Когда сказки превращаются в кошмары. Часть 2. Феечка

Красное пятно все увеличивалось и увеличивалось в размере, а я стояла, не в силах ни вздохнуть, ни закричать, ни пошевелиться, ни отвести от него взгляд. Ноги словно приросли к полу. Казалось, мир вокруг перестал существовать, оставив мне только эту острую блестящую точку, образовавшуюся над белой продолговатой пуговицей, крепко пришитой к небесно-голубого цвета пальто моей приятельницы.

Преследователь тем временем легко приподнял ее на этом лезвии, отчего ее ноги перестали касаться земли. И не спеша, вдумчиво поводил ею туда-сюда перед моим носом. «Как шашлык на шампуре…» – глухо и отстраненно подумала я, следя взглядом за амплитудой движения моей подруги, насаженной, как бабочка на булавку, на лезвие ножа этого ненормального… В висках набатом стучала кровь, щеки начали пылать. Голова приятельницы бессильно болталась из стороны в сторону перед моими расширенными от ужаса глазами. И тогда я вдруг разозлилась. И все! Мир изменился: исчез страх, исчезла дрожь в руках и ногах, исчезла слабость. Их место заняла холодная, звенящая ярость (гораздо более подходящая этому случаю). Видимо, психолог бы сказал, что я преодолела в себе комплекс жертвы. Перестала ею быть. Да, стала человеком, а не овцой, которую готовились зарезать.

Я подняла глаза на убийцу и посмотрела прямо ему в лицо, вернее, в то место, где оно, по идее, должно было быть. Но увидела только темноту с двумя пылающими малиновым пожаром щелями вместо глаз. Впрочем, теперь это не имело никакого значения, поскольку передо мной стояло только искаженное болью лицо моей подруги, ее открытый в безмолвном крике рот. Я видела лишь красную струйку крови, стекающую из уголка некогда такого притягательного и желанного для мужских поцелуев рта. Видела испачканный кровью ее же точеный подбородок. Я смотрела и видела перед собой лишь ее нежно-розовые губы, ставшие вдруг сухими и растрескавшимися. Я смотрела ей в лицо и видела боль и непонимание, застывшие в огромных василькового цвета глазах, да разметавшиеся, словно крылья ангела за спиной, золотистые кудри. Нормальные человеческие чувства во мне вдруг окончательно растворились, оставив вместо себя яростную ледяную пустоту, точный холодный расчет и мгновенно принятое Решение – убить.

Убить без оглядки на возможности и последствия. Убить бесповоротно. Убить даже без намека на колебание. Такие понятия, как могу – не могу, умею – не умею, страшно, больно, исчезли из моего восприятия, словно их там никогда и не было. Первобытные инстинкты, присущие любому живому существу – страх за жизнь, инстинкт самосохранения – просто испарились без следа. Все, заложенное Природой, подпитанное социумом, перестало существовать, превратившись в чистое, ничем не замутненное, гладкое, как хорошо начищенный клинок, Намерение – уничтожить. Полностью. Стереть это… с лица Мироздания. Я поняла, что буду сражаться и сражаться до конца, и не потому, что хочу выжить, а потому что сделаю ВСЕ, ВСЕ и даже больше, чтобы только – Убить… это…

Душу наполнило холодной расчетливой яростью. Возникло ощущение, что мышцы тела видоизменились и увеличились. По моим расчетам выходило, что не будь эти мышцы ментальными (какое интересное слово всплыло из подсознания), то фигурой я б стала походить на медведя, вставшего на задние лапы. Клетки тела словно разделилась надвое, и одна из этих частей оставалась человеческой, а другая стала принадлежать хищнику.

Изменились и взгляд, и сознание: я смотрела на мир глазами зверя, разум воспринимал поступающую от такого взгляда на окружающее информацию и анализировал ее с точки зрения хищника, и только как будто с внутренней стороны сетчатки глаза, на маленьком ее кусочке, окружающее по-прежнему виделось человеческими глазами, да в дальней части мозга еще оставался кусочек человеческого восприятия и анализа, поступающей извне информации. Мои глаза загорелись красным огнем, притом настолько ярким, что отсвет этого пламени отражался в бежевых плитках пола. Но все эти изменения собственной личности лишь откладывались в мозгу в виде информации, никак не сказываясь на моем изменившемся восприятии мира.

А далее я…

А ничего я далее не сделала – просто не успела. Потому что в эту самую минуту моей готовности к броску кусок стены слева от меня вдруг поплыл кругами. Его структура начала как бы чуть расплываться, становясь полупрозрачной на вид. Мы с «ниндзя» замерли на месте, полуобернувшись к ней. Правда, возникшее вновь явление не дало мне повода выпустить убийцу из своего поля зрения. Казалось, мозг превратился в какого-то киборга, настолько четко воспринималась им информация, настолько точно просчитывались варианты развития событий. Замечалось и слышалось все: от тиканья настенных часов в холле первого этажа до шелеста пролетевшего мимо окна листа, что сорвался с дерева и теперь, кружась, падал на землю; был виден и рисунок движения тела Тени, с его чуть заметными намеками на изменение положения; и темное пятнышко коричневатой грязи на кафельном полу, и оставленные нами мокрые грязные следы на нем же; и чуть отстающее с правого края крепление лампы дневного света на потолке. Остро ощущался запах: от кислого-враждебного запаха преследователя, до возникшего вдруг запаха озона и добавившегося к нему запаха дорогого мужского одеколона. И это все не только очень четко ощущалось, но и анализировалось тут же, выдавая, такое ощущение, что спинным мозгом, интересующие меня сведения, прям как по запросу. Все эти чудеса, а обычно я рассеянная бестолочь по жизни, замечались мной краем сознания, не отвлекая от главного…

И главное, вернее, главный – появился из расплывшейся стены и предстал перед нашими, гневно сверкающими разными оттенками красного, очами.

Почему я решила, что появился именно Главный? А не знаю, просто проснувшиеся инстинкты оценили его как главного среди нас. Хотя на вид это был вполне себе безобидный невысокого роста мужичок. Этакий добродушного вида дядечка средних лет, смугловатый, гладко выбритый, розовощекий, с толстым брюшком, в махровом халате зеленого цвета и коричневых шлепанцах на босу ногу (ноги, к слову, были довольно густо покрыты черной шерсткой, что в изобилии кучерявилась и на его голой груди, виднеющейся в разрезе запахнутого халата). С носом-картошкой на круглой физиономии, с пухлыми щечками и густыми, черными, сросшимися на переносице бровями. Ко всему этому, почти домашнему, виду добавлялась лысоватая голова, которую обрамляли черные, коротко постриженные кудряшки.

Так вот, этот выскочивший как чертик из табакерки к нам на площадку, посверкивающий лысиной, средних лет товарищ никак не производил бы впечатление Хозяина Положения, если б не исходящая от него Сила и не пронзительный взгляд черных, глубоко посаженных, недобро сверлящих тебя глаз. И это была не просто Сила, это была СИ-ЛА, с большой буквы: от нее скручивало пополам и о-о-очень хотелось забиться куда-нибудь подальше, в уголок (да побыстрей!..). Да так там и замереть, свернувшись калачиком. В надежде, хотя и тщетной, что тебя не заметят… Да и его глаза… Они были не просто антрацитово-черные. В них плескалась Тьма, в любой момент, казалось, готовая вырваться наружу… А его цепкий пронзительный взгляд просто «резал» Пространство.

В маленьких пухлых руках с коротковатыми толстыми, покрытыми черной растительностью пальцами вновь прибывший держал меч. Обычный такой меч, ничего особенного (на мой взгляд, хотя я совсем в них не разбираюсь): не очень длинный, довольно узкий. Что меня поразило, так это сталь (или не сталь?), из которой он был сделан: бело-голубая, с угольно-черным растительным орнаментом по всему лезвию и темно-серой рукояткой.

Видимо, вновь прибывший сделал шаг и взмахнул мечом. Видимо, потому что его движений я просто не успела увидеть. Заметила лишь нечто смазанное, состоящее из зеленого, белого, голубого и черного, скользнувшее мимо меня к преследователю… Воздух словно уплотнился. Стены, пол – все стало видеться несколько размазанным, дрожащим. Звуки исчезли.

