Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации

Приведенная цитата взята из статьи Н.С. Трубецкого «Об идее-правительнице идеокрэтического государства», напечатанной в 1935 г. Дата делает понятным пафос статьи. В тридцатых годах к СССР, идеократически осуществляющему принцип классовой диктатуры, добавляются фашистские режимы, ставящие во главу угла идеократию националистическую. Обе идеологии, с точки зрения евразийства, принимают следствие идеократии – социализм или национал-социализм – за ее содержание. Обе идеологии, таким образом, не только далеки от истинной идеократии, но и находятся на пути, к ней не ведущем. Подлинной идеей-правительницей можно счесть лишь «благо совокупности народов, населяющих данный автаркический мир». Характерной чертой евразийства вообще и теории идеократического государства в особенности является взаимосвязанность и взаимозависимость всех теоретических элементов. Совокупность народов, живо ощущающих «общность культурных и исторических традиций», ведет автаркическое хозяйство на определенном «месторазвитии». Тем самым сохраняется преемственность взаимодействия этноса и кормящего ландшафта. Сохраняется национальный характер культуры как в «целом», так и в «индивидуациях», составляющих «целое». Важно добавить, что необходимым условием осуществления идеократии является сдвиг в самосознании людей и народа в сторону понимания ими своей исторически определенной функции в жизни «органического целого». Однако само существование идеократического государства оправданно и необходимо лишь тогда, когда осуществляется идея «блага народов» конкретно автаркического мира.

В настоящем сборнике читатель найдет ответ на вопрос, как общие положения евразийства применимы к конкретным проблемам, современным Н.С. Трубецкому. Тот факт, что эти проблемы актуальны и в 90-е годы XX в., придает историко-культурным исследованиям ученого особую практическую ценность. К таким работам относятся статьи «К украинской проблеме» и полемический «Ответ Д.И. Дорошенку», касающиеся отношений России и Украины. То, что исследованию подвергается именно культурный аспект русско-украинских отношений, ни в коей мере не говорит об ограниченности идей Трубецкого областью культурологии. «Державная» сторона вопроса решается в рамках общей идеи о существовании Евразии. Взаимоотношения России и Украины, таким образом, сводятся к взаимосвязи двух культур, точнее, двух «индивидуаций» русской культуры. Причем, если «нижний этаж» каждого «краевого варианта» культуры национален, то именно в «верхнем этаже» русская культура достигает своего единства. Термины «нижний» и «верхний» этажи культуры находят пояснения у самого Н.С. Трубецкого. Не неся элемента оценки, эти понятия у автора означают лишь две функции культуры, в значительной мере противопоставленные друг другу. «Обращенный к народным корням» нижний этаж и «обращенный к высшей духовной и умственной жизни» верхний формируют многофункциональную культуру. При этом каких-либо барьеров между «этажами» культуры не существует. Вообще «устранение… пропасти между интеллигенцией и народными массами является одним из главных лозунгов всего евразийского движения». Естественно, что многофункциональная культура в своем едином «верхнем» этаже, проявляясь в деятельности таких людей, как Ф.М. Достоевский и Н.В. Гоголь, А.А. Шахматов и А.А. Потебня, столь же принадлежит народным массам, как и культура «нижнего этажа», непосредственно обращенная к народу и сливающаяся с народной эстетикой труда и творчества. Переходя через множество промежуточных уровней, культура «нижнего этажа» непременно получает «краевую дифференциацию». Для единой русской культуры это – краевые «индивидуации» Украины и Белоруссии, России, ее Севера, Дона, Сибири с множественными собственными дроблениями в каждом крае.

В соответствии с историко-культурными взглядами евразийцев, реформы Петра, подготовленные второй половиной XVII в., прервали культурную традицию Руси. Этот разрыв в разной степени коснулся как России, так и Украины – факт, совершенно упущенный оппонентом Н.С. Трубецкого – Д.И. Дорошенко. Петровская и послепетровская секуляризация оттеснила Православие, пронизывавшее, подобно нерву, все слои русской культуры, породила в русском обществе духовное опустошение. А при господстве откровенно антирелигиозной системы духовная опустошенность «дошла до кульминационной точки» (время публикования статьи – 1927 г.). Перспективным для развития единой русской культуры путем Н.С. Трубецкой считает путь восстановления религиозного начала как интегрирующего фактора всех «индивидуальных» культур.

