Кроваво-красные бисквиты

– Выпросил у Алтуфьева до завтра…

– А что сказал?

– Сказал, к нам попала записка, написанная на такой же бумаге. Возможно, ее написал Марко.

– Молодец! Ну, тогда не будем откладывать в долгий ящик – сличим почерки, – сказал начальник сыскной и вынул из стола папку, в которой у него хранился листок, написанный посыльным Марко. Фома Фомич положил обе бумажки рядом на столе и попросил чиновника особых поручений взглянуть на них. Не нужно было быть графологом, чтобы понять – предсмертную записку писал другой человек.

– Нет, это рука не Марко! – воскликнул Меркурий Фролович.

– А я в этом и не сомневался. Когда будешь возвращать записку Алтуфьеву, не говори ему об этом.

– А может, не будем возвращать?

– Нет, надо вернуть. Нам с тобой дурная репутация ни к чему. Да и потом, кто знает, может быть, еще придется обращаться к Алтуфьеву. Если мы сейчас не вернем записку, то в следующий раз он вряд ли пойдет нам навстречу. Более того, зная следователя, боюсь, что он и другим расскажет, как мы с ним непорядочно поступили. Нет, и еще раз нет, записку нужно вернуть.

– Это я понял – нужно вернуть, – кивнул Кочкин. – Я не понял, что при этом нужно сказать?

– Скажи правду.

– То есть? – удивился Меркурий.

– Скажи, что почерк не совпал.

– Но вы сказали пока не говорить об этом Алтуфьеву…

– Нет! – мотнул головой полковник. – Алтуфьев не должен знать, что предсмертную записку писал не Марко. А то, что этот почерк с чем-то там не совпал, об этом сказать можно.

– Хитры вы все-таки, Фома Фомич, – заметил Кочкин.

– Служба у нас такая. Если в нашем ремесле не хитрить, то цена нам – четверть копейки в базарный день! – весело ответил на замечание чиновника особых поручений фон Шпинне.

?

Глава 9

Джотто узнает о смерти Марко

На следующее утро, придя на службу, Фома Фомич вызвал к себе Кочкина и велел подождать с поездкой к Алтуфьеву.

– Но вы же говорили, что предсмертную записку Марко нужно вернуть…

– Обязательно вернем, но после того, как я поговорю с нашим сидельцем.

– Кого вы имеете в виду?

– Джотто, кого же еще? Он единственный, кто находится в наших полицейских закромах. Давай тащи его сюда, у меня к нему появились новые вопросы. И я надеюсь, что он на них ответит.

Кондитер, которого в кабинет ввели двое полицейских агентов, за ночь, проведенную в камере, разительно изменился. Теперь он уже не выглядел молодцом, как было накануне. Измятое жестким полицейским тюфяком лицо несло печать ночных мучений, вызванных бессонницей и мрачными раздумьями. В ответ на жизнерадостное приветствие начальника сыскной он пробормотал что-то неразборчивое, может быть это были пожелания здоровья, а может, и проклятия. Фома Фомич больше склонялся ко второму варианту. Джотто прошел к свидетельскому стулу и тяжело, точно отработавший световой день в поле батрак, опустился на жесткое скрипучее сиденье.

– Не буду спрашивать, как вы провели ночь, – начал фон Шпинне, – потому как знаю, что плохо. Но кто в этом виноват?

– Вы хотите сказать, во всем виноват я? – апатично удивился сиделец.

– А вы думаете иначе?

– Да, я думаю иначе! – хмуро и с нажимом ответил кондитер, к нему, судя по всему, возвращалась жизнь.

– И кто же, по-вашему, виноват?

– Я не буду отвечать на этот вопрос, вы и сами знаете!

– Знаю, – мотнул головой фон Шпинне, – вы вините меня! Я с этим обвинением не согласен, но спорить не буду. Скажу только, что если вы и сегодня правдиво не ответите на мои вопросы, то я буду просто вынужден оставить вас у себя в гостях еще на одну ночь. И так до полной победы справедливости.

– Что вы имеете в виду, когда говорите о справедливости? – спросил кондитер.

– Я имею в виду только справедливость, и более ничего.

– Значит, у нас с вами разные представления о ней! – заключил Джотто.

– Вот здесь я с вами, пожалуй, и соглашусь. Но не будем превращать наш разговор в пустую псевдофилософскую дискуссию, приступим к делу. Итак, на чем прервалась наша вчерашняя беседа?

– Я не помню! – отрезал кондитер. Депрессивное уныние, навеянное пребыванием в полицейском подвале, похоже, совсем покинуло его.

– Зато я помню! Вы не ответили, перед кем хвастались, что у вас есть яд, который вы привезли с собой из Италии. Вы только упомянули, что это была какая-то женщина и что вы хотели якобы произвести на нее впечатление, – начальник сыскной замолчал, в раздумьях повертел головой. – Мне до сих пор непонятно, как можно произвести впечатление на женщину, рассказывая ей, что у вас есть смертельный яд. Так что же это за женщина? Назовите ее имя.

– У меня было много женщин! – с вызовом бросил итальянец и, откинувшись на спинку стула, забросил ногу на ногу. Фома Фомич посмотрел на это и подумал, что одной ночи в подвале для Джотто, пожалуй, все-таки мало.

– И всем вы врали про яд, который на самом деле был просто возбуждающим средством?

– Не помню, может быть всем, а может быть и нет!

– Я вижу, что вы по-прежнему не расположены говорить, поэтому снова отправлю вас в камеру.

– Это произвол! – выкрикнул Джотто.

– И в чем же заключается произвол? – спросил начальник сыскной. Он пока не собирался отправлять кондитера в подвал – пугал. Но пугал мягко, по-отечески.

– В том, что меня арестовали и содержат в нечеловеческих условиях…

– Вы, господин Джотто, еще слишком мало живете в России. Вы даже не имеете приблизительного представления о том, что такое нечеловеческие условия. И чтобы этого не узнать, советую вам не испытывать мое терпение. Оно огромное, но не бесконечное.

– Вы что же это, запугиваете меня? – округлил глаза кондитер.

– Нет. Просто даю добрый совет. Итак, предположим, я ничего из того, что вы мне только что сказали, не слышал. Начнем нашу беседу с чистого листа. Назовите мне имя женщины, перед которой хвастались наличием у вас отравы. Не торопитесь с ответом, подумайте. Стоит ли оно того, чтобы снова идти в камеру?

Джотто задумался. Начальник сыскной терпеливо ожидал, когда кондитер заговорит, понимая, что тот стоит на перепутье: назвать имя, выйти из сыскной и отправиться восвояси или же играть в благородство и снова очутиться в этом жутком полицейском подвале. После продолжительного раздумья Джотто разлепил губы и проговорил:

– Я не могу вам назвать имя.