Беги и смотри

Подморозило, и в часть я возвращался по льду. «Вот и зима», – приговаривал я, стуча зубами под так и не высохшей плащ-палаткой. Один чеченец хотел её у меня отобрать, но то ли это было шутка, то ли он забыл.

Майор с тех пор приметил меня и стал относиться ко мне более лояльно. Думаю, он лелеял по моему поводу какие-то тёмные планы. Может быть, хотел свалить на меня некое должностное преступление, если таковому следовало произойти. Доказательства в суде в таком случае были бы неотразимы: «Все же знают, что он ходил к чеченцам? Вот он и продал». Слава Богу, он так и не использовал меня как карту в своей игре.

Слава Богу! Но теперь моя удача не казалось мне такой очевидной. Не без труда я сосчитал, что за всю службу ходил к чеченцам всего тринадцать раз. Не так уж много. У некоторых в части, несмотря на это, я заслужил репутацию «мальчика по вызову» и «друга собак», хотя уже довольно давно мне никто не решался высказывать это в лицо. Я, что называется, забурел. Ни в роте, ни во всём отряде у меня к последней весне почти не осталось серьёзных врагов. Но и с друзьями была проблема.

Каждый раз вызов был неожиданностью, и каждый раз, преодолевая страх, я в буквальном смысле слова лез на стену. Это помогало мне меньше, чем раньше, но и страх был меньше, уже сказывалась привычка. Хотя ни разу из этих тринадцати раз я не был уверен, что вернусь живым.

Многие поддерживали с чеченцами коммерческие отношения, но, кажется, никто не просиживал с ними столько за столом, сколько я. Однако, и они не стали мне друзьями. Я, конечно, запомнил имена некоторых из них, помнится, даже с кем-то здоровался за руку. Но, честно говоря, мне потом хотелось её отмыть. Такая же реакция, впрочем, была бы и если, скажем, наш майор пожал мне руку.

Тринадцать раз. А кажется, я бегал на развалины каждую неделю. Особенно, конечно, трудно было карабкаться на них, когда они были во льду. Я даже, развеселясь, подумывал, не заняться ли мне в самом деле на гражданке скалолазанием. Всё же опыт уже какой-никакой есть. К тому же мне здесь всё это приходилось делать без страховки и в гордом одиночестве. Если бы я упал и, переломавшись, остался живым, вряд ли бы меня кто вовремя нашёл. Сомневаюсь, что вообще стали бы искать.

В последнюю зиму меня, впрочем, не беспокоили. У чеченцев возникли какие-то серьёзные проблемы. Ходили упорные слухи, что мои знакомые вовсе куда-то переместились из этих мест. Я не очень этому верил, но с каждым днём крепла моя надежда дослужить спокойно.

В тоже время я, сам того не ожидая, пристрастился к траве и дымил с другими старослужащими когда можно и нельзя чуть ли не дни напролёт. Время, правда, от этого тянулось ещё медленнее и действительность в промежутках выглядела ещё более угрожающе.

И вот наступил час X, и меня, расслабленного дембеля, не дав мне спокойно доспать до отправки, опять дернули в штаб.

– Опять вызывают, – улыбнулся мне майор.

– Что им от меня надо?

Он лукаво пожал плечами. Потом опять улыбнулся, заметив, как у меня изменилось выражение лица. Я думаю, лицо у меня посерело. Хотя оно и без того было зелёным, от нездорового образа жизни.

«Это последний раз» – хотелось сказать мне. Но я не мог не учитывать, что за последние два месяца здесь ещё многое может измениться. Не надо дразнить гусей. А что надо? Погибать? Ну да, как и положено солдату – сам погибай, а товарища выручай. Этим-то я и занимался.

– Есть, товарищ майор, – сказал я, и он не оценил моего сарказма. Тупой всё-таки человек.

Тем временем внутри у меня образовывалась уже знакомая пустота, звенящий вакуум, немного усугублявшийся ещё не выветрившейся последней обкуркой.

Стоял март, но было уже тепло, и я решил не одеваться. Лучше быстрее добегу и легче будет лезть на стену.