Резюмируя общую теорию евразийства, сделаем исторический экскурс. С начала нашей эры евразийские народы объединялись несколько раз: хунны, сменившие скифов, Великий Тюркский Каганат VI–VIII вв., монгольский улус XII в. (см. статью «Наследие Чингисхана») и Россия (в широком понимании термина). Как государственное строительство, так и духовная культура евразийских народов давно слита в «радужную сеть» единой суперэтнической целостности. Следовательно, любой территориальный вопрос может быть решен только на фундаменте евразийского единства.

О нем следующий и последний раздел.

Евразия XX века («Общеевразийский национализм»)

Евразийство, по Н.С. Трубецкому, – это менее всего простая интерпретация исторических событий. Помимо анализа современной Н.С. Трубецкому национальной ситуации в СССР – Евразии, автор предлагает и модель будущего национального устройства Евразии и пути следования к нему.

Следствием революции явилось то, что русский народ утратил свое положение «хозяина государства». При этом понятие «хозяин государства» нуждается в уточнении. Из работ самого Н.С. Трубецкого («Наследие Чингисхана» и др.) можно сделать вывод о том, что эта декларация являлась, по существу, лишь формальным проявлением той «русификации», которую производила «антинациональная монархия». Истинные же перемены в положении народов бывшей Российской империи сводятся к приобретению ими равноправия.

Н.С. Трубецкой, верный идее евразийской общности, находит факторы, поддерживающие государственную целостность Евразии в прошлом, в настоящем (20-е гг. XX в.) и в будущем.

Если для прошлого это – идея русской государственности, то в настоящем Н.С. Трубецкой определяет «объединяющий фактор» Евразии – СССР как стремление к определенному социальному идеалу. Также не может оставаться пустым место «хозяина» территории. По Н.С. Трубецкому, русский народ сменен пролетариатом всех народов СССР.

Нам интересна оценка перспектив национального развития СССР – Евразии, сделанная ученым более 60 лет назад.

Приходится вновь отметить проницательность ученого: «…идея диктатуры пролетариата, сознание солидарности пролетариата и разжигание классовой ненависти… должны оказаться недействительными средствами против развития националистических и сепаратистских стремлений народов СССР». И это при том, что оптимальной формой сосуществования евразийских народов Н.С. Трубецкой считает общую государственность и, более того, «евразийское братство». Какой же «объективный фактор», по мнению автора, будет актуален для будущего СССР – Евразии?

По Н.С. Трубецкому, «национализм каждого отдельного народа Евразии (СССР) должен комбинироваться с национализмом общеевразийским». Аргументация автора, может быть проверена столь мучительными порою коллизиями сегодняшнего дня. По мнению автора, евразийские народы связаны общностью исторической судьбы. Прошедшие десятилетия усилили эту связь. Известны были Н.С. Трубецкому центробежные для Евразии тенденции «панизмов», выделяющие народы по отдельно взятому признаку. «Отторжение одного народа из этого (евразийского. – Л.Г.) единства может быть произведено только путем искусственного насилия над природой и должно привести к страданиям». События XX в. вполне подтвердили правоту Н.С. Трубецкого.

Необходимо повториться: ученый рассматривал теорию евразийства как программу будущего Евразии. Можно спорить с терминологией Н.С. Трубецкого, Справедливо и то, что концепция евразийства не охватывает все стороны действительности СССР – Евразии. Однако, бесспорно, практически ценным является как утверждение единства многонародного евразийского суперэтноса, так и гуманитарные пути самопознания, предлагаемые Н.С. Трубецким.

Из истории Евразии[18 - Печатается по рукописи.]

Вместо введения

Огромный континент, омываемый тремя океанами, Атлантическим – с запада, Тихим – с востока и Индийским – с юга, издавна населен народами, вошедшими в историю. Однако эта огромная территория нуждается в районировании, как в пространственном, так и во временном. Народы то возникали, то исчезали на этих необъятных пространствах, составляя определенные географические целостности, так как природные условия и ресурсы на разных территориях континента были неодинаковыми.

Так, южный полуостров Индостан ограничен от прочих районов Азии высокими горами Гималаями, пустынями Белуджистана и густыми джунглями, отделяющими Бирму от Бенгалии. Рядом с Индией располагалась страна, называемая Афразия. Это средиземноморский бассейн, включающий в себя Ближний Восток и Африку севернее Сахары. Народы, населявшие Афразию, всегда представляли собой особую целостность, связанную культурными, экономическими и политическими связями. Иногда эта целостность захватывала южную часть Европейского полуострова – Испанию, а иногда отступала на юго-восток от Средиземного моря.

