Долгая беседа подходит к концу, или Новая Шахерезада

– Да кто же ты, наконец? – волновались стражники.

– Я, я? – лепетала испуганная тень женщины, – Кто же я? Дайте вспомнить. Годы большие, забыла, – выглядела она бледной, уставшей, больной. Горькие складки морщин зияли на лбу, щеках, подбородке. Она уже была похожа не на женщину, а на древний, трухлявый пень. (Народная молва приписала ей девяносто девять лет жизни за одно её прегрешение, о котором речь пойдёт далее, но жила она меньше). Вдруг этот пенёк зашевелился, подпрыгнул и радостно закричал:

– Вспомнила! Я – Оно но Комати! – и устав от напряжения, зашаталась, ухватившись за растущий перед ней куст можжевельника. Вслед за ней воскликнули удивлённые стражники:

– Как, Оно но Комати? Не может такого быть!

А она, набравшись храбрости, вновь радостно повторила:

– Я – Оно но Комати!

Неожиданно все исчезло перед её взором. Туман, застилавший сознание, рассеялся, память ожила. Из неё чётко выплыло прекрасное, юное создание. Девушка, чьей красотой и талантом восхищалась вся Страна восходящего солнца. Оно но Комати была высокородной и богатой, жила в большом замке, охраняемом многочисленной стражей. Знатнейшие люди: император и сёгун (главнокомандующий армией) часто приглашали утонченную поэтессу в свои дворцы на празднества. Она была украшением всех торжеств и застолий. Ею все восхищались, но она спокойно принимала поклонение, её сердце ещё никому не принадлежало. Окружающим же казалось, за блестящей внешностью и изысканно-рафинированными стихами скрывается самовлюбленный нарцисс.

Она, безусловно, любила свою красоту, и частенько смотрела на своё отражение в зеркале. Их у неё имелось немало: два бронзовых, три серебряных. Они, небольшие по размеру, овальной формы, радовали её взгляд. На обратной стороне отражались узоры, а впереди – хорошо отшлифованные пластины, для чёткости изображения. Ручки их тоже были затейливыми и изящными, за них приятно было держаться. Поэтесса отдавала предпочтение зеркалам из серебра. Особенно одно, привезенное из Китая, ей очень нравилось. Изображение прекрасное, и на обратной стороне вместе с узорами, пожелание в виде иероглифов: «На благо всем людям, кто будет им пользоваться». Она сама расчёсывала перед ним длинные чёрные волосы, распуская их широкой волной, и затем, собирая в сложную кокетливую прическу; сама красила, трепещущие от восторга, губы, подводила тенями загадочные глаза. Долго изучала безупречно гладкий белый лоб, нежно розовеющие щёки. Протягивала руку к своему отражению и гладила, будто боясь, что оно исчезнет, целовала его, с надеждой, что оно всегда будет таким. Но никто из окружающих не догадывался о её настоящей сущности. Она любила сочинять и читать, предпочитая древние рукописи. Растянувшись на циновке, поэтесса восхищалась их содержанием, чаще всего выбирая китайские манускрипты. Тогда в Японии была мода на всё китайское. Считалось хорошим тоном в местных домах знати разговаривать на китайском языке, подражая их обычаям, культуре, моде. Китай задавал тон. Почти так же, как у нас в России в девятнадцатом веке было в фаворе всё французское. Писатели Поднебесной были вычурны, умны, утончёны, романтичны. Читая такую литературу, поэтесса жила другой жизнью, ирреальной. В их повествованиях ей нравились рассказы о том, что обычный человек может жить иногда иначе, чем все. Поэтессе запомнился рассказ, в котором мужчина, встретивший рыжую лису, полюбил её. Она же, в благодарность, превратилась в красивую женщину, и стала его супругой. Или другой: некий чиновник полюбил девушку. Она стала его любимой, образовалась семья, появились дети. Много позже он узнал, что жил с бабочкой на ветке высокого дерева. И всё вернулось на круги своя. Что было – исчезло, он остался один, а его жизнь почти прошла. Такие измышления будоражили воображение поэтессы. Она сориентировалась, жизнь духовная тоньше обычной, с её нуждами, тревогами, неудачами. Поэты – мечтатели. Они всегда готовы воспарять в неведомые дали. Поэтому романтичная поэтесса стала считать реальную жизнь пустой, неинтересной, опустошающей душу. Всё земное она не желала принимать в серьёз, ждала чего-то необъяснимого, возвышенного, берегла сердце для идеального. Никто из окружающих её не понимал. Со стороны она казалась надменной гордячкой. Но это была спасительная маска, ограждавшая от грубой действительности. Так считала она, и никому никогда не призналась бы, что живёт в другом измерении, нарисованном ею, мире. Кроме чтения, поэтесса любила слушать музыку и писать стихи. В этом не было ей равных. Она являлась родоначальницей стихотворной формы «танка». В её душе жили только возвышенная красота и утончённое искусство. Над поклонниками же она подтрунивала, расставляя им изощренные ловушки, чтобы быстрее отделаться от них. (Они её утомляли). Красавица потешалась над беднягами, смакуя их неловкость и промахи. Поэтессу побаивались даже во дворце за её острый язычок – он резал, как бритвой. Но и восхищались ею одновременно за изысканность, находчивость, образованность, красоту. Она не злословила, как примитивные сплетники, посрамляла своими стихами-пятистишиями, от них все приходили в восторг. Поэтесса была то дерзкой и высокомерной, то возвышенно-неземной, сотканной из перламутрового воздуха. Поэты – мечтатели, и горе тому, кто посмеет вернуть их к реальной действительности, получится всё грубо, нетактично.

