Анатэма

Завтра же непременно, вы слышите? Непременно!

Уходят.

Анатэма. О чем вы задумались, Давид? Позвольте мне быть не только вашим личным секретарем, – хотя я горжусь этой честью, – но и вашим другом. С тех пор, как получены деньги, вас угнетает темная печаль, и мне больно глядеть на вас.

Давид. Чему же мне радоваться, Нуллюс?

Сура. А Роза? Не греши перед богом, Давид, – не на ее ли красоте и молодости отдыхают наши глаза? Прежде даже тихая луна не смела взглянуть на нее, звезда звезде не смела о ней шепнуть, – а теперь она едет в коляске, и все смотрят на нее, и всадники скачут за нею. Вы подумайте, Нуллюс, – всадники скачут за нею.

Давид. А Наум?

Сура. Так что же Наум? Он давно болен, ты знаешь это, и смерть на мягкой постели не хуже, чем смерть на мостовой. А может быть, он еще поживет, он еще поживет. (Плачет.) Давид, там во дворе тебя ожидают Абрам Хессин и девочка от Сонки.

Давид (угрюмо). Что им надо, денег? Дай им, Сура, несколько грошей и отпусти их.

Сура. В конце концов они вытянут у нас все деньги, Нуллюс. Я уже второй раз даю Хессину. Он как песок, и сколько в него ни лить воды, он всегда будет сух и жаден.

Давид. Пустяки, денег у нас слишком много, Сура. Но мне тяжело смотреть на людей, Нуллюс. С тех пор, как вы принесли нам это богатство…

Анатэма. Которое вы заслужили вашими страданиями, Лейзер.

Давид. С тех пор люди так нехорошо изменились. Вы любите, когда вам кланяются слишком низко, Нуллюс? А я не люблю – люди не собаки, чтобы ползать на брюхе. А вы любите, Нуллюс, когда люди вам говорят, что вы самый мудрый, самый великодушный, самый лучший из живущих – в то время как вы обыкновенный старый еврей, каких много. Я не люблю, Нуллюс: для сынов бога правды и милости непристойно говорить ложь, даже умирая от жестокостей правды.

Анатэма (задумчиво). Богатство – страшная сила, Лейзер. Никто не спрашивает вас о том, откуда у вас деньги: они видят могущество ваше и поклоняются ему.

Давид. Могущество? А Наум? А я сам, Нуллюс? – Могу ли я за все деньги купить хоть один день здоровья и жизни?

Анатэма. Вы выглядите значительно свежее.

Давид (усмехаясь мрачно). Да? Не взять ли и мне учителя танцев – посоветуйте, Нуллюс.

Сура. Не забывай же Розу, отец. Разве скрывать красоту лица – не великий грех перед господом? На радость и услаждение взорам дается она, в красоте лица являет красоту свою сам бог, и не на бога ли ежедневно поднимали мы руку, когда углем и сажею пятнали лицо нашей Розы, страшилищем и тоскою для взоров делали ее.

Давид. Красота вянет. Все умирает, Сура.

Сура. Но и лилия вянет, и умирает нарцисс, осыпаются лепестки желтой розы, – захочешь ли ты, Давид, потоптать все цветы и желтую розу осквернить хулою? Не сомневайся, Давид: справедливый бог дал тебе богатство – и ты, который был в несчастии так тверд, что ни разу не похулил бога, станешь ли слаб в счастии?

Анатэма. Совершенно справедливо, госпожа Лейзер. У Розы уже столько женихов, что ей стоит только выбирать.

Давид (вставая, гневно). Я не отдам им Розу!

Сура. Ну что ты, Давид.

Давид. Я не отдам им Розу! Собаки, которые хотят лакать из золотого блюда, – я выгоню собак!

Входит Роза. Одета она богато, но просто и без излишеств; немного бледна она, утомлена слегка, но очень красива – кажется, что от нее тянутся лунные тени и лучи. И говорить и двигаться она старается красиво, внимательно следит за собою, но минутами срывается – становится груба, криклива. И мучится этим. Розу сопровождают двое господ в костюмах для верховой езды. Тот из них, что постарше, очень бледен и хмурится мрачно и злобно. И, прижимаясь к Розе, точно ища защиты у ее молодости, силы и красоты, слабо плетется Наум.

Давид (довольно громко). Сура – женихи!

Сура (машет рукой). Ах, да замолчи же, Давид.

Роза (небрежно целуя мать). Как я устала, мама. Здравствуй, отец.

Сура. Береги себя, Розочка, нельзя заниматься так много. (К господину, который постарше.) Хоть вы скажите ей, что нельзя так много работать – зачем ей теперь работа.

Молодой господин (тихо). На вашу дочь нужно молиться, госпожа Лейзер. Скоро ей воздвигнут храм.

Господин постарше (усмехаясь). А при храме – кладбище. При храмах, госпожа Лейзер, всегда существуют кладбища.

Роза. До свидания. Я устала. Если вы свободны, то приезжайте завтра утром, – может быть, я опять поеду с вами.

Господин постарше (пожимая плечами). Свободны? О да, конечно, мы вполне свободны. (Резко.) До свидания!

Второй (со вздохом). До свидания!

Уходят.

Сура (беспокойно). Розочка, ты, кажется, его обидела. Зачем ты так?

Роза. Ничего, мама.

Анатэма (Давиду). Ну, это еще не женихи, Давид!

Давид хмуро смеется. Анатэма же, не выдержав характера, подлетает к Розе и предлагает ей руку. Ведет ее в полуплясе, весело насвистывая тот же мотив, что и шарманка.

Ах, Роза, если бы не мои годы (насвистывает) и не болезни (насвистывает), я был бы первым претендентом на вашу руку.

Роза (смеясь, надменно). Лучше болезни, чем смерть.

Давид. А вы очень веселый человек, Нуллюс.

Анатэма (насвистывая). Отсутствие богатства и спокойная совесть, Давид, спокойная совесть. Мне нечего делать, и я гуляю под ручку. Так вы говорите – смерть, Роза?

Роза. Попробуйте.

Анатэма (останавливаясь). А вы и в самом деле красивы, Роза! (Задумчиво.) А что, если… если… но нет: долг выше всего. Послушайте меня, Роза: не отдавайте себя меньше чем князю, хотя бы и князю тьмы!

Наум. Розочка, зачем же ты отошла от меня. Мне холодно, когда ты не держишь меня за руку. Держи меня за руку, Розочка.

Роза (колеблясь). Но я должна переодеться, Наум.

Наум. Я провожу тебя до спальни. Ты знаешь, сегодня я опять танцевал, и очень хорошо, знаешь ли? Я теперь уже не так задыхаюсь. (С чувством обожания и легкой зависти.) Какая ты красавица, Розочка.

Сура. Подожди, Розочка, я сама расчешу тебе волосы. Ты позволишь?

Роза. Вы плохо делаете это, мама; вы больше целуете, чем расчесываете, – волосы путаются от поцелуев.

Давид. Ты отвечаешь матери, Роза.