Рядом с Афразией располагался Европейский полуостров этого великого континента: страна влажная и теплая, ограниченная с востока внутренней частью континента. Граница между ними пролегала по атмосфере! Это изотерма января, которая на западе положительная, а на востоке отрицательная. Принято западную часть называть Европой, а восточную Евразией. Восточная часть в климатическом отношении характерна суровыми зимами, засушливыми степями и монотонным ландшафтом: на севере – лесным, а на юге – степным. Сходство ландшафтов определяло характер народов, населявших ту область, в которой ныне располагаются Россия, Монголия и район оазисов – Средняя Азия. К востоку от евразийской степи лежит юго-восточный полуостров континента – муссонная область, называемая Китаем. Евразией в историко-культурном смысле термина мы считаем только ту часть континента, которая лежит между Китаем, горными цепями Тибета и западным полуостровом – Европой.

Долгое время ученые-европоцентристы, как и китае-центристы, считали центральную («Высокую») Азию границей Ойкумены и не придавали народам, населявшим ее – скифам, тюркам, хуннам, монголам и русским, – самостоятельного значения. Вряд ли это верно. По существу, народы, обитавшие здесь, играли свою роль в становлении культуры и противостоянии Востока и Запада. Они составляли как бы особый регион в культурной истории человечества, не менее важный, чем китайский и европейский. То, что они занимались больше скотоводством, нежели земледелием, не мешало развитию их искусства на Алтае, в долинах великих рек: Волги, Дона и Днепра, оазисах в междуречьях Сырдарьи и Амударьи и в предгорьях Тянь-Шаня. Эти народы, с того момента, как они вошли в историю, составляли самостоятельный регион развития искусства, идеологии, экономики. И если до сих пор Европа не стала частью Китая, – что могло случиться в I в. н. э. (ханьская агрессия) и в VIII в. н. э. (тайская агрессия), то это заслуга хуннов, тюрок, монголов и русских, всегда стремившихся к объединению для защиты себя от иностранных оккупантов. И это началось за тысячу лет до нашей эры.

На рубеже IX и VIII вв. до н. э. в степях Центральной Азии сложился комплекс кочевых этносов, в котором ведущую роль играли хунны, но куда входили динлины, дунху (предки сяньбийцев и монголов), усуни и кочевые тибетцы Амдо и Куньлуня. Эта суперэтническая целостность находилась в оппозиции Древнему Китаю и ираноязычному Турану (юечжам), Первые пятьсот лет, до 209 г. до н. э., история кочевников письменными источниками не освещена, но, согласно нашей модели, на этот период истории падают фаза пассионарного подъема этногенеза и начало фазы акматической. Конец этой фазы известен с достаточной степенью подробности. Большую часть сил хунны тратили на отражение ханьской агрессии, благодаря чему смогли удержать независимость и целостность державы до конца I в. н. э. Разгромленные сяньбийцами в 93 г., хунны раскололись на четыре ветви, одна из которых перемешалась с сяньбийцами, вторая осела в Семиречье, третья ушла в Европу, а четвертая вошла в Китай и там погибла.

По принятой нами терминологии, эпоха II–V вв. для всех этносов, входивших в «хуннский» суперэтнос, была фазой упадка, после которой остались некоторые реликты, но ход этногенеза прервался.

Второй подъем имел место в середине VI в. Результатом его было создание тюркского каганата, объединившего Великую степь от Ляохэ до Дона. По масштабам тюркский каганат превосходил хуннскую державу, но за все его двухсотлетнее существование в нем незаметны общественные сдвиги. Консерватизм системы легко объясним тем, что тюрки вели непрестанные войны с империями Суй и Тан, с Ираном и Арабским халифатом, а также с покоренными, но непокорившимися степными племенами, особенно с уйгурами. Однако обаяние «тюркского Вечного эля» было столь эффективно, что многие древние народы степи: кыпчаки (половцы), кангары (печенеги), карлуки, кыргызы (потомки динлинов), туркмены (потомки парфян) и даже монголоязычные кидани – восприняли культуру своих покорителей и сохранили ее даже после гибели тюрок в 745 г., в начале фазы их исторического существования.

Сменившие тюрок уйгуры были народом храбрым, но не агрессивным. Они умели защищать свою свободу, но не стремились к завоеваниям. Жадно впитывая иранскую (манихейство) и византийскую (несторианство) философии, уйгуры оказались не в состоянии наладить порядок у себя дома, вследствие чего стали жертвой енисейских кыргызов в 841–847 гг. Уцелевшие от разгрома уйгуры спаслись в оазисы бассейна Тарима, где растворились среди местных жителей, оседлых буддистов. В Великой степи наступила фаза обскурации (упадок), продолжавшаяся до XII в., когда новый толчок вознес одновременно чжурчжэней и монголов – создателей не только степной, но и континентальной империи.