Когда в её сердце зарождалось нечто благородное, она брала в руки бумагу и изливала на неё горячие, живые, трепещущие строки, обращённые к идеальному возлюбленному, красивому, талантливому, как она сама. Жизнь, словно бурная, горная речка, мчалась всё вперёд, журча и вспеняясь, но ничто не нарушало идеальный покой поэтессы.

Однако всему приходит конец. Её полюбил со всей юной страстью и пылкостью молодой человек по имени Фукакуса. Днём и ночью он думал только о ней, желая находиться постоянно с любимой, не имея покоя от тоски в разлуке. Но поэтесса потешалась над ним: Что может дать ей любовь обычного человека? Если только немного развлечься? И она, то дарила ему нежные улыбки, то хмурилась и сердилась, истерзав вконец сердце несчастного. Ради неё он был готов на многое, но она пренебрегала им. Набравшись храбрости, он прошептал:

– Дорогая Оно но Комати, я не могу без Вас жить. Вы всё для меня – воздух, без коего я умру, жизнь, которую я люблю, солнце, которое меня согревает. Сжальтесь надо мной!

– Хорошо. Сто ночей Вы проведете, бодрствуя у моего замка, тогда я смилуюсь над Вами, и, может, полюблю, Вы согласны?

– Да! – отвечал безумец.

Это условие было шуткой сумасбродной девчонки. Но влюбленный всё принял за чистую монету. Любовь не может не верить, она способна перевернуть горы, умчаться за тридевять земель, достать с неба звезду и подарить любимому! Он решился на этот поступок, желая показать ей силу своего чувства. Дни он проводил на службе, а промозглые ночи у стен её замка. Он исполнял каприз безжалостной девы девяносто восемь ночей. На девяносто девятую ночь он умер.

С тех пор прекрасная поэтесса не знала покоя. Она поняла, что погубила совершенно невинного юношу. Осознание этого не давало ей спать по ночам, нормально жить, как все обычные люди.

Татьяна-рассказчица вдруг грустно вздохнула, прервав на мгновение повествование, и продолжила:

– Об этом случае из жизни Оно но Комати я прочитала в древне-японских манускриптах, увлекаясь классической формой «танка» середины девятого века. Позже я узнала и другие неофициальные сведения из её жизни. В Японии о ней слагались легенды, иногда противоречащие одна другой. Русский академик Конрад (середина двадцатого века), изучавший её творчество, писал: «В народе не знали чему отдать предпочтение – её красоте или таланту». Постепенно Оно но Комати стала успокаиваться, приходить в себя, забывая тягостное прошлое. Время лечит. Но в жизни ничто не проходит даром. За ошибки люди платят высокой ценой. Свита императора пополнилась, в его личной охране появился молодой, видный самурай, знавший цену жизни, себе, женщинам. Увидев его среди придворных, поэтесса спокойно прошла мимо, не обратив на него внимания. Это задело самолюбие молодого человека. Он был так пригож, что все придворные дамы теряли из-за него головы. А эта странная поэтесса даже не смотрит. Он решил ей отомстить.

