Хроники Герода

Сам пир потряс воображение Герода. Он видел пиры царей и властителей. Ездил с отцом в богатый город Аскелон, бывал в славном Дамаске и бывшей столице Селевкидов, Антиохии, ныне резиденции наместника Сирии. Да и Ерушалаим был большим городом и мощной крепостью, где пирами увлекалась дочь царя Гиркана, Александра. Но то, что он увидел здесь, потрясало.

Огромный зал, уставленный столами с самой невероятной пищей, гигантскими рыбинами, даже названия которых он никогда даже не слышал, таящими во рту паштетами, дворцами и башнями, построенными из фруктов, изысканными сладостями, вином…. Всего не перечислить. Столы покрывала роспись и инкрустации из драгоценных камней. Герот недовольно подумал, что за один такой столик можно нанять сотню воинов.

Стены зала были покрыты изящной резьбой и росписью, задрапированы тканями с изображением удивительных животных и растений. Это тоже было в диковинку, иудеи хранили запрет на изображения людей и животных. Сами ложа, на которых возлежали гости, были удобно изогнуты. Их застилали мягкими одеялами, покрытыми тончайшей тканью, ласкающей тело. Светильники, горевшие вдоль колонн по краям зала, не развеивали тьму, а освещали празднество. Курильницы источали нежный аромат. Зал открывался в огромный двор дворца, отделяясь от него рядом колонн.

Там, среди кустов, покрытых яркими цветами с дурманящим запахом, среди порхающих птиц и бассейнов с журчащими фонтанами, тоже стояли столы и ложа. Все соратники Цезаря, вплоть до последнего центуриона, были приглашены разделить его радость. Сотни рабов подавали бесчисленные перемены блюд. Десятки арфистов и танцовщиц услаждали слух и взор гостей владык Египта и Великого Римлянина. Заздравные речи звучали в честь Цезаря, Клеопатры и даже четырнадцатого Птолемея, маленького брата Клеопатры и погибшего в битве у Пелузия Птолемея XIII. Не были забыты ни Митридат, ни верные легионеры, ни вожди союзников Рима. Среди них особенно часто диктатор вспоминал Антипатра.

Антипатр, первым поднявшийся на стену Пелузия, обеспечивший войску победу в сражении, которое уже называли «битвой у иудейского лагеря», получил великую награду и великие почести – он был назначен «оком Рима», прокуратором в Иудее. Собственно, отличие от того, что он и так имел в качестве опекуна Первосвященника и этнарха, было в том, что он оказывался еще и римским чиновником, достаточно высокого ранга. Он сам и его дети, в том числе Герот, получали статус римских граждан и зачислялись во всадническое сословие. Тем самым их благополучие, их жизнь гарантировались Великим Римом и его владыкой. Но и это было не все.

Под начало Антипатра передавался один из сирийских легионов, стоящий в Самарии, сбор земельной подати в Иудее в пользу Великого Рима. Сама Иудея расширялась. Под руку Гиркана II, вновь именовавшегося теперь царем иудейским, то есть под власть Антипатра, вернулись Галилея и некоторые прибрежные территории. Он получил право восстановить стены города Ерушалаима, частично разрушенные по приказу Помпея в тот черный год, когда Помпей вошел в Святая Святых Храма. Египетское золото оттягивало пояса. Караваны с пленниками и ослики с добычей следовали за войском. Можно было возвращаться.

Но отец повернул влево от конопских ворот к гавани, располагавшейся за казармами, где теперь квартировали римские легионы Цезаря.

– Нам нужно заехать к нашим единоверцам, – объяснил он детям. – Пусть люди пока едут домой. Через пару дней мы их нагоним.

– Зачем они нам? – бросил старший брат, Фасаэль. – Они ничем не помогли нам в бою.

Отец удивленно и несколько огорченно посмотрел на сына, как на малыша, некстати обмочившего колыбель, но ответил:

– Почему они должны были нам помогать? Ведь это мы пришли к стенам их городов с оружием в руках. Они жили мирно и благополучно. А тут пришел римлянин, а за ним мы. Почему они должны были воевать за нас? Понимаешь, сын, у них тоже есть правда. Правда есть у каждого. Нельзя любить или ненавидеть человека за то, что у него другая правда. С ними нужно договариваться. Поэтому и ты, и твои братья будете вежливы и почтительны к людям, в доме которых мы заночуем. Хотя бы потому, что так хочу я, ваш отец. Да к тому же, – продолжал он, – кто сказал, что не помогли? Ты не знаешь, почему нам было известно все, что делалось в городе? Почему александрийцы легко дали Цезарю выйти из города, а нам в него легко войти?..