Ничуть не менее примечательно общее для всех народов Центральной Азии неприятие китайской культуры. Тюрки имели свою собственную идеологическую систему, которую они отчетливо противопоставили китайской. После падения второго каганата в Азии наступила эпоха смены веры. Тогда уйгуры приняли манихейство, карлуки – ислам, басмалы и онгуты – несторианство, тибетцы – буддизм в его индийской форме, но китайская идеология так никогда не перешагнула через Великую стену.

А теперь, когда мы обрисовали общие контуры темы, попробуем проследить историко-культурные коллизии Великой степи более подробно.

1. Задача и способы ее решения

Противопоставление «Запада» – «Востоку» как этнокультурных целостностей сложилось еще в античности и отражало уровень науки того времени. Под «Западом» тогда понималась эллино-римская культура, «Востоком» называлась Персия и подвластные ей семитские и кавказские народы. Оба названия были и остались условными терминами, не связанными с географией. Так, Марокко лежит западнее Италии, но всегда причислялось к «Востоку». Но это несущественно, если заранее условиться о значении терминов, важнее другое: «Запад» в современном понимании – это романо-германская Европа с заокеанскими продолжениями в Америке и Австралии, а «Востоков» не один, а много.

Китай, Индия, Иран, Сирия с Египтом и Северной Африкой отличаются друг от друга не меньше, чем от Европы. Долгое время Балканский полуостров, завоеванный турками, и Россия, подчиненная Золотой Орде, не включались в понятие «Запад», а несходство Монголии с Китаем было всегда настолько очевидным, что китайцы в III в. до н. э. построили Великую стену, чтобы отделиться от кочевников Великой степи, протянувшейся от Маньчжурии до Карпат и даже Паннонии. Так куда причислить Великую степь и примыкающую к ней лесную зону – тайгу: к «Западу» или «Востоку»? По-видимому, целесообразно вынести ее как отдельную от того и другого, самостоятельную целостность, которая и явится предметом нашего исследования. Только в этом случае угол зрения не будет противоречить фактам истории этносов и истории культуры.

Пристальное изучение кочевой культуры Евразии таило ряд неожиданностей, на что обратили внимание сначала русские, а вслед за ними французские ориенталисты [30; 291]. Они перестали считать Россию «задворками Европы», а Монголию – периферией Китая[19 - Такое мнение было высказано В.М. Штейном (см.; «Вести, древней истории», 1961, № 2. с.120; 1962, № 3. с.202–210).]. Наоборот, стало ясно, что исторические закономерности развития середины континента, его западной и восточной окраин, лесной и степной зон имеют общие черты, точнее, свою специфику культуры, которая резко отличает этот регион и от «Запада» и от «Востока».

Этот тезис, очевидный специалистам, вызвал недоверие тех, кто привык к предвзятой схеме, устаревшей уже в Средние века. Это печально, но не удивительно. Ведь даже люди по-своему образованные считали, что они живут на плоской Земле, а потом, согласившись, что Земля шарообразна, полагали, что она лежит в центре мира, а Солнце и планеты вращаются вокруг нее. Вспомним, что в нашем веке в Америке имел место «обезьяний» судебный процесс: учителя школы судили за изложение взглядов Дарвина.

Ученые пишут книги не друг для друга, а для широкого читателя. Поэтому необходима строгая аргументация, подробное изложение событий истории и четкое обобщение, дабы читатель не утонул в калейдоскопе дат, фактов и экзотических названий. Как это совместить?

Автор этих строк взялся за такую задачу. С 1930 г. по сие время он собирал материал и писал о деяниях хуннов, тюрок, хазар и монголов. Его труд вылился в создание «Степной трилогии», опубликованной в семи книгах[20 - См.: «Хунну» (М., 1960); «Хунны в Китае» (М., 1974); «Древние тюрки» (М., 1967); «Открытие Хазарии» (М., 1966); «Поиски вымышленного царства» (М., 1970); «Старобурятская живопись» (М., 1975); «Древняя Русь и Великая степь» (М., 1989).] и ста пятидесяти статьях[21 - Наиболее важные, дополняющие изложение: Троецарствие в Китае – «Доклады Географического общества». Вып. 5. Л., 1968; Величие и падение древнего Тибета. – В кн.: Страны и народы Востока. Вып. 8. М., 1969; Сказание о хазарской дани. – «Рус. лит.», 1974, № 3; С точки зрения Клио – «Дружба народов», 1977, № 2; Искусство и этнос – «Декор, искусство СССР», 1972, № 1.]. Статьи выполняли роль камней, из которых складывался фундамент здания; книги были стенами, а настоящий очерк – кровля, венчающая полувековую работу.

