Пропащие

– Да хорош уже! Сто раз пошутили, на сто первый не смешно.

– На, не копти, – Тиса протянула бутылку, в которой набухли мутные пузыри.

– Ух ты! Деревяшкина бражка! – Вёх сцапал бутылку и тут же к ней присосался.

Медовая брага набрала столько оборотов на жаре, что начала горчить, но совсем чуточку. Змеёныш блаженно упал на спину, катая во рту привкус конца лета. Через несколько минут начали подрагивать мышцы и в голове поселился тихий тонкий звон. Небо дрогнуло и стало прозрачным, бездонным. Звёзд сверкала целая пропасть – погода наладилась. Такие алмазы в ночи предупреждали о засухе.

– Тебе тоже не помешает ещё выпить. Да не придёт он! – вкрадчиво сказала Тиса.

Вакса вздохнула:

– Завтра дел по горло. Лучше не надо.

– До утра из тебя вся пьянь вытечет.

– Я ещё здесь, дамочки, – осторожно напомнил Вёх.

Он бы тактично смылся и дал посекретничать, но было рано. Дети нередко тянули время, чтобы разминуться со старшими, которые занимались по вечерам совершенно тем же самым, просто одни не хотели видеть других под мухой. Вёх так хорошо знал Инкриза, что легко мог себе представить, как тот, сидя в любимом кресле, подливает ягодного вина в бокал своей Фринни, улыбается, весь размякший, а она, такая смешливая и странно беспечная, мечтает о настоящем доме, вспоминает прежние годы… А ещё они всегда чокаются, как будто отмечают каждый прожитый день.

У Фринни тонкие брови, лучистые светлые глаза, такие добрые и задорные, что казалось, они с самого рождения и по сей день не видели ничего гадкого. Для Вёха она была слишком красивой и молодой, чтобы привязаться к ней только как к матери, но заигрывать он себе не позволял. Наг, пожалуй, испытывал к ней всё сразу и относился как язычник к своей богине: валяясь в ногах, норовил поцеловать горячую косточку лодыжки.

Ночью, засыпая на своей лежанке, Вёх услышал гулкий удар и звон стекла неподалёку. От быстрых шагов Ваксы ветерок коснулся щеки. Раскладушка тихо скрипнула, потом опять. И опять.

Что же она всё ворочается?

Но нет, с её стороны раздавались не скрипы. Раскладушки не шмыгают носом.

«Вакса, конечно, может тебя крепко побить, а может и начать мстить Корну с особым пристрастием, – осторожно нашёптывал Наг, – а мы можем засыпать её комплиментами и всем прочим, казаться такими безопасными, что она не удержится. Ты сможешь с ней сделать всё, что вздумается… В другой день такой номер не пройдёт. Лови момент».

Вёх, зарывшись в подушку лицом, послал его так далеко, как только смог придумать.

Всадник

Утро не задалось вообще ни у кого.

Сидя на земле под навесом, Деревяшка с интересом разглядывала мизинец. Минуту назад он сочно хрустнул и теперь торчал под странным углом к ладони. В это время Фринни носилась по всему контейнеру, отыскивая тряпку почище, и эта суета гимнастку почти не отвлекала.

– Зачем вообще нужен мизинец, может, его отрезать, да и всё? – пожала плечами Тиса.

– Ну как «зачем»? – отозвалась стоявшая над ней Вакса. – Вдруг станешь богачкой, будешь пить чай из фарфоровой чашечки, что тогда оттопыривать?

Инкриз озабоченно качал головой:

– Неужели тебе совсем не больно? Хорошо, что ещё кость наружу не торчит. Ай-яй-яй, синяк так и наливается!

– Не-а. Даже не щекотно.

Он втянул голову в плечи.

– Я бы уже визжал как свинья на убое. Бедная моя девочка!

– Подбери сопли, папаша. Я сделала ошибку, я и поплатилась.

Она рывком встала на ноги, едва не оттолкнув его, и ушла вглубь дома, к Фринни.

– Это же Деревяшка, что ей будет? – пожала плечами Вакса.

Инкриз сделал вид, что обиделся, и, плетясь за Тисой, пробормотал:

– Никогда не любил ваших грубых прозвищ.

