Эра Броуна

– Тебе никогда не приходилось отступать? – Хабад притянул офицерика к себе и пристально посмотрел ему в глаза.

– Нет, соратник!

– Этому тоже следует научиться…

Колонна развернулась и разделилась на две части, пропустив “роллс-ройс” в центр. Командир бронецентурии теперь сидел в легковой машине вместе с Хабадом. Тот почему-то не захотел отпустить офицерика в головной БТР согласно боевому расписанию и всю дорогу что-то втолковывал ему, учил уму-разуму:

– Ты пойми: победным маршем мы никогда не дойдем до Нью-Йорка. Предстоит трудная борьба: позор поражений порой сменит блеск побед. Надо быть готовыми к этому – не паниковать, не думать о капитуляции, а твердо верить в нашу цель и идти до конца. Если не мы, так наши дети обязательно победят, водрузив черно-красное знамя над Капитолием. Великий Махди и тот не дожил до победы, а ведь он был выше всех?..

В колонне слишком поздно заметили этот самолет. Он летел со стороны столицы, и потому сначала решили, что свой. Потом, разглядев голубые эмблемы ООН на крыльях и фюзеляже, понадеялись, что он уже отстрелялся-отбомбился, но, видно, “закрома” его еще не совсем опустели.

Впрочем, все равно негде было укрыться – кругом незасеянные, разбухшие от влаги поля. Автоматическая пушка штурмовика сделала всего двенадцать выстрелов, но и этого оказалось вполне достаточно…

Хабад выбрался из горящей машины и едва не упал, наткнувшись на откатившееся колесо БТРа. Сзади копошился этот сопляк, командир центурии. В борту ближайшей бронемашины зияла здоровенная дыра. Из нее раздавалось какое-то странное шипение. Хабад не сразу понял, что такие звуки может издавать человек. А все потому, что у генерала заложило уши.

Две головные машины скатились в кювет, они остались целы, хоть и опрокинулись набок – теперь их надо поставить на колеса. В хвостовой взорвались боеприпасы, и долетевший при порыве ветра запах жареного мяса тут же вывернул желудок Хабада. Еще три БТРа получили пробоины, и лишь один из них не потерял ход.

Самолет уже было не видать. И ведь все случилось в один миг – даже трудно поверить, что еще минуту назад колонна стремительно неслась по стратегическому шоссе номер два.

– Командуйте, лейтенант! – прокричал Хабад в ухо офицеру. – Чтоб через пять минут все три машины были в порядке! – Тот отшатнулся – так ведь недолго и перепонкам лопнуть.

Генерал уселся в придорожную пыль. Поглядел на свой “роллс-ройс”. Развороченный бампер и багажник, смятая крыша, на переднем сиденье выгнутые тела водителя и адъютанта. Хоть одна проблема снята сама собой.

Надо будет дать им обоим Героя Революции посмертно, – вдруг решил Хабад, – ведь они погибли вместо меня…

21

Специальный корреспондент газеты “Вашингтон Пост”, аккредитованный при Штаб-квартире ООН, сообщает из Нью-Йорка:

“Согласно неофициальному заявлению постоянного представителя Великобритании при ООН Джилберта Фицроя, Генеральная Ассамблея постоянно принимает решения, идущие в разрез с линией Совета Безопасности, критикует его деятельность, требует изменения Устава ООН. Тон в этой агрессивной кампании задают страны Юга, имеющие подавляющее преимущество в голосах. Законных путей преодолеть сопротивление государств – постоянных членов СБ для них не существует. Поэтому все чаще с трибуны Генеральной Ассамблеи звучат угрозы развалить Организацию путем одновременного выхода из нее более ста членов.

Позиция Генерального секретаря ООН Равандрана остается неясной. Он продолжает лавировать между противоборствующими в конфликте сторонами, предлагает никого не устраивающие компромиссы. Нередко из его уст можно услышать заявления о моральной поддержке развивающихся стран. Не будем забывать, сам Равандран – выходец с Юга, бывший министр иностранных дел Фиджи. Однако в наиболее животрепещущих, принципиальных вопросах Генсек пока что руководствуется решениями Совета Безопасности”.