Именно это иерархическое построение позволило избежать перенасыщенности библиографией, которая полностью приведена в частных статьях и монографиях. На эти вспомогательные работы приведены отсылочные сноски, и критику легко проверить ход мысли автора.

Кроме того, оказалось необходимо использовать трактат «Этногенез и биосфера Земли» (Л., ЛГУ, 1989).

Таким образом, данная работа представляет опыт историко-географического синтеза, посвященного проблеме объяснения темных вопросов генезиса культуры и искусства Монголии в древности и Средневековье. И она завершает исследование, ибо для искусствоведа и культуролога будет всего лишь подспорьем, ступенью для дальнейших открытий и озарений. Искренне желаю будущим историкам культуры успеха и надеюсь на благодарность потомков, ради которых автор работал всю жизнь.

2. Страна и воздух

Тот факт, что разнообразие стилей и воздействий изобразительного искусства на зрителя имеет место у всех народов и даже у одного и того же народа в разных фазах его существования, отмечен давно, но толкового объяснения этому феномену нет. Так как монгольский орнамент крайне специфичен и отличается от орнаментов соседних стран, то уместно задать вопрос «а почему?». В XVII–XVIII вв. на это отвечали просто: разная географическая среда формирует разные психические склады и, следовательно, является причиной разнообразия культур. Эта теория называется географическим детерминизмом. Создана она Боденом (в XVI в.), развита Монтескье (в XVIII в.), Гердером [266] и на Западе пользуется популярностью далее в XX в.

Теория эта проста и поэтому соблазнительна, но надо помнить, что простота – антипод истины. Например, природные условия Западной Европы и Японии стабильны, так как омывающие их моря смягчают колебания климата, а эпизодические повышенные увлажнения, хотя они и приносят некоторые бедствия, недостаточны, чтобы нарушить инерцию культурной доминанты, то есть многовековую традицию. А тем не менее традиции сменяют одна другую: на уровне суперэтноса – классическая античность Эллады и Рима сменила древнюю культуру пеласгов и этрусков, а сама уступила место византийской на Востоке и романо-германской на Западе. И на уровне изолированного этноса, например в Японии, на смену курганной эпохе Воинственных ямато пришла эпоха активного строительства буддийских пагод и храмов, которая окончилась кристаллизацией средневековой японской культуры в том классическом виде, в каком она попала в поле зрения европейцев XVIII в. Там она воспринималась как экзотика, чудачество народа, уединившегося на островах от всего цивилизованного мира. Но за какие-то сто пятьдесят – двести лет от этих представлений не осталось и следа – произошло «японское чудо», и японцы уже не учатся, а сами учат «цивилизованный мир», причем не только в промышленности, но и в литературе, живописи и кинематографе. Японская культура делает третий виток. Ландшафт тут ни при чем.

Но, может быть, в центре Евразийского континента, где диапазон климатических колебаний куда больше, где постоянно чередуются вековые засухи с эпохами повышенного увлажнения, дело обстоит иначе? Проверим и это возможное объяснение, опираясь на собственные исследования.

Посредине Евразийского континента, от Уссури до Дуная, тянется Великая степь, окаймленная с севера сибирской тайгой, а с юга – горными хребтами. Эта географическая зона делится на две половины, непохожие друг на друга. Восточная половина называется Внутренней Азией – в ней расположены Монголия, Джунгария и Восточный Туркестан. От Сибири ее отделяют хребты Саянский, Хамар-Дабан и Яблоновый, от Тибета – Куньлунь и Наньшань, от Китая – Великая стена, точно проведенная между сухой степью и субтропиками Северного Китая, а от западной половины – Горный Алтай, Тарбагатай, Саур и Западный Тянь-Шань. Это жестко очерченный географический регион, но культурные воздействия легко перешагивают за географические границы [102, с.78–87].

Западная часть Великой степи как вмещающий ландшафт культурного ареала включает не только нынешний Казахстан, но и степи Причерноморья и даже, в отдельные периоды истории, венгерскую пушту. С точки зрения географии XIX в. эта степь – продолжение восточной степи, но на самом деле это не так, ибо надо учитывать не только характер поверхности Земли, но и воздух [89].