Встреча прошла во внутреннем дворе богатого дома, над входом в который горела золотая шестиконечная звезда. Их встречал старик с бритым лицом, одетый в богатую хламиду, заколотую на плече изящной серебряной брошью в форме цветка, инкрустированного крупным алым камнем. Отец церемонно поклонился ему, и они прошли в дальние комнаты. Слуги проводили братьев во внутренний дворик, где уже стояли ложа, покрытые дорогой тканью, а столы были уставлены разнообразной снедью.

Возлежащий во главе стола мужчина в эллинском платье, но с лицом, украшенным иудейской бородой, прочел молитву и предложил присоединиться к трапезе. Юноши последовали его приглашению. За столом текла вежливая беседа ни о чем. Гости демонстрировали свою почтительность, хозяин – заботу и радушие. Отец и старик показались только часа через два, когда застолье уже начинало откровенно тяготить Герода. Оба были крайне довольны и всем видом показывали расположение и почтение друг к другу.

Рабы переменили столы. Вновь прозвучали привычные слова молитвы. Но потом… Гостям и хозяевам подали лохани для омовения, венки. На новых столах появилось неразбавленное вино, фрукты. Из-за боковых занавесей, прикрывающих вход в помещения для слуг, вышли музыканты. Иудейская трапеза превращалась в эллинский симпосий. Почему-то Героду это было не то, чтобы неприятно – скорее, странно. Но он старался быть вежливым, начиная понимать ситуацию. Впрочем, пока держа понимание при себе. Братья выглядели гораздо более ошарашенными. В Ерушалаиме люди были или эллинами, или иудеями. Здесь это оказалось смешано в одном доме. Старик посмеивался над шутками Антипатра, да и над удивленным видом Фасаэля и Ферароса; с уважением и одобрением кивал уместным и почтительным фразам Герода.

Утром, когда они проезжали ворота, Герод спросил:

– Прости, отец! Теперь у нас будут дела с Александрией?

– Ты все правильно понял, сын, – улыбнулся отец.

Видя непонимание в глазах младшего, он снизошел до объяснения.

– Смотрите, – обратился он к сыновьям. – Мы уже много лет водим караваны в Дамаск. Это хорошее дело. Купцы из страны Инд продают нам пряности на берегу Красного моря по две серебряные драхмы. В Ерушалаиме платят уже по три драхмы. В Аскелоне за вес пряностей дают уже пять драхм, а в Дамаске платят золотой, то есть десять драхм. Конечно, не все караваны доходят. Но даже то, что доходит, позволяет нам есть свой хлеб, платить своим воинам, дарить украшения нашим женщинам, строить крепости и дороги, покупать покровительство и союзы. Вы все это знаете.

В Дамаске и в Тире купцы торгуют нашими пряностями уже за два десятка серебра. Но им этого мало. Они легко могут договориться и снизить нам цену. Больших кораблей, чтобы самим везти пряности в Элладу или Италию, у нас нет. Караваны в Иран, Пергам, Понт или Армению мы не водим. Потому будем вынуждены продавать товар за столько, за сколько захочет его купить торговец из Дамаска.

Совсем иной разговор пойдет, если часть товара будет уходить через Александрию. Александрийцам это выгодно. Конечно, через какое-то время они тоже захотят уменьшить нашу долю. Но они будут знать про Дамаск. Поэтому не решатся. В Дамаске же будут знать про Александрию. И тоже остерегутся.

– Отец, но ведь мы никогда не водили сюда караваны. Наши люди не знают здешних дорог, – сказал Фасаэль.

– А ты сам что думаешь?

Фасаэль минуту помолчал:

– Думаю, что до Аскелона мы доберемся легко. Три дня пути и дорога известная. Там нас примут и разместят родичи. Оттуда еще неделя. Нет, наверное, две недели. Караваны идут медленно. Там можно сделать остановку в Газе. Оттуда уже не далеко. Да и дорога там хорошая. Есть вода. Можно пройти. Только охрана нужна. А еще лучше заключить союз с кем-то из местных владык. А там уже Египет, если вести караван из Ерушалаима. Но можно же и через Газу. Хотя это и непросто.

– Это мы и обсуждали с этнархом Александрии, – сказал отец.

– Отец, а почему им самим не возить ткани и пряности? – спросил младший брат.

– Их порт маленький и неудобный. Кораблям пристать трудно. А в порту Эцион-Гевер, который эллины называют Эйлатом, на земле идумейцев, корабли пристают уже много веков. В Египет они везут только очень дорогие вещи. Кроме того, все, что поступает в порты Египта, становится собственностью царя и бога Птолемея. Он сам назначает того, кто будет этим торговать. А александрийским купцам это не очень нравится.

Александрия уже скрылась из виду. Они молча ехали по дороге вдоль моря. Нужно было как-то успеть выбраться из дельты до сумерек, когда из болот, окружавших столицу Птолемеев, вылетали тучи кровососущих насекомых, от которых не спасали ни пологи, ни дым костра.

– Отец, а зачем нам новые доходы? Разве нам чего-то не хватает? – внезапно прервал молчание самый младший брат, Ферарос.

– Хватает. Конечно, хватает, если говорить о том, что нужно человеку, как животному. Еда, питье, пещера, защита от холода, подруга, чтобы греть ложе. Но человек – не животное. Или не совсем животное. Когда Изначальный изгнал наших предков из Эдема, то дал им голод и страх. И это было не только наказание, но и огромное благо, как все, что исходит от Него. Голод заставляет человека двигаться, действовать.

Чтобы избавиться от голода, земледелец напрягает мышцы, взрыхляет землю, бросает зерно. Чтобы не голодать, пастух в буран спасает заблудившуюся овцу. Не спит, сторожа свое стадо, заботясь о нем. Чтобы есть досыта, купец ведет караван через пески и горы, выводит корабль в бушующее море. Это голод делает человека предприимчивым. Но он лишь средство.

Есть еще страх. Он напоминает нам о Сущем, Изначальном. Он рождается вместе с маленьким человеком, как память о потерянном Эдеме, покое и довольстве. Потом, когда человек растет, возникает другой страх – страх за близких и родных, страх не справиться с делом, за которое взялся.

– Это уже не страх, отец, – вновь подал голос Ферарос. – Это – ответственность. Разве нет?

– Конечно так, сын. Но ответственность тоже рождается из страха. Страх не сделать то, что должен, страх причинить боль и горе близким.

Солнце уже начинало клониться к закату. Со стороны моря дул ветерок, разгоняя духоту и комаров. Дельта заканчивалась. Показались руины Пелузия со следами пожара. Мертвецы уже нашли упокоение, но земля еще помнила о недавней битве: то здесь, то там лежали сломанные копья, щиты, осколки панцирей, клочья ткани. Смрад от засохшей крови еще не вполне выветрился из этого места.

Всадники молча проехали мимо крепости. Через какое-то время отец продолжил разговор. Такие беседы были важной частью жизни их семьи. С раннего детства своих сыновей Антипатр, несмотря на постоянную занятость трудными играми взрослых мужчин и воинов, находил время, чтобы наставлять их в жизни. Под сенью родного дома или на ночевках близь колодца в пустыне он делился с детьми тем, что знал и думал сам.

– Да, ответственность тоже рождается из первоначального страха, – продолжил он. – Но это – маленькая ответственность. А если Всевышний наделил тебя силой, то ты обретаешь главный страх и главную ответственность – за свой народ, за людей; ответственность не перед кем-то из них, а перед Высшим Судьей. И тогда ты берешь страх тысяч и тысяч людей на себя, избавляя их от тягот ответственности. Ты становишься их заступником перед Всевышним. И здесь нужна Сила. Золото – это один из источников Силы, то, чем ты можешь поделиться с людьми. Спасти их от беды. При этом не обидеть их пренебрежением, не унизить – но возвысить, наделить и их силой.

– А доблесть? – не выдержал Фасаэль. – Разве не доблесть – главный источник силы?

