Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку

С трудом дотянулась до телефона: семь двадцать. Через десять минут должен прозвенеть будильник, и мама, вероятно, еще дома и собирается на работу.

– Что, дочь?

Это она. В одежде и с сумкой через плечо. Я увидела ее размытое изображение и потерла ладонями глаза: точно, так и было, они обильно слезились. Вот же зараза. Не хватало только заболеть! И почему именно сегодня?

– Эй, что случилось? – Мама подошла ближе и села на край кровати.

Теперь я видела ее отчетливо: серый плащ, тонкий розовый платочек на шее, милые кудряшки, собранные в аккуратный завиток сбоку парой шпилек-невидимок. И маникюр – чтоб мне провалиться, маникюр!

– Отлично выглядишь, – просипела я, натягивая одеяло на самый нос.

– А ты нет, – ее рука коснулась моего лба. – Да ты ведь вся горишь, Машенька!

– Вот дерьмо… – Я попыталась прочистить горло и тут же ощутила нестерпимую боль. Тысячи острых игл впивались в гортань изнутри. Кашлянула – будто полоснули скальпелем. Кх-кх..

– Лежи-лежи! Я отпрошусь с работы и посижу с тобой.

– Нет.

– Сейчас вызовем врача.

– Не-не-не! Мам, ты чего? – Я решительно отвергала такой план развития событий. Только не врачи, бр-рр-р. – Давай так: Павлик сбегает в аптеку, купит мне какой-нибудь пакетик, чтобы высыпать в чашку и моментально выздороветь. Хорошо? Деньги в сумке, вон там. Со вкусом лимона, апельсина, малины, да любой параши, какая будет, ладно?

– Маш. – Она достала из сумки телефон. – Паша убежал на вождение, потом у него занятия. Сейчас я принесу градусник, вызову врача. Дочь, ты же пылаешь, как печка!

– Не-не, нет же, не-е-ет. – Прокряхтела я, пытаясь встать. – Нужно сегодня пересдать зачет. Стаси… нислав будет ругаться. А в следующий раз когда? Когда? Когда? Не-не. А работа? Мне выходить с двух. Работать некому.

– Лежи, родная. – Мама похлопала меня по плечу и тут же отвлеклась на телефонный разговор. – Да… Сурикова. Мария Георгиевна. Двадцать. Да…

Все ее слова, как во сне. Сейчас всем им докажу, что я как огурч… огур… огр…

Комната закружилась перед глазами, и я рухнула на кровать без сил под сдавленный мамин вскрик. Единственное, что успела заметить, это собственное отражение в зеркале: бледное тельце в черном спортивном лифчике без косточек, черных хлопковых трусах и со свалявшимся валенком вместо прически. А глазищи! Маленькие, красные, с припухшими веками толщиной с палец, явно доставшиеся мне от дальнего родственника-вампира.

«Кто это?» – крутилось в голове, пока я, с трудом проглотив таблетку ибупрофена, лежала и ждала, когда она подействует. Бормотала что-то про зачет и, кажется, про Диму, потому что когда мамины руки гладили меня по спине, его изображение скакало передо мной, точно в безумном балагане – приближаясь и отдаляясь.

Я тянулась к нему, а он улыбался, но каждый раз придвигаясь почти вплотную, отлетал на несколько шагов назад. И от этих мельканий перед глазами меня тошнило. Снова и снова, сильнее и сильнее.

– Сейчас вырвет…

– Ой, Машенька, принесу тазик. – Сорвалась мама.

«Ииуу… Привет, роллы… фу-у-у… Вчера вы выглядели симпатичнее».

Было темно, и я закидывала вас, не глядя. Зато сейчас… смотри – не хочу: все ингредиенты мелким слизким крошевом расползлись по дну таза и воняли кислятиной. А этот горький привкус. Буэ-э. Кажется, эта мерзость была у меня теперь даже в носу.

– Это от температуры. – Раздался через какое-то время чей-то строгий голос над головой. Рядом со мной стояла женщина в синих бахилах поверх грязных малиновых сапог. – Сорок? Плохо сбивается? Сейчас посмотрим.

