Царица Парфии

Расцветив свою речь, как и подобает образованному человеку, цитатой из Гомера, напыщенный старик Луций Полита продолжил, обращаясь ко всем членам домашнего совета:

– Жизнь в Риме стала до невозможности распущенной. На каждом шагу видим пренебрежение моралью. Молодому возрасту подобает скромность. Всем остальным добродетелям место за ней.

И только после этого высказывания Луций Полита обратился к Карвилию. Он выбросил вперед правую руку и рубил ею воздух, словно отрубал фразы.

– По старому обычаю ты, Карвилий, должен приговорить жену к смертной казни. Семейная добродетель не менее важна для государства, чем доблесть воинская. Семейная верность – это не только привязанность к супругу. Это стремление сохранить чистоту рода. Рода! – возвысил голос старик, стремясь вбить свою мысль в неразумные головы. Указательный палец его костлявой руки был угрожающе поднят кверху и дрожал от негодования. – За измену, за осквернение супружеской постели жена достойна только одного: смерти.

Внутренне ужаснувшись, все обменялись быстрыми взглядами. Как ни безжалостны были требования общественного мнения, все же убийство жены – это слишком. Безусловно, принятие решения оставалось за Карвилием, но ни родители Симилы, ни дядя, ни тем более Валент с его солдатским цинизмом не считали такой шаг необходимым. Воцарилось безмолвие. Все ожидали, что скажет Карвилий.

Карвилий откинулся назад, вжался спиной в жесткое кресло. Мысли его мешались. Ему было трудно, почти невозможно принять решение. Он соглашался со словами отца и считал Симилу достойной смерти, но потом сердце его падало куда-то вниз и разбивалось вдребезги. Что ему останется после ее смерти? Пустая, холодная старость. Скрасит ли такое жестокое, гордое решение его дни? Лишиться Симилы – да это все равно что лишиться души, сердца. Он способен наказать Симилу, но он не способен наказать себя. Нет и нет. Действовать вопреки собственным интересам ни для какого идеального принципа он не намерен.

Видя душевное смятение племянника и желая ему помочь, Рубелий немного поерзал в кресле, то ли собираясь с мыслями, то ли устраиваясь поудобней, и наконец произнес как можно более беззаботным тоном (взгляд его при этом был полон искреннего сочувствия):

– Женщина не имеет права уйти от мужа, но муж может прогнать жену, если поймана она была на прелюбодеянии.

Толстяк всем сердцем сочувствовал Карвилию. Сам он был неспособен к столь сильным переживаниям по данному вопросу. Ему прегрешение Симилы не казалось столь острым, но он видел страдания племянника и, старательно вздыхая, пытался словами утешить, облегчить тому боль.

Но слова дяди, так же как слова отца, не соответствовали желанию Карвилия. Да, он мог бы отослать свою супругу в родительский дом. Это не шло вразрез с общепринятыми нравами. Обычно римскому мужу для развода было достаточно произнести фразу «Забирай свои вещи с собой».

«Разведусь – и она за другого замуж выйдет», – тоскливо подумал он.

– Был бы при супруге – осталась бы она непорочной. Муж, следовательно, виновен за все, что происходит в его доме, – не сдержал Валент характера, прекрасно сознавая, что Карвилий такого попрека не заслуживает.

По лицу Валента скользнула шалая ухмылка. Его лицо сияло самодовольством, обожанием собственной персоны.

Женским чутьем Виргиния Лебеон уловила нежелание Карвилия расставаться с Симилой. Так что такое оскорбление их семье, как возвращение женщины в дом отца, им не грозит, и дочь не лишится своего статуса матроны. Она видела, что Карвилий жаждет другого решения, что, несмотря на произошедшее, его исстрадавшаяся душа тоскует по Симиле.

Хитрая женщина сделала вид, что преисполнена скорби, и заговорила задушевно, ласково.

– Позволь мне дать тебе добрый совет, Карвилий. Вспомни, что ведь обладала Симила прежде качествами лучших римских женщин – стыдливостью, покорностью, прилежанием в домашних работах, религиозностью. Значит, – Виргиния сделала многозначительную паузу, – не она виновна в произошедшем, виновен в ее падении, в лишении доброго имени раб. Он сделал ее изменницей. Вот кто поистине достоин наказания. Да хранят твой покой, Карвилий, маны[5 - Маны – у древних римлян души умерших предков. Почитались божествами и покровительствовали роду.] твои.

Слова, сказанные матерью Симилы, словно сладостный бальзам омыли истерзанные нервы Карвилия.