– Конечно, доблесть тоже. Но этой силы может не хватить на народ. Александр из Македонии прославлен в веках, но велик ли его народ? Благополучна ли его Родина? Нет. Она бедна, а народ захвачен Римом. Вот в том и дело. Если ты решил взвалить на свои плечи груз тягот всего народа, то о личной доблести лучше думать реже. Даже доброта, даже любовь часто окажется для тебя непозволительной роскошью. Тебе придется изворачиваться и приспосабливаться, интриговать и казнить. Ты, принимая власть, берешь на себя всю грязь этого мира, чтобы кто-то другой смог войти в сонм Праведников, а люди, доверившиеся тебе, избавились бы от голода, наслаждались покоем, добротой и любовью. Золото, дружба, родство – все это средства для главного.

Тут пришел черед Герода: – Постой, отец. Но патриархи народа, вставшие на сторону Аристобула, тоже алкали золота и имели власть. Но о народе с полей они и не вспоминали, называя единоверцев толпой, чернью, недостойной быть избранным народом. Их сила не стала источником ответственности за других людей, а страх был только страхом за себя. Они видели только в себе Его народ, заботились о собственной праведности. Они ведь тоже в чем-то правы. Если нет тех, на кого равняться в соблюдении Закона, то исчезнет и сам Закон. Нет? Здесь что-то не так?

– Трудный вопрос, сын. Кто-то из них искренне заблуждался. Или, точнее, имел свою правду. Многие считали и считают, что карам Единого не должно оказывать сопротивления – нужно их принимать. Если в пророчествах говорится о падении Храма, то он должен пасть вместе с народом, но сохранить чистоту крови и веры. Все, кто противится этому, противятся воле Всевышнего. Так считают эти люди. Это – их правда.

Другие люди считают, что они ближе к Всевышнему и потому заслуживают всех благ, которые имеют. И ничего не должны народу и Ему за эти блага. Для них важно сохранить чистоту для себя, но не делиться ею с другими людьми. Но и эти не самые страшные. Они просто обманулись, неправильно поняли слова Книги. У них – другая правда, но она есть. Пусть мы ее не можем принять, однако с тем, у кого есть правда, всегда можно договориться.

Самые страшные – это те, кто делают вид, что имеют страх и ответственность перед народом, а на самом деле только утоляют голод. Они тоже изворачиваются и скользят, но делают это без Большой Цели, просто во имя Большого Голода.

– А как ты считаешь, падет ли Храм? – вновь прервал проповедь отца Герод. Он понимал, что отец все это говорит не им, и даже не себе. Он говорит с тем Высшим, кто вел его всю жизнь.

– Не знаю. Истину знает лишь Он. Но пока я жив, Храм и мой народ будут стоять. Во всяком случае, для этого я сделаю все. Это – моя правда!

Отец замолчал. Молчали и сыновья, думая каждый о своем. Фасаэль думал о доблести и славе в веках. О том, что он не хотел бы жертвовать ими, даже во имя того, чтобы стать заступником за народ перед Всевышним. Ферарос думал о том, как подарит золотую цепь из своей египетской добычи той, что прекрасней всех. Представлял, как вспыхнут ее глаза. Как она опустит лицо. Какой она будет… необыкновенной. Нежность стискивала сердце юноши.

Герод же думал о правителе, как его понимал отец, и о Юлии Цезаре, которого увидел и узнал. По тому, что он слышал и знал об этом человеке, это и был тот, кто взял на себя общий страх, кто сражается, чтобы наступили мир и прощение, казнит даже тогда, когда хочется миловать. Сын, как и его отец Антипатр, считал, что только союз с Римом даст маленькой Иудее единство и защиту, покой и процветание. Цезарь и воплотил для него лучшие черты Рима. Он был мудр и бережен с друзьями, беспощаден к врагам, понимал выгоду мира и необходимость силы. Он жаждал славы, но славы вместе со Славой Рима.

Однако то, что в Египте все это – война, подвиги, политика – были не для Высшей цели, а для Клеопатры VII, было Героду странно. Отталкивало. Он знал любовь и ответственность за семью. Жила любовь и в семье отца. Но это было там, на периферии мужского мира. Отец заботился о жене и детях. Но жил не ради них. Было что-то другое, что он никогда бы не поставил ниже самой обольстительной из женщин Мира.

Почему-то к гордости за то, что сам Великий Цезарь сделал его гражданином Рима, примешивалась грусть. Ему казалось, что любовь затягивает Цезаря в темную воронку, на дне которой только смерть. Он вздохнул, вспоминая волевое лицо Великого Римлянина, его слова, обращенные к Антипатру и его сыновьям, к самому Героту.