Глава пятая

24 СЕНТЯБРЯ

22

РЕПНИН (3)

Престарелая “нива”, купленная еще Валериным отцом, терпеливо подскакивала на ухабах. Капитан Репнин вез семью на дачу. Доктор посоветовал уехать из шумной, суетливой Москвы хотя бы на пару недель. Главное для ребенка сейчас – покой, главное – не показывать вида, что он болен: пусть делает что хочет, пусть играет в свои странные игры. Постепенно все пройдет само собой.

Это произошло два дня назад. Капитан уже знал немного о том, что творится с детьми в городе. Два его сослуживца все-таки проговорились, с горя распив бутылочку по окончании ночного дежурства. Были уже и статьи в газетах. Как всегда, наиболее скандальную поместило “Доброе утро”: “Дети – шпионы? Нет, шпионы – родители!” Или что-то в таком роде.

Катя позвонила ему на работу примерно в полдесятого, потом с небольшим перерывом еще раз и еще. Репнин в это время был в штаб-квартире “шерстяных детей”, и когда он приехал в префектуру, дежурный сообщил ему на самом пороге:

– Вам тут жена названивала. С сыном что-то случилось. Майор Байков в курсе – сказал, чтоб ехали домой.

– Я все-таки доложусь, – неуверенно произнес Репнин, сам не понимая, что говорит. У него стиснуло сердце.

– Езжайте, вам говорят!

И капитан помчался домой на служебном “вольво”.

Ранним утром, когда Валерий завтракал, поглощая кашу, закутанную с вечера в одеяло, бутерброды с сыром и крепкий кофе (по утрам он отнюдь не страдал отсутствием аппетита), все, вроде, было в порядке. По крайней мере, когда Катя проснулась и продефилировала в туалет, она сказала только две фразы: “С добрым утром” и “Я еще посплю”…

– Ну как там наш Трутутушкин? – с фальшивой бодростью воскликнул Репнин в дверях. В груди у него захолонуло.

Жена зажимала себе рот рукой, пытаясь не расплакаться. Витек подбежал к отцу, тот привычным движением подбросил его в воздух и подхватил на руки. Сын захохотал довольно, а потом начал лепетать что-то непонятное и очень огорчался, что любимый папочка никак не реагирует на его рассказ. Речь Трутутушкина была совершеннейшей тарабарщиной – смесь каких-то вроде бы иностранных слов с мертворожденными гибридами типа “вморгайз”, “сплюип” или “хох-р-тох”.

Чисто умозрительно капитан понимал, что именно произошло с сыном, но в душе… Это был настоящий шок: Валера держал Витюху на руках и никак не мог отпустить, не мог сделать ни шагу и даже раскрыть рот, чтобы как-то успокоить жену.

Наконец Катя сама отобрала у него Трутутушкина. Мальчик, продолжая бормотать какую-то несвязицу, упорно сопротивлялся матери и наконец высвободился из ее рук (у Кати и сил-то не осталось удержать его), сполз на пол, подбежал к отцу, схватил его за рукав и потянул за собой. В голосе ребенка уже звучали слезы, ведь его не понимали. Репнин покорно поплелся следом…

Фермерское стадо коров-холмогорок, мирно пасущихся на зеленом косогоре, вдруг будто по чьему-то неслышному сигналу бело-черной волной дружно устремилось вниз, к дороге. Эта внезапная атака застала капитана врасплох. Жена испуганно прижала Витьку к груди, чтоб не видел этой жути. А Репнин судорожно пытался развернуть машину – колеса, как назло, забуксовали в грязи.

Коровы, разгоняясь под уклон, неслись все быстрее. Они словно хотели протаранить “ниву”, столкнуть в канаву, растоптать к чертовой матери. А ведь репнинская машина вовсе не была раздражающего красного цвета и уж ничем не напоминала о похоронных процессиях, которые порой вызывают дикую ярость рогатых.