Собственная неприятность, хоть и мелкая, мешала Вёху посочувствовать Тисе. Он прекрасно знал, что мёд наградит его красными пятнами по всему лицу, когда шёл клянчить кусочек сот, но надеялся на авось. Как выяснилось, он так и не перерос свою дурацкую аллергию и теперь думал, как быть с расплатой за кишкоблудие. Он даже выбрался на свет и взял с собой стул, чтобы обстоятельно рассмотреть, насколько всё плохо. Вакса, крутившаяся под навесом, просто не могла упустить такое из виду. Она метко отщелкнула Вёху в лоб ореховую скорлупку, нашаренную в кармане, и, довольная выходкой, проговорила:

– Теперь у нас полноценный цирк уродов.

– Появились ущербные помимо тебя, – огрызнулся Змеёныш.

Хмыкнув, она отправилась за угол, к бочкам, чтобы в очередной раз умыться. Вёх уже не мог сконцентрироваться на своей беде и махнул рукой, а зеркало вернулось в угол между этажерками. В отличие от Тисы он ещё даже не разминался, надо было поторапливаться.

Снова солнце палило беспощадно. Вёх выступал только вечером, но вчера после заката площадь была ещё горячей, а огонь норовил зацепить неудобную рубашку. Без неё Змеёныш показываться стеснялся, груда костей могла привлечь в первый ряд вместо красавиц гадких проходимцев с мокрыми усами. К пеклу привыкаешь, но всему есть предел, страшно не хотелось зазеваться и что-нибудь упустить.

Делать каждый день одно и то же – страшная скука, Вёх всякий раз менял трюки, готовил новые. На этот раз он вооружился балансиром – шестом, к которому с двух концов было перпендикулярно приделано по спице в горючей обмотке. На шесте нужно было найти точку равновесия, чтобы прокатывать по спине, плечам и рукам, отчего казалось, что Змеёныша давит горящая тележная ось, а он из-под неё ловко выскальзывает, не хватаясь ни за что пальцами. Номер требовал дьявольской гибкости, но смотрелся так шикарно, что Вёх без сожалений убил на тренировки целую зиму. Глядя на то, как огненные колёса отражаются в восхищённых карих глазах Инкриза, он не смог остановиться и довёл трюк до совершенства.

Только Змеёныш хотел в последний раз неспешно отработать движения и вышел с готовым балансиром на утоптанную грунтовую площадку перед контейнером, как его взгляд упал в календарь у самого входа. Текущий день в нём обвели карандашом.

– Не-е-ет! – опустил плечи Вёх.

О важном, но неприятном легко забываешь. Ведь они не где-то, а в Экзеси, здесь свой распорядок. Почти все преимущества перед постоем в других городках перечёркивала «мусорная повинность».

Он покопался в кармане и нащупал гладкую овечью бабку. Змеёныш не был игроком, и бабка у него водилась только одна, для жребия. Может, повезёт ещё.

– Кукурузина! Вакса! – позвал он.

Долговязый Корн вынырнул из-под притолоки. Увидев на ладони у Вёха косточку, он поджал губы и тряхнул головой.

– Мы с тобой пойдём. Какой сейчас прок от девчонок? У одной палец сломан, другая норовит в обморок хлопнуться. Побудем мужиками.

– Точно. А я и не подумал.

Вёх расстроился, что ему приходится в разгар сезона, да ещё и в такую жестокую погоду ворошить свалку, но гарантия зимней ночлежки была вопросом жизни и смерти. Надеяться накопить с выступлений на лачугу или комнаты с постелями, на уголь и тёплую одежду взамен износившейся всегда слишком рискованно. Если деньги быстро кончатся, придётся зарываться в чужие овощные кучи, чтобы выудить подгнивший лук и сладкую перемёрзшую картошку. Вёх до того ненавидел испорченные овощи, что просто пропускал обеды и ужины, так что к началу сезона его с ног сбивал тёплый ветерок.

Он с отвращением натянул тяжеленные ботинки, защищавшие от гвоздей, стекла и прочих неприятностей, поджидавших на Свалке, долго неуклюже шнуровал их и ужасался перспективе версту за верстой тащить ноги на поиски добра, которое тоже придётся тащить. Благо, огонь уничтожал половину веса проводов, а то и больше.

Наконец, они с молчаливым Корном побрели по мусорному хребту в сторону разрытых ям. Копаться в таких легче всего, но оставалась вероятность вернуться без улова, некоторые старатели только и жили сбором металла, глаз у них был намётан на находки.

По дороге Корн обнаружил что-то на земле, замешкался и брезгливо поднял за крыло слежавшийся трупик сороки.

– Ну на кой ты руками берёшь дохлятину? – заныл Вёх.