На КПП я мог уже ничего никому не говорить. Дежурный боец с автоматом со смешенным чувством смотрел мне вслед. Я постарался улучшить свою выправку и зашагал чуть ли ни строевым шагом, от этого самому стало смешно. «Выстрелил бы хоть он на прощание», – подумал я.

В поле уже распустились первоцветы, пахло травой, в траве жужжали первые насекомые. Но дрейфующая в небе тучка и прохладный ветерок всё же настраивали на более тревожный лад.

Давненько меня не трогали. Неужели рассчитали, что я собираюсь на дембель, и хотят попрощаться? Нет, я никак не мог подозревать чеченцев в подобной сентиментальности. А может… Да, раз уж всё равно приходится расставаться с игрушкой, не лучше ли её… Мне вспомнился старый партизан из романа Ремарка, который стреляет в спину немцу, выпустившему его из клетки. Одним меньше…

Ну что ж, возможно это была моя последняя гастроль. Нервы стали ни к чёрту. Чем ближе к лету, тем больше надежд. Опять захотелось бежать. Этого давно не хотелось. Может, всё-таки ещё обойдётся? Может, тревога от травы? Но что-то опять-таки подсказывало мне, что на этот раз, скорее всего, не обойдётся. А я привык доверять своей интуиции.

Я был близок к панике. "Да, да, так всегда и бывает, – твердил я себе. – Всегда в последний момент. Чтобы служба мёдом не казалась…" Но почему я? А почему один утонул, а другой отравился водкой, третий… Но если бы не я… Да, может, кому-нибудь пришлось погибать за меня. Но лучше всё-таки постараться выжить. Даже если есть один шанс из тысячи – нужно его использовать. Но оптимистическая пропаганда не проходила. Я снова чувствовал себя агнцем, самостоятельно идущем на заклание или, может быть, дисциплинированным быком, стремящимся на бойню. Мне захотелось плакать, чего тоже со мной давно не случалось, наверное, с самой гражданки. Я чувствовал слабость и пугался собственной слабости. Я ненавидел себя.

Не надо было курить траву, не надо было пить водку. Не надо было соглашаться идти в эту проклятую армию. Не надо было вообще родиться – вот что! Придя к такому выводу, я несколько повеселел.

И вот она наконец, моя спасительная стена! Я прижался к ней, как к родной и охладил разгорячённый лоб остатками облицовки. Сейчас полезем.

Сейчас. Но почему-то я никак не мог решиться. «Давненько не брали мы в руки шашек», – заговаривал я сам себя. Но заговоры не успокаивали. Я не чувствовал силы в руках, ноги хотели сказать, что они ватные. Проклятая трава! Неужели из-за неё?

Ничего, ничего, ничего. Я должен сделать это! Ещё хуже будет, если я этого не сделаю. В таком состоянии я не могу ни пойти к чеченцам, ни вернуться обратно. Меня засмеют или расстреляют. Но чего, чего на самом деле мне надо было бояться?

Я растерялся и решил присесть, чтобы собраться с мыслями. Мне, и правда, на несколько минут полегчало, но затем я понял, что только оттягиваю время. "Перед смертью не надышишься", – сказал я себе. К тому же, сидеть было холодно, и я испугался, что у меня так закоченеют пальцы, что я не смогу цепляться. Вообще, было совсем не так тепло, как мне показалось вначале.

Я поочерёдно растёр себе мышцы на руках, поприседал и полез. Полез по уже неоднократно пройденному мною маршруту. Теперь мне даже не могло прийти в голову экспериментировать.

Ноги сами угадывали знакомые уступы и выбоины. Я даже стал торопиться, пока у меня ещё хоть что-то получалось. Я добрался уже до пятого этажа, а участок между четвёртым и пятым я сам для себя считал наиболее трудным. Я мог бы с облегчением вздохнуть, но та самая пресловутая интуиция, подсказывала мне, что это всё-таки в последний раз.

– Почему-у? – застонал я и чуть не сорвался.

Я перевёл дух. Из-под левой ноги вниз скалилось несколько камешков, вернее, даже песчинок. Я прижался щекой к стене. «Спаси меня», – хотелось сказать мне ей.