Я почувствовала, что как-то перемещаюсь к лестнице, притом по воздуху, притом сама по себе: ноги приподнялись над полом, тело согнулось дугой (видимо, дядька меня толкнул). Мне кажется, что, скорей всего, я летела к стенке спиной, потому как видела свои вытянутые руки и ноги. А вот живот при этом был вогнут внутрь, что заставило попу несколько оттопыриться и смягчить приземление, как потом выяснилось… Но это выяснилось… лишь потом. А пока я осознавала себя зависшей и медленно плывущей в метре над полом, по направлению к стене, в плотном, словно состоящем из нескольких прозрачных полос полотен, воздухе, в странной позе. Тело мертвой подруги, с растекшейся под ней желтоватой лужицей мочи, лежащее на полу (Черный успел стряхнуть ее с лезвия), медленно оставалось позади и чуть ниже моих задранных вверх ног. Я успела заметить, как распадается на отдельные черные тусклые капли маньяк, как находящийся в середине того, что когда-то было телом убийцы, меч не давал возможности этим каплям стечься обратно. Они словно натыкались на невидимый барьер вокруг него и были вынуждены, замерев на какое-то время, начать оседать на пол.

А затем… моя спина коснулась стены ( судя по всему, я долетела до места назначения…), после чего организм стек по ней и плюхнулся на пол, точно на пятую точку (не, ну дядечка снайпер не снайпер, но мечет девушек весьма точно… Да и я с посадкой не подвела – приземлилась конкретно на мягкое место, в конкретно заданный угол, со всем возможным стараньем, после преданного им моему телу ускорения).

И… в тот же миг, когда мое тело плотно осело на пол рядом с лестницей и упрочилось в этом положении, окружающее пространство словно взорвалось: лопнули клубящейся тьмой капли, составляющие когда-то тело убийцы. После чего пролились на пол черной тусклой смолой, застывая в щелях между плитками. Со звоном вылетели наружу оконные стекла, оставив после себя в оконной раме лишь острые, торчащие наружу прозрачные иглы стекла. Вид окон теперь напоминал какие-то экстравагантного вида рамы, подготовленные для еще ненаписанной картины неизвестного художника-авангардиста. Вернулся звук. И я, словно со стороны, услышала собственный невнятный писк, что-то типа:

– И-и-и…

И несколько удивилась, осознавая, что эти звуки издаю именно я. А осознав это, стремительно вскочила и рванула прочь, буквально скатываясь вниз по лестнице. Умчалась, не глядя на мужика, молча стоявшего с полуопущенным мечом в руке и с некоторой долей интереса провожающего меня глазами. Летела сломя голову, не оглядываясь и ничего не слыша от подкатившего к горлу тошнотворного страха. Бежала, не думая о мертвой подруге, оставшейся лежать на площадке третьего этажа.

Пролетая холл, краем глаза заметила и мертвого охранника, и что стрелки часов перевалили за двенадцать: «Золушка, бля… Припозднилась с бала, однако, мать твою. Вон и туфля отваливается по ходу пьесы (полуоторванная подошва ботинка хлюпала и замедляла мое продвижение к выходу). Только вот догоняющего меня прЫнца мне дожидаться чего-то неохота…» – решила я, с шумом и грохотом вылетая за дверь.

А дальше, дальше был сумасшедший бег в темноту, не разбирая дороги. Я мчалась, преодолевая все возникающие на пути препятствия. Мчалась, не соображая, куда бегу, лишь бы бежать, лишь бы подальше от этого страшного места, от пережитого ужаса, от понимания безвозвратности потери близкого человека. Мчалась так, что ветер свистел в ушах. Мчалась, пока были силы и легкие были способны вдыхать холодный и по-осеннему горьковатый воздух. Мчалась, пока вдруг не опомнилась, оказавшись сидящей за мусорным бочком. Там и пришла в себя, снова получив возможность соображать. Затем нашла в себе силы встать. Нашла в себе силы вспомнить прошедшее. Нашла в себе мужество осознать потерю. Вот только слез у себя НЕ нашла. Не было их – слез. Глаза оставались сухими, а внутри поселилась жесткость.

Я глубоко вздохнула, еще раз попыталась отряхнуть в разы потяжелевшее от воды, грязи и недостатка у меня сил пальто. Немного нервным движением поправила сползшую на правое ухо шапку на голове. Оставив на ней «чуде-е-есные» грязные следы пальцев. Представила себе, как сейчас выгляжу… и, пренебрежительно хмыкнув, раздраженно дернула плечом: «А, п-плевать… я хотела…» После чего прерывисто выдохнула и решительно шагнула из мягкой, успокоительной темноты приютившего меня угла туда… под яркий, безжалостный свет фонарей: «Всем выйти из сумрака!»[1 - Фраза из фильма «Ночной дозор».] ( Хи…)

Мои глаза полыхнули желтым огнем. Или показалось?