Каждый день она стала получать от него свежие цветы и стихи о любви. Сначала она выбрасывала презенты. Но самурай был настойчив, не отступал. Наконец, в ней заговорило извечное женское любопытство, взявшее верх над осторожностью. Цветы не выбрасывались, стихи читались. Вот что было написано в одной из записок: «Вы так прекрасны, что блекнут луна, звёзды и солнце на небосклоне. Вы любимое дитя красоты и мудрости! Вы – сама поэзия, музыка и мечта… Вами, нечаянно брошенный взгляд на человека, – невиданное счастье! Я перед Вами жалкий крошечный червячок, ползаю и целую следы от Ваших маленьких ножек, если не снизойдете, не пожелаю оставаться на этой грешной земле! О, смилуйтесь!».

Когда самурай узнал о её капитуляции, то потерял всякий интерес к гордячке. От него уже не было подарков, и не стало видно его самого. Все пересмеивались над некогда неприступной Оно но Комати. Наконец, ей объяснили, в чём дело. Бывший ухажёр держал пари с друзьями, что добьётся её благосклонности. А выиграв спор, попросил императора отправить его на службу в другое место – ко двору сёгуна. Однажды ей передали его записку: «Прощай, не жди, не вернусь! Я никогда не любил тебя! И давно женат!». Увы! Жизнь заставила её спуститься с розовых облаков, окунуться в реальность, некрасивую, постыдную. Она поняла, не отгородиться неприступным забором от действительности. Надо не мечтать, а жить… на земле… и проще…

Удручённая, она решила, что это наказание за гордыню, высокомерие, погубленную ею некогда любовь. Поэтесса удалилась от света, размышляя над превратностями судьбы, смиряясь со своей долей.

Это всё сердце моё,

Что отплыть я решилась

В такой непрочной ладье:

Всякий день её заливают

Невольные горькие волны.

Она много читала, писала, становилась мягче, тише, сердечнее:

От студёного ветра

Краснеют и осыпаются….

Тихо, словно тайком,

Слой за слоем ложатся на сердце

Листья горестных слов.

Она осознала, главное в жизни не красота, положение в свете и богатство, главное – быть добрым, хорошим человеком. Но сердце у неё было уже надорвано.

Ни дорогие украшения, ни фантазии, теперь не интересовали, определившую свой путь женщину. Иногда, когда ей было особенно грустно, она надевала наряд невесты, обувала обувь на платформе, удлинявшую рост, делавшую стройнее (такую обувь японки носили, дабы не пачкать длинное дорогое кимоно, волочившееся по грязной земле), и выходила в сад. Садилась на что-нибудь, находящееся поблизости. Задумчиво смотрела на цветущие ветки сакуры, розовые цветы космеи и камелии, синие гортензии и глицинии, сочиняла стихи «танку», пела их вслух с надеждой, что погибший юноша когда-нибудь её услышит, заговорит с ней и простит.

Однажды, она задержалась там продолжительнее обычного. Долго грустила, просила прощения у Фукакуса, комкая в руках мокрый от слёз платочек. Вдруг ей показалось, что она увидела его вблизи, и он прошептал:

– Я простил Вас, дорогая госпожа, не плачьте, Вы скоро будете не одна, обретёте настоящее счастье, взаимную любовь. Но, постарайтесь сберечь её!

Оно но Комати, не отдавая себе отчёта, еле слышно прошептала:

– Спасибо.

Потом решила, что она вздремнула, и это ей почудилось во сне:

С тех самых пор, как в лёгком сновиденье

Я, мой любимый видела тебя,

То, что непрочным сном

Зовут на свете люди,

Надеждой прочной стало для меня!

Она поверила обещаниям и успокоилась. И уже с ещё большим вдохновением слагала стихи, нежные, глубокие, трогательные. Они бередили души людей, заставляя задумываться:

Думала всё о нём

И нечаянно дремой забылась,

И во сне увидала его.

Ах, если б знать – то сон,

Разве бы я проснулась?

Татьяна вновь прервала своё повествование и произнесла с восхищением: