Необычайные похождения с белым котом

«Мы же не юнцы с тобою, Ганс, и повидали в жизни немало – нам ли уповать на этих говорящих на латыни жуликов? Или ты все же считаешь, что от них мне может быть прок?»

Дюжий дворецкий лишь покачал головой, по-прежнему не проронив ни слова.

«Так что будем делать, мой верный Ганс? Звать священника?»

Нотки неприкрытого отчаяния слышались в его голосе, привыкшем судить и повелевать. Суровый Ганс даже почувствовал, как уголки его глаз наполняются, помимо воли, предательской влагой:

«Говоря начистоту, мыслей немного, господин… Все же, стоит попробовать одну вещь, мне кажется… Во всяком случае, едва ли мы здесь что-то теряем, это ведь правда!..»

«Что же это за вещь? – граф, казалось, слегка оживился, – говори же прямо, Ганс, как ты всегда говоришь, оставаясь со мною с глазу на глаз!..»

«Помните того восточного купца, господин? Которому вы даровали привилегию и от которого изволили принять ковер?..»

«Который в дополнение сказался еще и ученым лекарем?»

«Его самого. Может быть, стоит призвать его, дабы продемонстрировал здесь нам свое искусство?»

«Как его звать, Ганс? И кто может поручиться за его умение – подтвердить, что сказанное в тот день было сказано неспроста?»

«О, в этом не возникнет затруднения… – Ганс радостно кивнул головой, – Мой племянник… он, в общем, вылечил моего племянника… этот Гурагон… да… вылечил его, притом, что эти двое болтунов сделать ничего не могли… и даже пытаться не стали…»

Граф попытался усмехнуться – заметно было, однако, что даже легкая усмешка дается ему сейчас с великим трудом:

«Что ж, позови его, если так… пусть отвечает, в самом деле, за сорвавшееся с языка… в конце концов, коли он откажется мне помочь, мы ведь можем вполне наложить на него штраф… в пользу этих городских лекарей… за то, дескать, что практиковал обманом на их территории…»

Казалось, графа даже развеселила слегка эта мысль – настолько, насколько его вообще сейчас что-либо могло развеселить:

«В этом случае он, по меньшей мере, избавит меня от необходимости оплачивать их бесполезные визиты из собственного кармана!»

Послали за Гурагоном. Тот внимательно выслушал пришедшего к нему графского слугу, задал несколько вопросов о том, как выглядит граф в своей болезни, после чего отправил слугу назад, наказав передать пославшему его дворецкому, что явится через час. Необходимо, дескать, подготовить подобающее случаю лекарство.

Этот час ожидания тянулся в графском доме дольше, чем иные сутки. Наконец, колдун явился и, будучи немедленно препровожден в покои графа, тут же приступил к осмотру больного.

Делал он это долго и тщательно, произнося в ходе своих манипуляций ободряющие и ласковые слова, до некоторой степени успокаивающие больного, но в то же время не нарушающие никаким образом рамки должной почтительности. К концу осмотра графу словно бы даже стало лучше – столь значительным оказалось вновь возникшее доверие к пользующему его целителю.

Наконец осмотр завершился, Гурагон не преминул еще раз почтительно поклониться, после чего в сопровождении графских слуг удалился на кухню: следовало разбавить водой и разогреть принесенный им отвар.

Час спустя граф смог принять это лекарство, а еще через час почувствовал явные признаки облегчения – краснота спала с его лица, рукам и ногам вернулась уверенность движений, а мысли перестали путаться. И лишь общая телесная слабость сохранялась по-прежнему, как, впрочем, и свойственно выздоравливающему больному: ибо болезнь есть труд и, как всякий труд, в конце концов утомляет…

Все это время колдун находился при графе неотлучно. Произнося немногословные успокоительные речи, он то и дело вглядывался в глаза больного, считал его пульс. Когда же облегчение стало очевидным для всех присутствующих и молчаливое напряжение их лиц прорвалось еле слышным гулом удивления и радости, Гурагон попросил графа удалить из его спальни всех, кроме дворецкого.

«На этот раз опасность миновала, о благородный господин! – произнес колдун после того, как все вышли, – прежде, чем настанет вечер, последние следы вашей болезни рассеются подобно дыму… и вы забудете о ней напрочь… до тех пор, пока… пока она, конечно же, не соизволит явиться вновь…»

Граф непроизвольно вздрогнул от этих слов, словно бы его неожиданно окатили холодной водой:

«Ты говоришь – явится вновь?..»