Настоящая история Кота в Сапогах ( или Предыстория ночи осеннего равноденствия…)

Поленья в огромном камине тихо потрескивали, распространяя ненавязчивый, но ярко выраженный и очень приятный аромат кипариса. Мрак, плотно сгустившийся в комнате, нехотя отступал, словно признавая некоторое превосходство над собой пляшущих завораживающий и одновременно резковатый танец языков пламени.

Их отсвет создавал круг света и тепла вокруг камина, вызывая ощущение спокойствия и защищенности. Ровное негромкое гудение ветра в дымоходе завораживало и отбивало всяческую охоту шевелиться. Мягкая медвежья шкура, лежащая у очага, казалась крошечной по сравнению как с залом, неясные очертания которого проступали из окружающей круг света темноты, так и с самим камином, напротив которого сидели двое.

В большом мягком, обитом бархатом кресле, вытянув ноги в шерстяных полосатых носках и завернувшись в клетчатый плед, сидел немолодой седоволосый мужчина. Его лицо, несколько простоватое на вид, тем не менее сохраняло следы прежней привлекательности, морщины едва тронули его, как будто художник слегка обозначил их на холсте.

Рядом, вытянувшись на шкуре во весь рост, опершись лапой о красную атласную подушку, лежал огромный пушистый черный кот. В его круглых желтых глазах весело и таинственно отражались всполохи пламени, что танцевало в камине захватывающий танец фламенко… Черные вертикальные зрачки больших глаз то расширялись, то снова суживались. Одно ухо стояло торчком, другое было чуть прижато к голове. Кончик длинного хвоста слегка подрагивал.

Кот с интересом рассматривал свою лапу с черными матовыми подушечками и длинными прозрачными черно-серыми когтями, которые он то выпускал, то снова прятал. Отчего лапа то ощетинивалась острыми, загнутыми кинжалами когтей, глядя на длину и остроту которых любому становилось не по себе, то снова превращалась в мягкую и бархатную, демонстрируя мягкость и беззащитность существа, к части тела которого она относилась.

Справа от него на мраморном полу лежала черная фетровая с широкими полями шляпа и стояли черные кожаные на тяжелой кованой подошве ботинки, чем-то напоминающие ковбойские. Рядом с ними стоял обитый бархатом, с резной спинкой и толстыми витыми ножками стул, почти исполинских, по человеческим меркам, размеров, на котором был небрежно брошен черный кожаный плащ. Прислоненный к ножке стула, в коричневых кожаных ножнах стоял меч.

Кот со вкусом потянулся и от души зевнул, показав красный шершавый язык и обнажив острые, безупречно белые зубы, клыки которых были размером с указательный палец взрослого играющего на фортепиано мужчины. Отчего до наблюдателя, если бы он был в этой комнате, дошла бы простая, но ясная мысль о том, что хоть зал и был исполинских размеров, как и камин, и мебель в нем, но и кот был отнюдь не маленьким зверем. Зверем, скорее, вызывающим испуг, чем умиление и желание его погладить. Если какое желание и возникало, глядя на него, то это было желание бежать как можно быстрее и как можно дальше, не оглядываясь, в надежде, что тобой не заинтересуются и не ринутся следом.

Тем временем кот лег на живот, вытянул лапы вперед и, положив на них черную лохматую голову, немигающим взглядом уставился на огонь. Одновременно с этим человек бесшумно встал с кресла, чуть косолапой походкой подошел к камину и подбросил в него пару поленьев. Затем снова вернулся обратно, чуть кряхтя, уселся в кресло и поплотнее закутался в плед.