Атмосферные токи, несущие дождевые или снежные тучи, имеют свою закономерность. Циклоны с Атлантики доносят влагу до торного барьера, отделяющего восточную степь от западной. Над Монголией висит огромный антициклон, не пропускающий влажных западных ветров. Он невидим, ибо прозрачен, и через него легко проходят солнечные лучи, раскаляющие поверхность земли. Поэтому зимой здесь выпадает мало снега, и травоядные животные могут разгребать его и добывать корм – сухую калорийную траву. Весной раскаленная почва размывает нижние слои воздуха, благодаря чему в зазор вторгается влажный воздух из Сибири и, на юге, тихоокеанские муссоны. Этой влаги достаточно, чтобы степь зазеленела и обеспечила копытных кормом на весь год. А там, где сыт скот, процветают и люди. Вот почему именно в восточной степи создавались могучие державы хуннов, тюрок, уйгур и монголов.

А на западе степи снежный покров превышает 30 см и, хуже того, во время оттепелей образует очень прочный наст. Тогда скот гибнет от бескормицы. Поэтому скотоводы вынуждены на лето, обычно сухое, гонять скот на горные пастбища – джейляу, что делает молодежь, а старики заготавливают на зиму сено. Так, даже половцы имели свои постоянные зимовки, то есть оседлые поселения, и потому находились в зависимости от древнерусских князей, ибо, лишенные свободы передвижения по степям, они не могли уклоняться от ударов регулярных войск. Вот почему в западной половине Великой степи сложился иной быт и иное общественное устройство, нежели в восточной половине [98].

Но в мире нет ничего постоянного. Циклоны и муссоны иногда смещают свое направление и текут не по степи, а по лесной зоне континента, а иногда даже по полярной, то есть по тундре. Тогда узкая полоса каменистой пустыни Гоби и пустыни Бетпак-Дала расширяется и оттесняет флору, а следовательно, и фауну на север, к Сибири, и на юг, к Китаю и Согдиане. Вслед за животными уходят и люди «в поисках воды и травы» [57], и этнические контакты из плодотворных становятся трагичными.

За последние две тысячи лет вековая засуха постигла Великую степь трижды – во II–III вв., X в. и XVI в., – и каждый раз степь пустела, а люди либо рассеивались, либо погибали [132]. Но как только циклоны и муссоны возвращались на привычные пути, трава одевала раскаленную почву, животные кормились ею, а люди снова обретали привычный быт и изобилие.

Но вот что важно: грандиозные событийные бедствия не влияли ни на культуру, ни на этногенез. Они воздействовали только на хозяйство, а через него – на уровень государственной мощи кочевых держав, ибо те слабели в экономическом и военном отношениях, но восстанавливались, как только условия жизни приближались к оптимальным. Вот почему принцип географического детерминизма не выдержал проверки фактами. Ведь если бы географических условий было достаточно для понимания феномена, то в историческом времени при сохранении устойчивого ландшафта не возникало бы никаких изменений, не появилось бы новых народов, с новыми мировоззрениями и новыми эстетическими канонами. И не было бы развития, потому что пастьба овец не требует развития техники.

Овца ходит по степи и ест траву, а собака овцу охраняет. Лучше не придумать, и, значит, нужен не прогресс, а застой. Но на самом деле никакого застоя в Великой степи не было. Народы там развивались не менее бурно, чем в земледельческих районах Запада и Востока [123]. Социальные сдвиги были хоть и непохожие на европейские, но не менее значительные, а этногенез шел по той же схеме, как и во всем мире.

Легенда о пресловутой неспособности кочевников к восприятию культуры и творчеству – это «черная легенда». Кочевники Великой степи играли в истории и культуре человечества не меньшую роль, чем европейцы и китайцы, египтяне, ацтеки и инки. Только роль их была особой, оригинальной, как, впрочем, у каждого этноса или суперэтноса, и долгое время ее не могли разгадать. Только за последние два века русским ученым – географам и востоковедам – удалось приподнять покрывало Изиды и над этой проблемой, актуальность которой несомненна.

Для того чтобы последующий исторический анализ и этнологический синтез были успешны, необходимо принять и соблюдать одно (только одно!) ограничивающее условие – вести повествование на заданном уровне. Понятие уровня исследования известно всем естествоиспытателям, но не применяется в гуманитарных науках. И зря! Для истории оно очень полезно.