– Так приблизить египтянина, пришедшего в Рим босым, забыв о коварной натуре этого народа, о их хитрости, лукавстве, коварстве, тщеславии, дерзости, спеси! – добавил Гай Лебион, поддержав жену.

И эти слова были приятны Карвилию. Лицо его вспыхнуло, глаза загорелись ненавистью и мстительной радостью. Да-да, оскорблена его национальная римская гордость. Проклятья сорвались с его помертвевших губ.

Некоторое время Карвилий молчал, собираясь с мыслями.

– Вы правы. Он враг, живущий в доме господина. Он нарушил законы божеские и человеческие. Он будет высечен, закован, отправлен на каменоломни. Да поразит Юпитер виновного своей молнией, – Карвилий сделал паузу, лицо его стало строже. – При этом гнев мой не преобладает над стыдом. Я не намерен публично признать позор деяния, выставить его на всеобщее обозрение, не намерен порадовать любителей скандалов. Все произошедшее должно остаться в семье. Молва ни к чему, – жестким тоном закончил он, и все присутствующие признали, что речь Карвилия разумна и внушает уважение.

Фамильная честь не менее важна для римского общества, чем ценность добродетели. Безусловно, не следует распространяться о семейных тайнах.

На этом совещание закончилось.

Клиенты Карвилия с утра не были допущены в атрий. Они стояли на улице у дверей дома. Их пора было впустить, иначе могли пойти ненужные разговоры.

Луций и Гай вышли из дома вместе. Постояли у входа, проводив взглядами открытые носилки, уносившие Виргинию, и величавой походкой, как и положено римским гражданам, отправились на форум[6 - Форум – в древнем Риме: площадь, где протекала общественная жизнь города.]. И хотя взгляды этих двух славных мужей на политику и будущее государства разнились принципиально, совместная прогулка свежим утром и беседа доставляли удовольствие обоим.

Необычайные успехи расширения державы производили на современников сильнейшее впечатление. Стоит ли удивляться, что на фоне столь грандиозных политических событий два достойных римских мужа из всаднического сословия быстро забыли о произошедшем в доме Карвилия. И хотя всадники политикой не занимались (это было прерогативой сената), политические дебаты завораживали и их. Постепенно мужчины втянулись в бесконечную беседу о противоположности греческой и римской культур.

Гай Лебеон, человек добрый, благовоспитанный, стремящийся к умеренности во всем, благосклонно относился к греческому складу мышления. Проповедуя эллинизм, он был не прочь блеснуть ученостью.

– Римляне и эллины должны быть партнерами, партнерами в управлении, – говорил он. – Согласие народов – вот к чему необходимо стремиться.

Эта мысль была чрезвычайно популярна на Востоке, еще со времен походов Александра Македонского. Последователи ее считали, что Восток и Запад должны прийти к согласию и тогда в мире наступит гармония.

Агрессивный Луций Полита был принципиальным противником эллинизации Рима и, следовательно, придерживался диаметрально противоположного мнения. Говорил он страстно, нервно, с трудом сдерживая нетерпение, с трудом примиряясь с иным мнением.

– Люди Запада превосходят людей Востока, в этом не может быть никаких сомнений. Только жители Италии должны безраздельно господствовать, только им подвластна судьба мира. Никаких независимых государств на границах Рима! Все они должны быть превращены в римские провинции[7 - Провинция – подчиненная область вне Италии. Управлялась претором.].

Такие взгляды и мысли были также широко распространены среди римлян, являясь своеобразным идеологическим оправданием римских притязаний на чужие территории.

Беседуя в том же ключе, мужчины дошли до форума. В здание сената доступа им, естественно, не было. Но приятно и просто прогуляться в базилике[8 - Базилика – крупное общественное сооружение, большой просторный зал.] Эмилия, среди множества статуй из камня, бронзы, мрамора, потолкаться среди прочих праздношатающихся и любителей поговорить, собиравшихся вокруг ростр[9 - Ростра – ораторская трибуна на форуме.] и возле солнечных часов. На форуме постоянно толкались и богачи в сопровождении рабов, и бедняки, люди деловые и бездельники.

Глава третья

Каждому народу дорога его история, но мало какой, наверное, так ценил свое прошлое, как римляне. Нравы предков были для них наставлением, идеалом и нормой, а движение времени вперед, соответственно, – нарушением идеала и нормы и, следовательно, – утратой, разложением, порчей.

    Георгий Кнабе. Древний Рим – история и повседневность

Прежде чем продолжить повествование, я посчитала нужным сделать небольшое отступление, с тем чтобы читателю было легче представить себе не только психологию, систему ценностей, вкусы людей, идеологию, но и политические события, на фоне которых протекает действие романа. Неповторимость данного времени, его специфичность.