Кот вспоминал, не отводя чуть прищуренных глаз от огня: «Все началось с любви… Да-да, с нее с самой… Он очень любил умершего хозяина. Не той преданной, всепоглощающей и не рассуждающей любовью, что любят собаки. Когда тело выполняет свои функции лишь для того, чтобы быть рядом с человеком, чтоб ловить его взгляд, улавливать и исполнять его малейшие желания, отдавать ему себя всего целиком и полностью, не рассуждая, прощать ему все и… не жить, если Хозяин уходит за Грань…

Н-е-ет, коты любят по-иному. Не теряя себя, не уронив достоинства, видя все несовершенства человека. Они принимают его со всеми его недостатками, относясь к ним снисходительно свысока, ограничивая самого себя в свободе, чтобы быть рядом с человеком. Чтоб лежать рядом с ним на кровати, успокаивая его мурлыканьем. Чтоб ловить для него мышей, заботясь о сохранности его еды. Чтоб забирать его проблемы, переваривая их и иногда болея вместо него.

Не будь этой любви, кот просто б ушел в лес, на вольные хлеба, после смерти хозяина. Но он остался. Остался, потому что очень любил своего человека, а человек очень любил своего детеныша. Так что ради этой самой любви коту пришлось взять на себя заботу о потомстве Хозяина, ставшего сиротой и выставленного братьями из дома. С этого все и началось…»

Кот поскреб когтями ковер и чуть изменил позу. О детеныше принято заботиться. Котам требуется одно, а людям немного другое. Так что человека было нужно обеспечить домом, едой, положением в обществе и женщиной для воспроизводства потомства. Для последнего вполне себе подходили король и его дочка. А вот с первым было посложнее… Свободных богатых домов в округе не наблюдалось. А Кот не был бандитом, и потому выгонять из дома какого-то знатного дуралея с его потомством ему претило. Но и обеспечить домом человека было надо. Что делать?

По зрелым размышлениям, оставался лишь один вариант: Великан-Людоед. Тут тебе и дом, и положение, и еда, и благое дело… Можно и о Принцессе подумать. Так что план созрел быстро. Остальное было делом техники: новый хозяин был простофиля, в принципе обалдевший и от свалившегося на него горя, и от подлости братьев, и от… говорящего кота. Так что убедить его придерживаться кошачьего плана не составило большого труда.

Король же просто был дурень, впавший в ступор от вида говорящего животного и усиленно соображавший: не сильно ли он перебрал вчера?.. И почему, если перебрал, явилась не белочка, а кот?

Так что этот тоже особо не сопротивлялся. Его, как говорится, можно было брать голыми лапами… Оставался, собственно, сам Людоед. И в этом была загвоздка. Нет, не в том, что он был Великан, а в том – что Людоед. Что освобожденную эту Энергию надо было переварить и не дать взять над собой верх. В противном случае людоедом бы стал он сам. С такой энергией трудно совладать в принципе, еще труднее, если по натуре ты хищник, а уж с тем Потоком, который проходил через Великана, и подавно. Так что трогать Людоеда было, конечно же, верхом неразумности.

Кот вздохнул и перевернулся на спину, чуть поджав задние и вытянув передние лапы, свернул кончик хвоста бубликом: «Неразумно – да. Чревато – очень. Но… близилась осень, хозяйский детеныш мерз и хотел есть. Работы не было. Денег тоже. И потому… Людоед».

Нет, в принципе, все прошло как по маслу: великан был съеден, хозяйский детеныш пристроен. И вроде бы никаких последствий не наблюдалось. Никаких левых желаний. Так что Кот с удовольствием грелся на солнышке, охотился за мышами, флиртовал с кошками… Одним словом – жизнь наладилась, и все пошло своим чередом.

Все шло своим чередом ровно год. А через год, в один из осенних промозглых дней, слушая, как завывает ветер в печной трубе, Кот понял, что сегодня ночью он будет охотиться на… человека. Вот так.

Кот снова перевернулся на живот и свернулся калачиком, чуть прикрыв пушистым хвостом нос. Выход? А никакого выхода нет. Энергия Людоеда спокойно текла внутри него широким потоком, и этот поток требовал человечины. И совладать с ним не было никакой возможности. Оставалось только… Ну да – любовь. Кот не мог ни причинить боль человеку, ни подвести его под подозрения. А ведь начни пропадать люди в округе, и соседи тут же бы вспомнили, чей это замок… И сначала б это были только слухи… потом вилы… и факелы.