Я присела, откинувшись на подушки, заботливо уложенные мамиными руками. Надо мной склонилась врач. Орлиный клюв, поддерживающий очки с толстыми стеклами, маленькие щелки серых глаз, тонкие губы, сморщенные в напряжении. И стетоскоп, хищной змеей метнувшийся к моей груди.

Отогнув одеяло, я вложила все оставшиеся силы в то, чтобы выпрямиться. Рука со стетоскопом замерла возле моей шеи: женщину явно беспокоило то, что она видела. «Что там? Что?» Грудь вывалилась из лифчика? Так и вываливаться особо нечему. «Что вы там разглядываете? А?»

Опустила глаза и скривилась: несколько противных красных прыщиков с желтой прозрачной головкой. Один, два – ерунда. Просто прыщи, с кем не бывает. «Ну же, слушайте легкие и проваливайте. Я – живее всех живых!»

– Понятно. – Вздохнула врач и приложила ледяной стетоскоп к моей груди.

Что? Что ей понятно? «Ух, как холодно! Хватит в меня тыкать этой штукой. Все!»

– Дышите.

Да дышу я, дышу! Иначе давно бы сдохла, с такой-то слабостью. Мне бы приле-е-ечь… Кажется, погорячилась – немного отдохну и буду, как новенькая…

– Спиной. Так. Так. – Через полминуты. – Легкие чистые. Одевайтесь.

Я опустила пылающую голову на подушку и дрожащей рукой натянула одеяло на подбородок. Др-р-р. От этих манипуляций трясло еще сильнее.

– Ветрянка. – Пробормотала она себе под нос. – У взрослых переносится гораздо тяжелее. – Врач уже что-то писала на листочке, разговаривая с мамой. До меня им явно не было и дела. – Волдырей станет больше: грудь, спина, ни в коем случае не расчесывать. Купите краску Кастеллани, обрабатывайте, она хорошо подсушивает. А это от температуры, – женщина выдавала невнятные каракули один за другим, – это в горло, это от кашля, это противовирусное, закладывайте тетрациклин…

Список крутился у меня в голове нескончаемо долго, слова отражались от стен и больно били в висок – бам-бам! «Кто-нибудь, прекратите это, пожалуйста».

Проваливаясь в сон, я пролепетала: «позвоните Ане, что не смогу прийти на работу», и закрыла глаза. Не знаю, сколько прошло времени, но когда открыла их снова, солнце стояло уже высоко и явно собиралось прожечь мне сетчатку.

– Выпей, – попросила мама и сунула мне в рот какой-то яд.

Послушно приняв свою горькую долю, я проглотила гадость. Упала на подушку, но родительница не сдавалась: подошла с другой стороны и принялась что-то брызгать мне в рот, оттягивать веки и выдавливать туда мазь.

– Хватит. – Попросила я.

– Не чеши, – перехватила она мою руку. – Теперь станет лучше, вот увидишь. Кушать хочешь?

– Бе-е-е. Нет.

– Ох, ну ладно. Я в аптеку, скоро вернусь.

– Ага.

И снова провалилась в сон: сумбурный, резкий, мелькающий картинками. И опять про него – про Диму. Сны о новеньком, похоже, были так же навязчивы, как и он сам. Его голос, веселый смех. Сначала шум был тихим, звучал из отдаления, потом стал громче, еще громче – будто парень реально был где-то совсем рядом.

– Проходи. – Донесся из прихожей мамин голос.

– Большое вам спасибо, Елена Викторовна!

Ой…

– Не стоит, Димочка. – Он звучал уже у дверей моей комнаты. Резко спохватившись, я натянула одеяло на глаза. Нет! Мама не могла так со мной поступить. – Машенька, будет очень рада.

– Если бы знал, принес бы цветов, апельсинов, не знаю… Что ей сейчас можно?

– Температура только спала, но не знаю, надолго ли. Думаю, кроме внимания пока ничего не требуется. Стучи, не стесняйся.