ли ей ехать – она собиралась туда с сомнительной подругой, и я сказал, что не стоит – поздно, к тому же она не знает там никого, кроме своей дурацкой подруги. Но это был лишь совет – я не был ей мужем, братом, парнем. Я не мог приказать ей, к тому же она всегда болезненно реагировала, когда считала, что я давлю на нее. Я мог лишь советовать, как друг, но она не послушала. В тот день я сидел с другом в кальянной, было уже почти одиннадцать часов вечера, а она только приехала туда. Она спросила, приеду ли я за ней, если понадобится, и я сказал, что приеду. Я обрисовал ситуацию другу, и он согласился ехать со мной. Мы сидели как можно дольше, но в итоге она написала, что там все в порядке, и мы поехали по домам. Дома я не спал – ждал, пока она выйдет на связь. Я позвонил ей сам около часа ночи, она пьяным голосом ответила, что у нее все хорошо, и чтобы я шел спать. Я пришел в бешенство от этих слов и послал ее к черту, но она не услышала – сбросила звонок. Я был зол, как дьявол, но переживал за нее. Около трех я позвонил снова, трубку поднял какой-то ублюдок, спросил, кто я. Я ему ответил, что я ее друг, и чтобы он передал ей трубку таким голосом, как будто хотел сломать ему каждую кость в теле. Он послушался. Оказалось, парень провожал ее и сажал в такси. Я ждал почти до пяти утра, пока она доедет и пока напишет, что все в порядке, и только потом позволил себе уснуть.

***

Мы не общались несколько месяцев, но я думал о ней непрестанно, она запала мне в сердце и, как бы я ни желал выбросить ее оттуда, мне не удавалось. «С глаз долой, из сердца вон» не работало, лишь притупляло чувства, которые тлели в ожидании мига, когда смогут вновь разгореться. Меня выводило из себя, что я, потомок аварского народа, чьи предки были свободными, отважными воинами, испытываю какие-то жалкие чувства к девушке, которую даже не смогу сделать своей женой. Мне казалось, чувства делают меня слабым. Но прав ли я был? Не знаю. Я все чаще вспоминаю слова величайшего лидера в истории моего народа, имама Шамиля: «Любить и драться надо до последней капли». Что он имел в виду, когда произносил их? Любовь к Родине, к Господу, к своему народу, к семье, к женщине? Я думаю, этими словами он охватил все, от начала и до конца. Горцы сражались и погибали героями во имя всеобъемлющей любви. Быть может, кто-то возразит и исключит женщину из этого списка, но мне есть, что сказать этому человеку. Я предложу ему посмотреть на своих родителей и задать себе вопрос, хотел бы он осознать, что его отец никогда не любил его мать, самое дорогое, что есть в жизни каждого живого существа? И если ответ на мой вопрос «нет», значит, он со мной согласен. Женщину можно любить и нужно любить. Какой отец захочет, чтобы его дочь не любил ее муж? Какой брат пожелает такое своей сестре? Мужчина должен любить женщину, но не должен позволять ей собой помыкать, насаждать свою власть над ним, но это – совсем другое и не имеет отношения к любви.

Мы не общались. Я внушал себе, что не люблю ее. Искал недостатки, твердил себе, что в ней нет ничего особенного, что даже внешне мне она не нравится. Я старался, как мог, чтобы избавиться от влечения к ней, от той связи, которую никак не мог разорвать, даже не видя и не слыша ее долгое время.