Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку

Рука сама потянулась к волдырю на предплечье: прикоснулась к нему, погладила и отпустила. Пришлось тут же напомнить себе, что не стоит его чесать, даже если очень нервничаешь.

– Врет и не краснеет. – Дима первым делом бросил пакет с тетрадями на стол, затем поставил туда же коробку с ингалятором и открыл мою папку для рисования. – Говорю же, скучала.

– Эй! – Я вскочила и попыталась отобрать у него листы, уже понимая, что опростоволосилась, когда забыла их спрятать.

Но нужный лист уже был зажат у него меж пальцев: Калинин улыбался, разглядывая самого себя в черно-белом исполнении.

– Дай! – Я выхватила и спрятала рисунок за спину.

– Похоже, ты на меня запала.

– Вовсе нет, что за… бред? – Смущение ледяной стрелой прошило мой позвоночник.

– Думала обо мне, скучала, ждала. – Наслаждаясь моим смятением, продолжал Дима, он уселся на край кровати.

Мне нравилось разглядывать его, бросая взгляды из-под полуопущенных ресниц. Усталые глаза парня, прищуренные в изобличительные взгляде, смотрящие прямо в душу. Взъерошенные темные волосы – их так и хотелось взбить пальцами. Ворот футболки, свободный и отогнувшийся настолько, что можно было видеть его шею, грудь, покрытую татуировками, и железный пресс. Лучше бы мне ослепнуть – совершенно нереально было оторвать взгляд от этого зрелища.

– Я сразу понял, что ты хорошо рисуешь. – Заметил он. – Еще тогда, в универе.

– Нет, это так, баловство. – Отмахнулась я.

– Отличный рисунок.

– Просто черновик.

– Но я там хорошо получился.

– Просто он еще не закончен. – Я взяла карандаш, положила лист на стол и пририсовала Калинину рожки, гаденькие черные усики и козлиную бородку. – Вот теперь все.

– Думаешь, так лучше? – Расстроено выдохнул он.

– Конечно.

– Я думал, ты повесишь его над кроватью и будешь мечтать обо мне перед сном.

– Ха! – Я отодвинула ящик, достала канцелярскую кнопку и подошла к стене. – Вообще-то, собиралась сделать с ним совершенно другое.

– Что именно?

Я сбегала в комнату брата и принесла оттуда три дротика, встала к дальней стене и замахнулась.

– Не-е-ет! – Дима покачал головой. – Ты не посмеешь.

– Еще как посмею! – Злодейски рассмеялась я.

Встала в нужную позу, прицелилась и метнула. Пролетев над стулом и описав в воздухе дугу, дротик опустился ровно на нос нарисованного Калинина.

– В яблочко! – Воскликнула я, делая победный жест.

– А-а-а! – Хватаясь за нос, воскликнул Дима и повалился на кровать. – Какая же ты жестокая, Маляус! – Спохватившись, он прикрыл ладонью пах. – Нет-нет, только не туда!

– Дурила, здесь же только портрет. – Я снова нацелилась. – Береги глаза!

– А-а-а! – Новый притворный вскрик, и кукла вуду с листочка была поражена в лоб.

– Так тебе. – Рассмеялась я, примеряясь к мишени.

Последний выстрел, и оба Калинины ранены в губу.

– Дважды по больному месту! Так нечестно, я ей ингалятор, она мне…

Отряхивая невидимые пылинки с чувством выполненного долга, я подошла к столу. Подмигнула Диме, который перестал корчиться и уже сидел на кровати, внимательно разглядывая меня. И про себя отметила, что эти его татуировки, они очень красиво смотрятся на фоне белой футболки – выгодно оттеняются.

– Спасибо за ингалятор, сейчас испробуем. – Замешкалась я, смущенная его взглядом. – Как там, кстати, в универе?

Он улыбнулся.

– Все передавали тебе привет.

– Ха-ха! Как смешно. Но засчитываю тебе, как «1:1». – Я достала из пакета две большие толстые тетради, следом выпала ручка. Подняв ее, я положила на стол. – Сейчас посмотрим на твои конспекты, ты же ради них пришел?

– Вообще-то, нет.

– Но только ради них тебя пустили сюда, помни об этом. И не тешь себя надеждами, что мы…

Я открыла тетрадь и обомлела: в нее был вложен плотный лист бумаги, на которой была изображена… я.

В цвете. А под тонким слоем почти прозрачной акварельки читались ровные и уверенные карандашные линии, сделанные с полунажимом.

Девушка. Прямые волосы, светлые. Выразительные глаза. Легкая полуулыбка, и капелька блеска на нижней губе, в которой отражались тонкие блики света. Она – сама жизнь. Весь рисунок просто дышал ощущением жизни, и прекрасная незнакомка на нем. Простая, естественная, излучающая какое-то необыкновенное сияние.

Неужели, это, правда, я?

Теперь мне было стыдно даже поднять на него взгляд. Поглумилась от души над портретом, втыкала иголки, смеялась. Откуда мне было знать, что он нарисовал мне такую красоту? Что потратил на это время, что увидел меня такой, какой я была только внутри самой себя. Дима разглядело мою душу, которую я больше никому не показывала.

– Не знала… что ты рисуешь. – Сказала я хрипло, переводя взгляд на него. По Диме трудно было сказать в этот момент, что он чувствовал: скорее просто гипнотизировал меня взглядом, ожидая какой-то реакции. – Это прекрасно, мне никогда так не нарисовать. Прости, что я так…

– Ерунда. – Он вдруг вскочил и выхватил лист из моих рук. – Твой портрет теперь ждет та же участь!

– Нет! – Я бросилась ему на грудь и подпрыгнула, пытаясь выхватить рисунок.

– Стремянка тебе в помощь! – Засмеялся Дима, дразня.

Листок в его руке подпрыгивал, то опускаясь ниже, то поднимаясь, и я подскакивала, уже не стесняясь показаться ему нелепой и смешной.

– Вот дылда! – Схватив стул, я придвинула его ближе, но парень уже отошел.

– Вызывай МЧС, вдруг помогут. – Бросил он, смеясь.