В первом веке до нашей эры античный мир жил в предчувствии полной смены времен. Покорение и ограбление других народов не прошли бесследно для римских граждан. Стали исчезать классические римские добродетели – суровое достоинство и умеренность, мужество и милосердие, справедливость и благочестие, святость домашнего очага. И, напротив, приблизились пороки – алчность и зависть, продажность сенаторов и подкуп избирателей, ненасытная жажда наслаждений и немыслимый разврат. Низшие слои населения Рима захлестнули иждивенчество, паразитирование, нахлебничество. Величественное здание римской res publica зашаталось.

В сорок девятом году до новой эры армия Гая Юлия Цезаря, вопреки запрету сената, переправилась через речку Рубикон. Рубикон отделял Цизальпийскую Галлию[10 - Цизальпийская Галлия – часть северной Италии. Название переводится как «Галлия, расположенная по эту сторону Альп», то есть по одну сторону с римским государством. Также именовалась Ближней Галлией.] от Италии. «Пусть будет брошен жребий», – якобы произнес Юлий Цезарь. Это выражение осталось в истории как решение, после которого нет возврата, начало опасного предприятия, исход которого сомнителен.

Переход Рубикона сделал неизбежным столкновение Гая Юлия Цезаря с Гнеем Помпеем, и, следовательно, трагедия братоубийственной войны приблизилась вплотную. Легионы Цезаря выступили против легионов Помпея. Орлы против орлов. Римляне против римлян. Началась гражданская война, жестокая и кровавая. Борьба двух тиранов за власть. В результате этой войны Цезарь вступает в Рим. Помпей бежит из Италии на Восток.

В октябре сорок пятого года Цезарь празднует свой пятый триумф[11 - Триумф – победоносное шествие по главным улицам Рима. Поводом могла стать лишь большая победа, уничтожение не менее пяти тысяч воинов противника.]. Но как он отличается от предыдущих! Это не триумф над покоренной Галлией или Востоком. Диктатор празднует победу над согражданами.

Гай Юлий Цезарь решительно стремится сделать свою власть царской. Но не все согласны с тем, что славные дни Республики и Свободы миновали. В среде республиканцев созрел заговор. В заговоре против Цезаря приняли участие более шестидесяти человек. Они восстали против диктатуры правления одного человека.

В мартовские иды[12 - Иды – пятнадцатый день месяца. Мартовские иды – 15 марта.] сорок четвертого года до новой эры Гай Юлий Цезарь был убит. Заговорщики считали, что, убивая диктатора, они защищают республику, спасают Рим от грозящей ему тирании. Но отстоять идеалы республики заговорщикам не удалось.

После мартовских ид Цезарь намеревался отправиться на Восток. Слава Александра Македонского не давала ему покоя, впрочем, как и многим неординарным людям того времени. Восток манил. Армения, Парфия, Индия – эти названия звучали завораживающе.

Следить за последними приготовлениями к восточному походу в Македонию был отправлен внук сестры Цезаря, Гай Октавий.

Октавий уже шесть месяцев жил в Аполлонии, портовом городе на побережье Македонии, когда пришла весть об убийстве Цезаря. Октавием овладели страх и растерянность.

Между тем слухи о получении недоброго известия (вестник прибыл с пером на копье) быстро распространились по городу. Виднейшие жители Аполлонии собрались у дома, в котором жил Гай Октавий. Горели факелы. Собравшиеся волновались. Но и для Октавия еще ничего не ясно. С чьего одобрения совершено это гнусное убийство, кто замешан – сенат или заговорщики? Кого опасаться? Он полон сомнений.

Всю ночь Октавий провел в совещании с друзьями. Друзья советовали ему скрыться в войсках. Три легиона стояли в это время в Македонии. Но Октавий решает этого не делать. И тут он получает письмо от матери. Опасаясь за сына, Атия предлагает ему избрать жизнь частного лица. Но Октавий решил ехать в Рим, чтобы на месте понять, кто ему друг, кто враг.

Это было холодное и опасное для плавания время года. Но все же Гай Октавий с друзьями переправился через Ионийское море и пешком направился в Лупию. В Лупии Октавий узнает подробности убийства и получает копию завещания Цезаря. В завещании Гай Октавий объявлен наследником Цезаря и его приемным сыном.

Приходит новое письмо матери Атии и отчима Филиппа. Теперь они оба настойчиво уговаривают Октавия не принимать наследства Цезаря и не присваивать себе его имя, то есть отказаться от усыновления. Но Октавий посчитал такой отказ постыдным и отправился в Рим.