Нет, подставить хозяина Кот не мог. Любовь… однако. Оставалось одно – охота в Другом Мире. Да – такие есть, и коты хорошо чувствуют Двери в них. И одна из таких Дверей находилась в глубине леса, примыкающего к замку. Лес был не то что очень старый, а скорее, даже древний. Многовековые деревья сплелись в нем верхушками так плотно, что свет почти не проникал к их корням. Там не росла трава, не видно было молодых побегов, лишь ковер из опавших листьев шуршал под ногами да кое-где на огромных валунах, в большом количестве раскиданных по лесу, рос бледно-зеленый, почти белесый, мох. Черные стволы деревьев были причудливо изогнуты, словно танцевали странный, не известный людям ритуальный танец. Вот в самом центре этого недружелюбного леса, среди двух причудливо изогнутых стволов одного из деревьев, и находилась Дверь.

Воздух чуть колебался в разнодвижущихся слоях почти прозрачного марева, образуя небольшую впадину. Ветер шумел в кронах деревьев, где-то сбоку слышалось журчание воды в роднике. Лес жил своей обычной жизнью, когда Кот в первый раз шагнул в образованную маревом воронку… Шагнув туда, он не мог видеть, как следом за ним туда же шагнул человек…

Хозяин снова поднялся и поправил дрова в камине. Он никогда не был силен в магии и потому, когда Кот впервые заговорил с ним, чуть не чокнулся от удивления и страха. Остановило только одно: сыновье послушание – раз отец оставил ему это… в наследство, значит, так и должно быть. Отец лучше знает…

А потом были купание в холодной по-осеннему воде, гонка по полям, еще не принадлежавшим ему. Женитьба на принцессе и… разговор по душам с вроде бы довольным, но тем не менее чем-то обеспокоенным другом… То, что ему рассказал Кот, с трудом укладывалось в рамки его понимания. Но другу он поверил. Поверил сразу и беспрекословно. Поверил и стал искать информацию. Кое-что о Мире и его правилах рассказали тетрадки его отца, выкупленные у братьев, по счастью, те не успели пустить их на растопку печи. Кое-что помогли прояснить книги, хранящиеся в замке, когда-то принадлежавшем Великану. Там же, при разборе завалов в одной из многочисленных кладовых, был найден Меч.

А потом были уроки у мастеров по владению им. И были поиски ответа на вопрос: что делать, если?.. И была надежда, что это «если…» никогда не наступит. Но прошел год, и надежда умерла… В Мире за все надо платить. Но должен ли платить Друг за любовь? Должен ли кто-то платить пусть и в чужом, но Мире, за его – человека – безбедное житье, купленное такой ценой? На все вопросы для самого себя он ответил отрицательно. И потому в один из солнечных осенних дней шагнул в провал из марева вслед за Котом…

Мужчина уселся в кресло, плеснул себе вина в бокал, отпил глоток и снова невидящим взглядом уставился на огонь. В том Мире была ночь… Было холодно, и моросил дождь. Кот почему-то превратился в высокую, тощую фигуру, всю в черном. Когти, претерпев изменения, стали двумя огромными ножами. Сам же человек из стройного блондина неожиданно для себя превратился в лысоватого толстячка-брюнета. Камзол стал халатом, а сапоги – шлепанцами, одетыми на босу ногу. Но меч, меч остался Мечом…

Мужчина поставил пустой бокал обратно на столик и поплотнее закутался в мягкий шерстяной плед. Чтобы Кот смог вернулся обратно, Домой, в том Мире его следовало убить… Убить было непросто. Во-первых, он не помнил хозяина и сопротивлялся, а во-вторых, почему-то весь раскатывался на мелкие черные шарики, которым нельзя было дать срастись обратно вместе.

Кроме того, желательно было предотвратить убийство ничего не подозревающих, беззащитных и ни в чем не виноватых аборигенов. Жертвами Кот всегда выбирал девушек. Может, их потом было вкуснее есть? Он не знал. Может, как блюдо они выглядели более эстетично? Ему трудно было судить о красоте аборигенок чужого Мира. А возможно, сказывалась некоторая доля ревности в отношении хозяина и Принцессы… Ведь свое внимание человек делил между ними. Кто знает? Да и сути это не меняет. Кота следовало остановить, желательно до убийства выбранной им жертвы. И вернуть домой. Потому что это был Друг. Потому что потом год можно было жить спокойно. Потому что… это была любовь. А остальное? Остальное надо было преодолевать. Вместе.