Необычайные похождения с белым котом

«Оставаясь внутри купоросного масла, сера все же делится с нами своим теплом… – Мастер Альбрехт поднялся со своего места, пересек комнату, взял там что-то с одной из полок, после чего вернулся, – Это рыбий пузырь, протравленный квасцами, а также другими субстанциями, придающими ему упругость и вместе с тем прочность. Сейчас я сделаю из него пробку».

Он смял пузырь в гармошку двумя пальцами, затем насадил его на стеклянное горлышко и тщательно примотал шелковой ниткой. Полюбовавшись на результаты своего труда, повернулся к Гретхен и вдруг впервые за последние часы улыбнулся:

«Теперь можешь идти по своим делам, девочка. Едва ли мне понадобится твоя помощь, да и ничего интересного в ближайший час не случится, Господь свидетель. Какое-то время пузырю потребуется, чтобы собрать отдаваемый маслом воздух. Я же попытаюсь поймать его в свои руки так, как охотник ловит куропатку или иную лесную дичь…»

Повинуясь, Гретхен отправилась готовить еду. Когда же час спустя она вновь заглянула в лабораториум, смятый в гармошку рыбий пузырь отчасти расправился. Еще какое-то время спустя – часа через три или четыре – он поднялся над горлышком сосуда наподобие большого гриба или странной шапки.

«Вот видишь: легкий воздух, отдаваемый купоросным маслом, весь без остатка теперь угодил в мою ловушку и вынужден полагаться на мою волю… Смотри же, как я поступлю с ним!»

Сказав это, Мастер Альбрехт осторожно снял пузырь с горлышка стеклянного сосуда, жидкость в котором, кстати сказать, к этому времени из бесцветной стала зеленовато-желтой, и еще более тщательно и осторожно завязал его снизу, многократно обмотав ниткой.

«Смотри же!» – он вдруг выпустил пузырь из рук, и следившая внимательно за действиями старика Гретхен поневоле ахнула: предоставленная самой себе эта странная воздушная колбаса вместо того, чтобы осесть на пол комнаты, вдруг взвилась к потолку и, похоже, к нему прилипла, оставив в руке Мастера Альбрехта лишь конец шелковой нити.

«Он хочет уйти, но я не дам ему сделать это!» – старик потянул за нить пальцами, и колбаса послушно опустилась в его руки. Ослабил нить – и она опять взвилась к потолку.

«Этот воздух подобен лошади: кто сумеет объездить ее, сможет пользоваться ею для своих нужд».

Он поискал взглядом вокруг себя, затем схватил первое, за что зацепился глазами, – легкую деревянную спицу длиной в четверть локтя – и, привязав ее к волшебной колбасе, легким щелчком отправил на противоположный конец комнаты.

«Так можно перемещать и весьма тяжелые вещи, причем в отсутствие проезжих дорог – важно только не упустить отданный купоросным маслом воздух, – в противном случае он взлетит до небес, унеся груз с собою. Впрочем, также важно, чтобы этого воздуха было собрано достаточно, дабы поднять груз нужной тяжести, – ведь нелепо же запрягать жеребенка в карету знатного сеньора, предназначенную для шестерки лошадей, поставленных цугом!»

Сказав это, старик вдруг вынул иголку и, притянув к себе спеленатый рыбьим пузырем волшебный воздух, быстрым уколом предоставил ему свободу. Гретхен слышала, как с легким шипением покинул он свою темницу, после чего пузырь, обессиленный и сморщившийся, плавно осел на пол.

«Этим способом заводят в конюшню воздушную лошадь, – голос Мастера Альбрехта преисполнился насмешливой назидательности, – Впрочем, необходимость спешить в достижении главной цели вынуждает меня оставить до лучших времен эту во всех отношениях интересную и плодотворную деятельность. Я мог бы подарить жителям города переправы без моста и сообщение без курьеров – но я готов оставить эту честь другим, сосредоточившись на главном, ибо здесь заменить меня не в силах никто, – по меньшей мере, с того давнего дня, когда брат Педро Сарагосский покинул нас ради лучшего из миров…»

15

В другой раз, войдя в лабораториум, Гретхен тут же отпрянула в замешательстве: везде стоял мерзкий и сильный запах, какой бывает только в отхожем месте, да и то – в отхожем месте, что называется, не из опрятных! Смущаясь задать вопрос, девочка уж было хотела под каким-нибудь предлогом улизнуть прочь, однако Мастер Альбрехт, словно бы почувствовав это, жестом руки приказал ей подойти ближе:

«Ну, не стой же на пороге, дитя деревенского невежества… что ты там задумалась, а?.. – Он не удержался от смеха, – Да, да, ты не ошиблась, конечно же – этот запах источает именно та субстанция, о которой ты, должно быть, думаешь сейчас и которая, собственно, обязана его источать… Мы называем ее уриной, и ее производит человек так же, как виноград производит вино. И так же, как в вине мы можем почувствовать качество винограда – его добрые и скверные стороны, – человеческая урина содержит доброе и скверное от человека, ибо человек по природе своей имеет в себе доброе и скверное. Моя же цель, конечно же, извлечь доброе – и, право, я в этом уже до некоторой степени преуспел!..»

Сказав это, он подвел Гретхен к своему столу, на котором стоял каплеобразный стеклянный сосуд с длинным, сужающимся к концу носиком.

«Смотри же – здесь, за этим стеклом, то, что я извлек из урины, чередуя фазы Козерога, Рака, Скорпиона и, в конечном счете, Весов».

Он прислонил ладонь к боковой стенке сосуда, и девочка, успевшая перед тем лишь заметить на его дне небольшое количество темной, похожей на масло жидкости, увидела теперь неяркие, бело-голубые светящиеся точки, словно бы плавающие на ее поверхности.

«Видишь этот свет? Сие – несомненный признак философского эликсира, его присутствия в человеческой урине. Что ж – брат Педро указывал и на это в своей книге. Однако он же и предостерегал от увлечения этой дорогой, ибо, идя по ней, достигнешь немногого: не хватит и урины, взятой от всех жителей этого города за неделю, чтобы добыть весомое количество того, что нам нужно».

Подняв светящийся сосуд и полюбовавшись его содержимым, Мастер Альбрехт отставил его в сторону:

«Что ж: оно и понятно! Урина покидает человека насовсем, и потому не может содержать весомую часть его доброго начала. Что-то ведь должно и остаться, не правда ли?» – и сказав это, он хрипло, по-старчески засмеялся.

16

Или вот еще один опыт Мастера Альбрехта – девочку поначалу даже напугавший немного. А было так: в один из дней подручные мясника, сгибаясь под тяжестью ноши, приволокли в дом три больших бурдюка и, получив от хозяина условленные, как видно, заранее деньги, удалились восвояси, не произнеся ни слова. Бурдюки занесли прямо в лабораториум, выпачкав своими грязными башмаками полы и лестницу. Убрав за бесцеремонными пришельцами, Гретхен поднялась затем к хозяину – и, увидав его, едва не закричала от ужаса: одежда, руки, даже лицо Мастера Альбрехта – все было выпачкано в самой настоящей крови!

«Ну, что же ты испугалась, бедная детка? Это всего лишь кровь – кровь разделанных мясниками туш, предназначенная, как водится, для изготовления кровяной колбасы, однако уступленная мне по сходной цене… – старик поспешил ее успокоить, – Теперь я буду работать с нею, как работал прежде с иными субстанциями: кипрским купоросом, армянской солью, уриной или белой ртутью. Тебе, право, не о чем беспокоиться – в этом нет ничего такого, ровным счетом, что способно было бы снискать осуждения…»

В следующие несколько дней Мастер Альбрехт практически не покидал своего лабораториума, – наспех и молча проглатывая приготовленную Гретхен пищу, он всякий раз спешил возвратиться к прерванным занятиям. Спал же он, как девочке показалось, за сутки не более трех-четырех часов.

Наконец, по прошествии двух недель с момента появления в доме тех кровавых бурдюков Мастер Альбрехт вновь позвал Гретхен в лабораториум. Девочка, само собой, не замедлила явиться, однако, подымаясь по лестнице, все время ощущала определенную робость, некоторый отчетливый трепет, виной которому, по всему, были не слишком приятные воспоминания о предыдущем посещении данного места. Однако на этот раз обошлось, – ступив на порог лабораториума, девочка не заметила внутри ничего пугающего: ужасные бурдюки, опустевшие и смятые, валялись в углу, словно выброшенная за ветхостью одежда. Само собой, не было заметно нигде и следов крови – лишь в воздухе, среди сонмища других запахов, улавливался едва слышимый томительный и сладкий аромат, сродни тому, какой бывает, если готовят на сковороде печенку.

Мастер Альбрехт стоял неподвижно, обеими руками опершись о край своего рабочего стола. Выглядел он при этом изрядно усталым – лицо его осунулось, пропорции тела словно бы удлинились, делая его похожим на мраморную статую святого, одну из тех, что Гретхен видела у входа в кафедральный собор. Казалось, убери он руки, – и тут же рухнет грудью на стол!

Увидав вошедшую девочку, Мастер Альбрехт повернул к ней голову, затем с видимой силой оттолкнулся от стола и, шагнув к ней навстречу, встал, широко расставив ноги и убрав руки за спину:

«Я велел прийти тебе сюда, дитя простоты, не для того вовсе, чтоб задать какую-либо новую работу, нет… – сквозь маску усталости он попытался улыбнуться, – Сейчас мне не нужна твоя помощь, и я, конечно же, вполне бы мог не беспокоить тебя, предоставив твоим всегдашним занятиям, но…»

Старик вдруг замолчал, вынул из-за спины руки и сложил их перед собой, переплетя замком пальцы:

«Но все-таки я решил позвать тебя, дабы… дабы я смог… вернее, ты смогла… бы убедиться… и поздравить меня с новым сделанным шагом… каковой неопровержимо указывает на то, что я… что я теперь… на волосок всего лишь отдален от цели…»

Конец этой фразы Гретхен разобрала с трудом – казалось, Мастер Альбрехт уже напрочь забыл о том, что его кто-то слушает: глядя на собственные руки, он тихо бормотал себе под нос отрывочные слова, достигавшие теперь ушей девочки словно бы частицами каких-то загадочных молитв или заклинаний:

«…непрестанно подчеркивая… избыточность свойств квасцов… имел в виду, конечно же, не те квасцы, что полезны дубильщикам кож… поскольку ложный след, хоть и весьма удобен для запутывания жалких суфлеров… однако же не в силах сбить с дороги настоящего адепта, знакомого с истинными свойствами этих субстанций… что ж: подобное прочитывается и между строк, достойное повторения в великой фазе Овна… к тому же, заменив богемскую соль на поташ…»

Старик вдруг остановился, вновь взглянул на Гретхен, затем, поманив ее взмахом ладони, шагнул вглубь лабораториума.

«Гляди же сюда!..» – Он снял с полок два плоскодонных стеклянных сосуда, один пустой, другой с прозрачной желтоватой жидкостью, перенес их на стол, после чего положил рядом с ними квадратную медную пластину, на которую горкой был насыпан какой-то порошок.

«Здесь то самое купоросное масло, – Мастер Альбрехт указал на сосуд с жидкостью, – что на твоих глазах, отдавая попутно легкий воздух, поглотило, как ты помнишь, железные гвозди. Я лишь умиротворил его поташом, и только».

Гретхен принялась послушно вглядываться, однако ничего любопытного ни в самом сосуде, ни в наполнявшей его жидкости не обнаружила.

«А здесь, – старик бережно взял в руки медную пластину, – по сути – весь результат моей двухнедельной работы!»

Он вернул пластину на стол.

«Воистину, чудесная субстанция, полученная мною из сгущенной животной крови, тщательно высушенной, после чего прогретой до третьей степени огня совместно с долей поташа и мелкими железными стружками. Взяв то, что получилось после этого, я был вынужден пройти с данной субстанцией путь Козерога, растворяя горячей водой то, что способно в ней раствориться. Сгущая потом вторично раствор, я и получил вот это… смотри!»

Мастер Альбрехт взял пустой сосуд, зачерпнул им воды и, убедившись в ее чистоте, добавил щепотку порошка с медной пластины. Гретхен увидела, как частички порошка медленно оседают на дно, попутно растворяясь и окрашивая воду вокруг себя в желто-лимонный цвет. Вскоре вся вода во втором сосуде стала такой – желто-лимонной. Мастер Альбрехт довольно кивнул, после чего взял этот сосуд в руку и осторожно отлил из него чуть-чуть жидкости в другой. Тотчас же в этом втором сосуде жидкость окрасилась в густую лазурь – Мастер Альбрехт поднял его и посмотрел через его толщу на свет.

«Вот он – естественный синий… омраченная лишь малой долей примесей божественная сущность синего… я вынесу его на солнечный свет, и ты увидишь, сколь прекрасен он и многообещающ!..»

Старик, казалось, вновь забыл про свою слушательницу, однако теперь он произносил слова громким и энергичным голосом, словно бы вся прежняя двухнедельная усталость исчезла вдруг без следа:

«Что ж – этот результат сам по себе, конечно же, не есть еще ответ на вопрос вопросов… пусть так… пусть так, и всякий, умеющий видеть и понимать, согласится со мной в этом… да… но согласится также и в том, что отделяет теперь нас от цели лишь сущая ерунда, пренебрежимая малость дней – ты слышишь? – сущая безделица, капля времени в сравнении с океаном, оставшимся за моею спиной. Путь ясен, дорога освещена – и сбиться с нее невозможно! И я пройду ее до конца, если только будет на то воля Господа, – пройду, и не далее, как через месяц или, в худшем случае, два, без сомненья, найду то, что искал!»

Лицо Мастера Альбрехта словно бы светилось теперь изнутри – Гретхен слушала его завороженно и радостно: ей бы и в голову не пришло хотя бы на волос усомниться в произнесенном с подобной убежденностью…

17

В тот же вечер, закончив домашние дела и оказавшись вновь в своей мансардной каморке, Гретхен рассказала о виденном Тимофею, надеясь, что кот, в силу свойственного ему житейского благоразумия, поможет расставить все по своим местам.

Он и в самом деле выслушал ее довольно внимательно, после чего, соскочив на пол и презрительно усевшись спиной к девочке, изрек коротко и едва ли не равнодушно:

«Скучная вещь!»