Стена молчала. Вообще кругом стояло гробовое молчание. Солнце ушло за тучу, дождь ещё не собирался, но всё было серо. Никогда, никогда я не видел здесь никого. И как же не любят сюда ходить, ни эти, ни те. Только разве что какой-нибудь усталый наркоман поправит здоровье между Сциллой и Харибдой. Даже стервятники больше не кружили надо мной.

Мне захотелось завыть от одиночества. Но дело было ещё не сделано. Вперёд! Вернее, вверх!

Когда я оказался на своём знакомом месте верхом, меня начал бить крупный озноб. Так меня ещё никогда не било. Во всяком случае, здесь, наверху.

Всё-таки я на вершине. Достиг. И это утешает? Надо идти к проклятым чеченцам.

«А может сброситься вниз, а?» – подумал я. "Нет, это самое простое", – подумал я. Но почему не поступить просто? Что это за привычка у меня такая – всё усложнять?

Меня разозлило то, что я принялся в таком неподобающем месте читать сам себе лекции.

«Лезь назад и всё. Ишь умник!» – сказал я сам себе.

Между восьмым и седьмым этажом я почувствовал, что силы мои кончаются.

Случалось, я уставал и раньше, лазая по этой бессмысленной стене. Было и труднее, тогда зимой, когда снежинки скатывались из амбразур, а в ушах звенело от мороза. Что ж ты тогда не упал?

Но теперь в моём бессилии было что-то фатальное. Я уговаривал себя, что тринадцать раз уже пройдено, и теперь этот, четырнадцатый, не должен быть несчастным. Но, может быть, я умер уже тогда, в тринадцатый раз? Может, я этого не заметил?

Этот странный вопрос вдруг лишил меня даже страха. А если я умер? Когда это произошло? Мало ли когда это могло произойти… Зачем же всё это тогда?

Нет, двигаться дальше я сейчас не мог. Следующий шаг вниз точно мог стоить мне жизни. Я решил забраться в ближайшее окно. Насколько я помнил, там, с другой стороны, должен был находиться выступающий вроде полочки кусок уцелевшей лестничной площадки.

Беда заключалась в том, что окно вровень с которым я оказался, было не свободно, его на половину прикрывала, свешивающаяся на единственной арматурине, бетонная глыба. Не пролезть.

Я пошатал глыбу рукой. Она подалась. Тяжёлая и может оборваться. Я попробовал протиснуться справа или слева, но глыба упорно не хотела отодвигаться ни в ту ни в другую сторону. У меня не хватало сил. Единственное, что мне осталось, – попытаться пролезть под неё.

Мне просто необходимо было передохнуть, а на это можно было надеяться, только оказавшись с противоположной стороны, на уступе.

Царапая затылок, я просунул под глыбу голову. «Голова прошла, значит и всё пройдёт», – подумал я. Но мне не на что было опереться, чтобы продвинуть в окно остальное тело. Сколько я ни искал ногой какую-нибудь щель, она соскальзывала.

«Ну же, последний рывок!» – умолял я себя. Висеть так уже не было никакой возможности. И я решился. Собрав все подобия сил, которые у меня ещё остались, я стал подтягиваться, одновременно стараясь вроде какого-нибудь бурава или змеи всверлиться между подоконником и нависшим куском бетона.

Ноги мои повисли в воздухе, и какие-то несколько мгновений я держался только за счёт прижавшейся а глыбе спины. Безжалостно сдирая с неё одежду и кожу, я сделал ещё рывок. У меня потемнело в глазах и, возможно, я даже на какое-то время потерял сознание, потому что вновь я осознал себя лишь уже лежащим на животе, перевалившимся через подоконник на ту сторону. Кусок бетона придавил меня, как могильный камень. Я хотел отдышаться, но дышать почти не мог, я чувствовал, как трещит мой позвоночник.

Я подумал, что умереть под этим камнем, пожалуй, было бы самым нелепым способом смерти. Мне представилось, как мой, уже оголившийся скелет, снимают оттуда военные строители при помощи крана. Я усмехнулся, и толика воздуха попала мне в лёгкие, вместе с тем я почувствовал боль в спине.

Я стал двигать всем чем мог, руками и ногами, я извивался, как недораздавленный червяк.