«О, я не утверждаю этого наверняка… я лишь сказал то, что сказал: ваша болезнь, увы, вполне может вернуться… вернуться, поскольку… поскольку не устранена ее причина!»

«Так в чем же дело? – граф вновь обрел самообладание, – Неужто столь искусному лекарю не по силам исцелить больного до конца – вылечить не только следствия его болезни, но и то, что их вызвало?..»

«О, нет, благороднейший господин, увы мне, – это вне пределов сил и самого лучшего на свете лекаря!..»

«Но почему же?»

«Потому лишь… потому, что причина вашей болезни, о благороднейший из благородных, лежит вне вашего тела и, полагаю, вне вашего дома также…»

«Ты говоришь загадками, чужеземец… Впрочем, это свойственно людям твоего ремесла… однако я все еще чувствую себя слишком скверно, чтоб напрягать мозги, и потому прошу тебя говорить просто… Ведь если причина моей болезни не во мне, то значит… значит, кто-то другой виновен в этом, не так ли?»

В ответ Гурагон лишь глубоко поклонился.

«А значит… это называется… называется колдовством… и ты считаешь, что сегодня утром я стал жертвою колдовства – если только я правильно понял то, что ты здесь сейчас сказал…»

Гурагон поклонился еще раз:

«Увы, господин, симптомы вашей болезни не позволяют усомниться в этом ни на мгновение».

«Но кто же сподобился… кто же, по-твоему, способен и готов на такое?.. можем ли мы найти этого человека?.. в городе ли он или вдалеке от нас? – голос графа постепенно возвращал себе былую силу, – Да и можно ли вообще противостоять подобному злу?»

Гурагон ответил на это утвердительно.

«Мне приходилось встречать болезни, порожденные колдовством, это так. Я кое-что знаю про них – знаю, что не все они одинаковы: иные под силу обыкновенным ведьмам, каковых изобличают время от времени и, изобличив, сжигают на кострах без каких-либо слишком усложненных церемоний. Иные же, похожие на ту, кстати сказать, что поразила вас, о благородный господин, под силу лишь незаурядному колдуну. Искушенному и сведущему. Черпающему свои черные навыки из старых книг, где последние изложены иносказательно и скрытно от понимания честного человека… Мне не дано знать, много ли таких людей поблизости, но один уж есть наверняка, – ибо на значительных расстояниях подобные виды колдовства непременно теряют силу…»

«Однако же ясно, на кого в этом случае падает подозрение! – вмешался вдруг в разговор дворецкий, – Ведь это же, верно, старый Альбрехт-философ… едва ли в этом городе найдется кто-либо еще такой… кто-либо еще, так же преданный своим книгам!.. в которых ни единый человек кроме него не разберет ни черта!..»

От этих слов граф вновь нахмурился – на какое-то время он задумался молча, затем поднял опять голову и, слегка отмахнувшись ладонью, произнес:

«Ты мелешь чепуху, Ганс… этот человек безобиден, как малолетний ребенок… и потом: чего ради, спрашивается, будет он причинять мне зло?.. мне, человеку, который его содержит?»

Но Ганс лишь энергично замотал головой из стороны в сторону:

«Именно это!.. Именно это, да!.. Позвольте, господин, но ведь и вы его кормите не так просто…»

Граф задумался:

«И что из того? Он выполняет… вернее, должен выполнить то, на что подрядился…»

«Вот, вот! Должен выполнить! Должен!.. Но что, если он не сделает обещанного в срок?..»

«Если не сделает?.. Тогда я… а, черт!.. я, кажется, понял твою мысль, Ганс… – граф в задумчивости почесал лоб, – Но все же, это наши… точнее – твои предположения, Ганс… а необходимы улики!.. Ты слышишь меня – улики, а не предположения. Только вот как их достать, а?»

На это дворецкий ответил столь же немедленно, сколь энергично:

«Конечно же… мы можем… мы можем обыскать его дом, к примеру… и если найдем там что-либо подозрительное, то…»

«А если не найдем ничего, что тогда? Что мы в этом случае скажем городскому совету? Ведь это их юрисдикция, и мы явным образом нарушаем ее, обыскивая городских граждан…»

Теперь настала очередь Ганса задуматься: