Секретный архив майора Пронина

– Правда, у нас есть камень преткновения – ГДР.

– А вы признайте её. Всё равно эту крепость социализма мы не сдадим, тут уж не сомневайтесь. А торговать нам надо.

Франц широко улыбнулся – как истинный политик:

– Согласен, господин Пронин. Если бы всё зависело от меня… И от нашей социалистической партии. К сожалению, в Бонне всё ещё важную роль играют христианские демократы, эти ханжи, давно продавшиеся крупным корпорациям. Их представители есть и здесь, на выставке.

– Но мы-то с вами обязательно найдем общий язык.

Обедали они втроем – с Францем и его приятелем Йозефом, лидером социалистической партии Баварии.

– Давайте выпьем за дружбу и мир между нашими народами, несмотря на политические разногласия! – провозгласил Франц.

– И за торговлю, без которой дружба в политике теряем смысл и быстро исчезает! – добавил Пронин. И, выпив, спросил:

– А, кстати, как вам выставка?

– Выставка высокого класса. Но от России в плане искусства мы ждем чего-то другого. Более самобытного. Здесь в основном западные мастера, их и у нас много, – рассуждал Франц. – А нам интересна русская иконопись. Интересен советский авангард двадцатых годов. За ним сейчас в Европе большая охота. Да и современная советская живопись, графика, скульптура. Или хотя бы старые русские мастера – как в Третьяковке. А тут большие мастера, есть раритеты. У ваших аристократов и купцов имелся вкус, они умели выбирать стоящие работы. Рубенс – это, конечно, наша немецкая душа. Приятно было увидеть его в Москве. В таких количествах. И работы высокого уровня. Вы понимаете меня?

– Понимаю, Франц, и даже готов организовать выставку советского авангарда в Берлине. Думаю, мадам Антонова нам в этом поможет.

У немца азартно загорелись глаза:

– Надеюсь, это не просто слова?

– У нас слова с делом не расходятся. Сейчас для такой выставки нет никаких идеологических препятствий. А остальное – в наших силах. И Антонова всё сделает на высочайшем уровне.

За соседним столиком в одиночестве обедал господин Шмидт – тот самый коллекционер живописи. Пронин, конечно, познакомился и с ним. Худощавый блондин в очках, он выглядел моложе своих лет. Но на Пронина смотрел несколько испуганно. Боялся представителей Внешторга? Или понял, что перед ним контрразведчик? Или вообще в каждом русском видел контрразведчика и опасался их? К каждому из немцев Пронин приставил человека. Они должны были аккуратно следить за каждым их движением. Каждому из немцев поставили прослушку в гостиничном номере. Отчета о Шмидте он ждал с особым нетерпением. Было что-то подозрительное во взгляде и движениях этого человека.

3

Пронин не случайно еще в начале расследования вспомнил о нашем подпольном миллионере-пчеловоде. Он был вполне еще жив-здоров, и имело смысл поговорить с ним о советских коллекционерах живописи, способных на столь крупный заказ. И поэтому с утра Могулов повёз его в Калужскую область, в деревушку Вяльцево, к самому мирному и почти не нарушающему социалистическую законность советскому миллионеру. Казалось бы, далеко от музея, от немцев, от криминалистов, но Пронин решил ехать именно туда.

Хлынул дождь. Вокруг не было видно ни зги. Могулов еле слышно выругался по-бурятски.

– Что, Могулыч, не справимся со стихией?

– Давно такого ливня не было. Стеной идет.

Они остановились, решили не рисковать, переждать ливень.

– Минут на десять теперь, не меньше, – сказал Могулов, – а потом сможем поехать спокойно.

А Пронин вспомнил, как примерно здесь, в этих краях, он ходил по грибы мальчишкой, вышел на поляну – и хлынул такой же дождь. Было ему тогда лет четырнадцать. И сколько белых он набрал! Много лет прошло. Он тогда и представить не мог, что увидит столько стран, что будет разъезжать на железном коне под названием «Волга». Да и не видал никакого транспорта, кроме конного. Разве что паровоз наблюдал издалека. А потом пошло время вагонов, пароходов, самолетов… Бесконечных путешествий по всему миру, а в первую очередь по России.

Дождь ослабел, появились просветы.

– Сейчас поедем, Иван Николаевич! – гаркнул Могулов, перекрикивая стихию.

Они остановились возле глухого деревянного забора, над которым свисали сосны. Пронин хорошо помнил эти постройки, этот сад. Подошел к калитке, особым образом постучал в кованый молоточек.

Ему открыл сам Сергей Макарович – по-видимому, он был один в большом доме. Пчеловод поглядел на Пронина исподлобья и сказал спокойно:

– Здравствуй, Иван Николаевич, – таким тоном, как будто встречался с генералом еженедельно.

– Доброго дня, Сергей Макарович! Поговорить надо.

– Ну, проходи.

В большом бревенчатом доме комнаты были обставлены в добротном московском городском стиле. Без налета деревенской экзотики. Пронин уселся в кресле – и сразу обратил внимание на старинный пейзаж, висевший над обеденным столом.

– Живописью увлекся?

– Жена приобрела. Три тысячи отдали. Какой-то французский мастер, фамилии не помню. Одни генерал, кстати, продавал, твой коллега. Говорят, лет через десять вдвое дороже будет стоить.

– Возможно. Очень возможно. В искусство сейчас многие вкладывают из деловых людей.

– Так ты об этом пришел поговорить?

Хозяин поставил на стол электрический самовар, чашки, пряники, хлеб. Наполнил медом два блюдца. Нарезал копченую колбасу.

– А где твоя фамилия – жена, дочь. Я ж помню, у тебя совсем юная дочь, живет еще с вами.

– Ты правильно помнишь. Отдыхают они. Сняли на целое лето дом в Джубге, у моря. Скромный, но отдельный дом в полтора этажа. И хозяева не беспокоят, живут в городском многоквартирном.

– Красота! Самое время в такое дождливое московское лето. Заодно и ты от них отдыхаешь, – Пронин подмигнул Макарычу. – А жена у тебя часто картины покупает? Знает посредников, знатоков?

Пчеловод покачал головой:

– Не там ищешь, Иван Николаевич. Хочешь – доверяй, хочешь – проверяй, но у нас одна единственная дорогая картина – вот эта. Я ж не люблю с деньгами расставаться. Потом и кровью они достаются, лучше уж беречь. Хотя и прогадать на этом можно.

– ОБХСС не мучает? – спросил Пронин, пригубив чаю.

– В последнее время лучше стало. Косыгинская реформа, я же всей душой за нее. Немного дали воли частной инициативе. Правда, есть в моей работе прорехи перед законом… Ну, ты знаешь. Но копейку свою я честно добываю. Не менее честно, чем старушки, которые редиской своей да укропом у станции торгуют. Только масштабы у меня больше. А мёд – продукт полезный, даже стратегически важный, – Сергей Макарович кивнул на книжную полку. – Я об этом целую библиотеку собрал.

– Молодец, Сергей Макарович, обстоятельно за дело берешься. А если к живописи вернуться – как ты считаешь, кто из наших миллионеров способен большие деньги на это отдать. Сотни тысяч. Да еще и с криминальным оттенком, с риском. Но картина мирового уровня, с ней можно и за кордон податься. Есть такие, как ты считаешь?

Пчеловод задумался. Он знал самых разных советских миллионеров, с некоторыми имел общие дела. Среди них были и русские умельцы, и евреи, и крупные спекулянты, связанные с моряками, и подпольные цеховики. Знавал он таких людей и из Средней Азии, и с Закавказья, и из Риги…

– А что, украли картинку?

– Так точно, Сергей Макарович. Государственной важности картинку, прямо из музея.

– Ну, если ты этим делом занимаешься, значит, точно государственной важности. И деньги замешаны, должно быть, большие.

– Большие, Сергей Макарович. По крайней мере у воров есть надежды прилично заработать на продаже картины.

– И вам интересно, кто из советских деловых людей мог бы таким искусством заинтересоваться. Сотни тысяч рублей, а то и долларов или фунтов…