Юмор лечит. Новые смешные рассказы о жизни

Наказанные после рубки деревьев, младшие Петровы совсем грустные ходили. Мне пацанов жалко стало. А я еще раньше заметила, что перед забором около участка бродит котенок. Такой пушистый и хорошенький! Показала его мальчишкам – пусть, думаю, поиграют немного, развеселятся. Только предупредила, что тетя Галя ужас как боится кошек, а у дяди Феди на них аллергия.

Петровы-младшие клятвенно пообещали, что и на сто метров не поднесут животное ко взрослым. Вначале дети играли тихонечко в уголке с котенком. Потом не знаю, что они там себе надумали, но, увидев, как Галка забинтовывает Феде обожженную руку, решили, видно, подшутить. Они подкрались к этой парочке сзади и тихонько положили котенка на плечо Галки. Когда Галка повернула голову и увидела у своего носа морду котенка, она просто свалилась в обморок. Только каблучища ее над лавкой торчать остались.

Котенок испугался не меньше Галки и с шипением прыгнул на Федину голову. Хорошо, он был в очках (не котенок, конечно, а Федя), так что глаза не пострадали. Только необожженная рука в нескольких местах поцарапанной оказалась – это Федя так отдирал от себя животное. Очень испугались за Федино лицо. Оно стало фиолетовым и раздувалось прямо на глазах. Спасибо, у Букиных в аптечке нашлись нужные лекарства. Так что Федю относительно быстро привели в порядок. Про Галку в общей суматохе с Федей все как-то забыли. Но потом она и сама в себя пришла. И заикалась-то всего полчасика, не больше.

Я честно пыталась заступаться за мальчишек. Говорила, что дети не виноваты, что просто хотели пошутить немного. Но Петров-старший как-то странно на меня посмотрел и снял ремень. Тут я заметила, что у Толика к спине прицепился репей, и сразу побежала его отцеплять. А бедным мальчишкам досталось по полной.

Когда уже все разъезжались, Галка сказала, что обратно с нами не поедет, а сядет в машину к Феде. Я, конечно, очень удивилась про себя. Думаю, видно, совсем Галку тоска заела, раз на такого плюгавенького мужичка клюнула. Но виду ей не подала, а только ободряюще подмигнула подруге.

Попрощаться с Букиными мы с Толиком подошли самыми последними. Я доверительно им посоветовала, что в следующий раз не стоит звать всяких горе-помощников. А вот мы с Толиком сегодня на славу потрудились. Нет, нет, не стоит нас благодарить! Мы просто очень рады, что помогли. Так что, если надо, мы с Толиком всегда готовы. Толик у меня работящий и ответственный. Если ему какое задание дашь, то он делает его очень хорошо.

Толик от смущения опускал глаза и тихонько дергал меня сзади за кофту. В ответ Букин-муж благодарно пожимал руку Толику и дружески хлопал его по спине. А Букина-жена ничего не говорила. Только головой все время кивала. И веком еще как-то странно дергала: то ли подмигивала мне, то ли ей в глаз что-то попало. В общем, думаю, нами она осталась вполне довольной. Мы же с Толиком столько для них сделали!

Вера Прокопчук

Как я боролась с врагами советского ВПК,

или Нарочно не придумаешь

Это было очень, очень давно.

Динозавры, правда, уже вымерли, но СССР был еще жив, а я была молодая и красивая. Мне была нужна подработка, а лаборатории военного НИИ – лаборантка. Зачем именно она была нужна, я поняла очень быстро.

В первый же день меня призвал к себе шеф, он же завлаб, и спросил:

– Стенгазету когда-нить рисовала?

Чего-чего, а этого добра я еще в школе намалевала столько, что чертям тошно. Я кивнула.

Он нервно дернул плечом и сказал:

– Тут на нас, э-э-э… общественники наехали. Стенгазету им надо, по поводу Нового года. У меня куча срочной работы, а им стенгазету подавай. Что мне, инженеров от работы отрывать ради стенгазеты? Короче, возьми это на себя.

Я взяла. Я очень хотела понравиться начальству и взялась за дело с размахом. Я склеила в рулон десять листов ватмана, изукрасила их снежинками, Дедами Морозами, стихами и прочей фигней. Газету выносили в коридор пять сотрудников – она еле влезла в простенок.

Шеф был доволен. Он вызвал меня и сказал:

– Тут на нас, э-э-э… общественники наехали. Ты петь умеешь?

– И даже на гитаре играть, – ответила я машинально.

– Отлично. Они хотят конкурс – какая лаборатория лучше поет. У меня куча срочной работы, а тут конкурс, делать им нефиг… Действуй!

Я пошла на конкурс и спела что-то лирическое.

Шеф был доволен. Он вызвал меня и сказал:

– Ты умеешь делать мягкую игрушку?

– Чи-и-иво?

– Тут на нас, э-э-э… общественники наехали. Хотят конкурс всяких поделок.

– Господи, да у вас тут военный НИИ или кружок «Умелые руки»? – не выдержала я.

– А что поделать, – шеф пожал плечами. – Так ты на конкурс давай че-нить, а?

– Рисунки пастелью пойдут?

– Пойдут! – обрадовался шеф.

Я нарисовала, как сейчас помню, на листах формата А3 что-то на тему «комеди дель арте»: на одном была Коломбина возле зеркала, на другом – Пьеро и Арлекин. Качество рисунков было так себе, но в сравнении с тем, что рисовал поздний Пикассо – очень даже ничего. Рисунки имели успех и даже заняли какое-то место. Шеф был доволен.

Вскоре я начала понимать, кто главный враг советской оборонки. Это были не НАТО, не США, не гадкие шпиёны – нет. Главные пакостники, мешавшие советским военным инженерам жить и работать, были эти самые «общественники». Где они гнездились, я не выясняла, но они делали все, чтобы не дать серьезным людям с головой уйти в работу над военным заказом. Они устраивали какой-то перманентный детсад, заставляя инженеров и физиков петь, плясать, вышивать крестиком и лепить из пластилина ежиков.

Они были, видимо, убеждены, что военный инженер – это такой малограмотный дремучий мужик, которого надо охватить «культуркой», а то так темным и помрет… Переубедить их было невозможно – можно было только нейтрализовать. И вот между этими придурками с инициативой с одной стороны и коллективом лаборатории с другой – бастионом стояла я! Я рисовала, пела соло и хором, плясала, чертила плакаты и бегала лыжные кроссы. Коллектив лаборатории начал воспринимать меня как исключительно полезного человека. Меня даже полюбили.

Но однажды шеф снова вызвал меня к себе. Он выглядел очень озабоченным – настолько, что я подумала: сейчас меня, чего доброго, заставят прыгать с трамплина или ходить по канату без лонжи.

«Без лонжи не буду, – решила я твердо, – я высоты боюсь».

Шеф между тем барабанил пальцами по столу. Затем глянул быстро на меня, снова на стол, опять на меня и спросил:

– Ты трактором когда-нибудь управляла?

Я потеряла дар речи. Только смотрела на шефа глазами, большими, как у лемура-долгопята.

– Тут на меня, э… – он был смущен, – опять общественники наехали…

– А трактор-то им зачем?! – пролепетала я.

– Дык это ж они только зимой нас конкурсами изводят, – пояснил шеф, – а летом у них для нас припасены посадка капусты, потом опять же прополка капусты, потом сенокос, и еще уборка картошки. И вот – говорят, нужен тракторист. Поэтому нужно кого-то отправить на курсы!

– Я гуманитарий, – пробормотала я, – я в железках ни бэ ни мэ…

Шеф всплеснул руками.

– Деточка, ну войди в мое положение! У меня проект горит! Не могу же я снять инженеров и бросить на курсы трактористов!

Мне стало жалко шефа. Я любила его истинно сестринской любовью. Началось это с того дня, как я однажды утром, еще в коридоре, на подходе к лаборатории, услышала взрывы смеха. Зашла и увидела следующее. На двух сдвинутых рядом столах стояли шеф и главный инженер из соседней лаборатории в позе скульптуры «Рабочий и колхозница» с откуда-то добытыми танкистскими шлемами на головах.

– Что это?! – изумилась я.

– А это скульптурная группа «Два танкиста»! – объяснили мне.

После чего я точно поняла, что шеф – наш человек…

Итак, мне стало жалко шефа. Но сомнения меня томили.