– Ну сделай что-нибудь! – закричала Катя, ударив собранными в щепоть пальцами мужа по затылку. Ее нервы давно были за пределом.

Коровьи морды с каждой секундой вырастали в размерах. Безумные зенки, раздувающиеся ноздри, пена, стекающая с губ. Они были уже совсем рядом… И тут “нива” все-таки выскочила из ямы, окатив переднюю корову грязью с ног до головы. Та, выкатив глаза, продолжала преследовать машину, но потом, конечно, отстала.

Возвращаясь на центральную усадьбу, Валера заметил на въезде в деревню двоих мужиков с охотничьими ружьями, остановился и спросил у них, что происходит с фермерским стадом.

– Аи, – махнул рукой мужик с красной повязкой на рукаве и смачно выругался. – С нашими коровами ненамного лучше. Правда, на ферме заперты, да уж все стойла разнесли. Скоро ворота сшибут. Похоже, взбесились – мяса теперь хотят. Жрут его, коли найдут, а их сразу выворачивает: желудок-то не приспособлен. И тут же снова… Жутко смотреть. Все ведь передохнут и кранты нашему бизнесу… А счас приходится караулить – как бы фермерские сюда налет не учинили. Уже на почтальоншу напали, да трех собак затоптали и загрызли. Такие дела…

Мир катится в пропасть, – подумал капитан, выезжая на проселок. От этой мысли отнюдь не пахло свежестью. И, спасаясь от нее, он полностью сосредоточился на управлении “нивой”.

– Чего они тебе сказали? – уже слегка оправившись от испуга, осведомилась Катя. Трутутушкин задремал, положив голову ей на колени.

– Взбесились, – буркнул Репнин. – Передохнут скоро.

– А это не заразно?.. Я так на парное молочко надеялась…

– Не заразно. Даст бог, у старушек коровы в порядке. Только цена, понятное дело, подскочит…

Когда Витька заболел, Репнин уже знал, куда его надо везти. И хотя был в курсе, что поездка по сути бесполезна, даже заикаться не стал об этом. Как мог успокоил жену, мол, все будет хорошо, потом заставил ее напиться валерьянки, усадил обоих в “вольво” и повез в детский медцентр “Буратино”.

К психиатрам образовались здоровенные очереди. Капитан выбрал самую большую – люди знают, к кому идти. Катя не стала возмущаться, тихо села на свободный стул, Валерий встал рядом.

Доведенные до последней крайности, мамаши и бабки еще больше заражались нервозностью друг от друга. То и дело начиналась беспочвенная ругань и истерики. А потом женщины дружно отпаивали “поплохевших” сердечно-успокоительным. Гомон стоял невероятный и говор – тоже… Мало кто обращал внимание на то, что дети, несмотря на общую издерганность и больничную атмосферу, чувствуют себя вполне комфортно. Трутутушкин, во всяком случае, явно повеселел.

Капитан же присмотрелся и прислушался: большинство детей (кроме откровенных “бук”) хотели бы затеять общие игры – родители им, понятное дело, не позволяли. Но зато уж они могли всласть наговориться, страшно соскучившись по общению. Звучавшие слова, по крайней мере, на взгляд Репнина, принадлежали совершенно разным языкам: одни состояли из отдельных шипящих звуков, при произнесении других надо было цокать и присвистывать, третьи же следовало тянуть целую минуту, при этом яростно гримасничая, четвертые вовсе казались кошачьим мявом… И при этом, как ни парадоксально, дети прекрасно понимали друг друга. Не может это быть обыкновенной игрой, искусным притворством по принципу: “делай вид, что тебе все ясно”…

К врачу они попали через полтора часа. Вообще-то очередь продвигалась довольно быстро, и если б не истерики, периодически случавшиеся в кабинете, она и вовсе походила бы на конвейер, лишний раз доказывая формальный характер приема. Деньги же при этом “Буратино” загребал немалые…

Психиатр, похожий на моложавого профессора Плейшнера, послушав, что лепечет ребенок, и проверив его реакции, говорил всем одно и то же: