Без лица

Егор, чокаясь с остальными, улыбается и чувствует запах деревянной обшивки стен.

В его сильных руках стакан выглядит уместно тяжёлым и особенно красивым.

Ощущение собственной реальности – в упругости мышц, оно кроется в том, как тянешься после бега. Стоит привыкнуть – и тело уже не даст тебе лежать в оцепенении на полу, оно попросит движения, обрадуется свободе совершить первый прыжок, чтобы затем полететь вдоль планеты, рассекая воздух.

Сила сама по себе – пустой геометрический узор, на твоих руках он становится символом света.

Энергия волнами расходится от треугольников твоей силы, скрытых в коже, и возвращает тело в космос не камнем, но шелестом волос и дыханием живого существа.

Только приехав на дачу, несколько часов назад, Егор сидел во дворе на одном из больших камней возле альпийской горки с сиреневыми цветами. Эля, вращая руками, подошла к нему и сказала: «Дружок, ты как-то плохо выглядишь».

Егор тогда посмотрел на неё и спросил, поднимая брови:

– Я просто сижу на камне, но я не камень.

– Хорошее название для диплома, жаль, ты писал про коммерцию. – Эля склонила голову набок, поставив ногу на камень. – Я пошла бы в рощу, но тут темнеет так быстро. Там земляника, наверное, размером с кулак среди берёз.

– Не знаю, наверное, уже и дождь скоро пойдёт. Я бы тоже сходил, но все не соберутся.

– Смотри, какие здоровые, – показала Эля на пластиковые вёдра сбоку от дверцы в подвал.

– Это садовые, что ли?

– Наверное. Дождя в них наберётся немеряно. Может, убрать?

Егор поморщился и махнул рукой.

Высоко в небе над ними пролетели птицы.

– Смотри, птицы! – сказала Эля. – Какие красивые и маленькие.

– Их же отсюда не видно.

– Ну и что? Всё равно красивые.

На шум и радостные крики на первом этаже Паша всё-таки спустился. Играла перуанская электронная музыка.

Когда он подошёл к кухонному столу, Егор помогал Юле достать из холодильника новую бутылку рома.

– Саша! – громко сказал Эрик. – Саш, иди сюда!

Все, кто стоял и сидел лицом к двери в соседнюю комнату, засмеялись, потому что Саша нехотя и без признаков улыбки вошла, переступив порог, с пустым стаканом в руке.

– Ты уже неплохо проводишь время! – провозгласил Эрик и пригласил Сашу присесть на один из покрытых тканью стульев.

Саша подошла к столу, но садиться не стала, оглядывая людей вокруг.

– Где же поэт, литературный критик, философ? – пропела она. – Как найти мне покой, если главного критика нет? Кто подскажет мне, что за ром мы пьём?

– Никто не подскажет, – признался Егор. – Мы в лесу, здесь каждый за себя. Вот ты! – внезапно крикнул он, показывая пальцем на Юлю. – Ты мне не нравишься. Я тебя съем, как насекомые едят дерево.

– Как интересно, – протянула Эля, глядя в окно. – Как свежо, Егор. Будто маленькая божья коровка поцеловала тебя в лоб.

Аня рассмеялась и схватила за ногу Сашу, по-прежнему стоящую у стола.

На втором этаже раздался грохот.

– Изменники, убийцы тишины, – прорычал Эрик и потряс стаканом в воздухе. – Язычники, некрофилы.

По лестнице стал спускаться Паша в полосатой кофте.

– Пираты, Эрик, – поправила Саша. – Пираты.

– А теперь, когда все собрались, – медленно начала Аня с закрытыми глазами. – Объявляю начало действия.

Слова покинули Анин рот, как пушинки тополя, перекатывающиеся по воздуху в летнем зное.

Они летели неспешно и беззаботно, а потом растворились, как последняя нота в третьей части концерта.

Пусть частей и бывает другое количество, трёхчастность нравится Ане больше всего.

Их гармоничность и аркообразное распределение – как истинная арка, поддерживающая саму себя без каких-либо колонн и опор, – греют душу своей округлостью и жизненной силой.

Лучше всего, когда слушаешь барочный концерт, представлять под закрытыми веками разноцветные диаграммы, вздымающиеся и опадающие по мере развития мелодии.

Концерты для духового инструмента и струнного сопровождения похожи на поверхность океана: они точно так же таят в себе тёмную воду и переливаются в новую форму каждый раз, когда их слушаешь.

Звук фагота похож на потягивание солнечным утром, когда никуда не нужно идти.

Флейта похожа на лёгкую морось летним вечером, когда воздух расслаивается на жаркую ткань и прохладное желе.

Кларнет, самый любимый, похож на стук колёс поезда, увозящего дорогого человека.

Слушая его, можно медленно поднять руки в стороны и подставить лицо ветру.

Скептицизм, с которым искушённые Саша и Паша живут изо дня в день, вместе пишут заметки и делятся своими околоромантическими увлечениями, не доходящими даже до верхнего слоя сердца, – просто чтобы были, чтобы поставить галочку в графе «эротическое взаимодействие с другими персонажами» – их скептицизм вызван отсутствием музыки.

Они могут слушать её сколько угодно, ходить на бесконечные концерты в Консерватории, в «Доме музыки», в самых известных залах Европы, где акустика подобна шёпоту на ухо, в котором самые важные слова, которых ты ждал столько долгих-долгих месяцев, – они могут слушать сколько угодно, но ничего не услышат, потому что любовь в музыке, а музыка – в каждом отдельном звуке, которые судить нельзя, которые нельзя вбивать в таблицы и оценивать с точки зрения композиционных особенностей.

Человеку, для которого другой человек – набор технических характеристик и больше ничего, не понять, как тепло может быть внутри от пёрышка, зацепившегося за рукав того, кто тебе дорог и без заслуг, и без медалей, и без чемпионского статуса.

И секрет совпадения мелодий между двумя людьми заключается не в том, что они сложились паззлом, а в построении любых интервалов между ними, даже если на какое-то количество тактов одна из мелодий исчезает и уходит в сольное произведение, чтобы затем с новой силой окунуться в тепло совместного звучания.

Начало действия объявлено, и за это торжественно поднимаются стаканы.

Эрик: На стене прекрасные блики в честь нашей встречи. (Глядя на оконное стекло) Яркие и почти не заметные.

Эля: (Перехватывая его взгляд) Какой-то геометрический узор, я бы смотрела на него вечно. Я бы написала о нём книгу.