Захолустье. Мой путь

– Ты моя сестра-овечка
Мы с тобой друзья навечно.

Я ей рассказала, что у нас… там «овца» это ругательство. И Тай теперь меня дразнит детским стишком.

Это хорошее воспоминание. Свежее. Сегодняшнее.

Но старец Ларий мотает головой.

И в зале мама Толли тоже хмурится. Ларий наклоняется ко мне, командует:

– Другое! Про метро!

Это старое. Про то, как я слышала в метро музыканта с саксофоном. Он играл мелодию из того самого моего любимого мюзикла. И это было волшебно.

Ладно, пусть будет саксофон.

Тёплая картинка. Красивенькая.

И я почти ничего не чувствую, пока её передаю. А люди улыбаются, плачут, расправляют плечи, вздыхают. Просто красивенькая картинка для гостей, я её прокрутила и теперь стою зеваю. Хочу сесть на место, но Ларий останавливает. Обращается ко мне «сестра», как к взрослой несемейной женщине.

– Спасибо, сестра Дым. Вместе с этой благодарностью я хочу передать тебе право наследия ордена. Служи своей новой родине верно и честно.

Я зеваю, мотаю головой.

Чулочный пояс опять сполз, режет!

– Ага, спасибо.

В зале шорохи. Движения. Ничего не понимаю. Что он там сказал?

– Приветствуйте сестру Дым, наследницу ордена милосердия!

И он мне кланяется.

Я стою и улыбаюсь как дурочка. Это как на уроке, когда думаешь о своём и тут вдруг: «Вика, о чём мечтаешь? Что я сейчас говорила?». Там я тоже всегда улыбалась как дурочка. Но там было привычно. А как сейчас себя вести, я вообще без понятия.

И все смотрят, встают, аплодируют, потом садятся и снова на меня смотрят. Ну ладно, значит надо импровизировать, как на любом школьном спектакле, когда что-нибудь обязательно идёт по косой.

Я тоже кланяюсь. Сперва Ларию, потом залу… мама Толли не улыбается, смотрит напряжённо. Юра пристально разглядывает меня. Он уже не выглядит таким сонным! Маленький Август ковыряет в носу. Так смешно! Всё серьёзные, а этот…

И я улыбаюсь. И всё – будто какие-то завязочки оборвались, типа этой дряни на чулочном поясе! Мне так свободно. Словно я вспомнила роль.

– Добрый вечер, собратья по Ордену! Благодарю за оказанную честь. Это очень важно для меня и для вас…

И дальше я уже знаю, что говорить. Потому что, если честно, когда я думала, что вырасту и стану актрисой, я репетировала награждение. Ну, не «Оскара», но что-то такое, важное и прекрасное. Как мне что-нибудь вручают, и я стою со статуэткой и говорю такие тупые… такие прекрасные слова. Яркие и бессмысленные, как золотая обёрточная бумага.

Я и сейчас так говорю.

– Обещаю себе и вам, что буду и впредь служить делу нашего Ордена.

А потом я разворачиваюсь к экрану. И вывожу момент своей аварии. Показываю, как папу вытаскивают из-за руля и бьют о багажник. Как я сижу на бордюре и смотрю на нашу машину. А там дым. И как мне страшно, тоже показываю!

Экран гудит от напряжения, рядом с ним почти жарко, у меня волосы встают дыбом, дышать сложно… хочется обернуться на зал, посмотреть, как они реагируют, заряжаются моими эмоциями. Но я смотрю на экран. На своё изображение.

Ларий подходит в плотную, становится у меня за спиной, шепчет.

– Покажи свой уход!

Я разворачиваюсь. Зал ждёт. Они смотрят на меня так, будто я их надежда.

И я показываю свой последний день в своём реальном мире.

Как у меня было видение про эпидемию. Как я пришла в школу на наш спектакль к Восьмому марта, перед самым началом вышла на сцену и тоже посмотрела в зал. Собрала всю энергию, все свои способности. Чтобы те, кто был в зале, оказались под защитой моей силы. Чтобы их не коснулась болезнь, которую я предвидела. Там в зале не было моих родителей, но там сидели другие люди. Бывшие одноклассники, учителя… но я не выбирала, кого мне спасать. Просто была с ними. Отдала им все эмоции. И страх, и любовь, и вообще всё, что у меня было. Перегорела эмоционально. И потом меня перекинуло сюда. И обратно не пускает.

Я это всё показываю на экране: без слов, но, наверное, всё равно было понятно.

Ларий обнимает меня за плечи и протягивает платок, белый в синюю клетку. Пока я всё это показывала, я плакала и не замечала. А сейчас даже платок взять не могу: руки трясутся от усталости. Иногда сдача энергии забирает много сил, они не сразу возвращаются. Ларий сам вытирает мне слёзы и говорит:

– Заканчивай!

И я отворачиваюсь от экрана. Там медленно тает моё последнее воспоминание: люди в школьном зале.

Теперь я смотрю на этот зал. Здесь негромко переговариваются и тихо плачут. Прямо как на поминальных службах в сериалах. Маленький Август что-то спрашивает у мамы Толли, он, наверное, не понял, что происходит. Мама Толли отвечает и тоже утирает слёзы – таким же белым платком в синюю клетку. А Юра… Юра смотрит на экран изо всех сил. Потом поднимается с места, подходит ближе. Мама Толли протягивает руку, но не успевает его остановить. Юра стоит перед самым экраном, загораживая остальным изображение.

По кивку Лария из первого ряда поднимаются двое мужчин в синих костюмах. Встают возле Юры, но не оттаскивают его. Юра ведь наш, из Ордена милосердия. И сейчас он безвреден. Просто он из семьи эмоционально зависимых людей, его очень неправильно воспитывали. И несколько месяцев назад он пережил сильный приступ – передозировку эмоций. Сейчас ему трудно.

Но Юра не кричит, не размахивает руками. Просто смотрит.

Ларий разворачивает меня к залу, заслоняет. Говорит негромко и торжественно:

– Вы увидели то, что пережила и прочувствовала Дым. Я надеюсь, ни у кого нет вопросов о том, почему именно она будет наследовать Орден!

Мама Толли почему-то качает головой. Август снова ковыряет в носу, мама Толли легонько шлёпает его по пальцам.

Юра возвращается на место, вытирает пот со лба рукавом светлой рубашки. Пока он идёт, я замечаю, что на спине его рубашка тоже вся мокрая.

– Давайте возрадуемся!

Все встают, чтобы петь гимн. Я тоже хочу вернуться к своему стулу.

Но Ларий придерживает меня за руку.

– Оставайся со мной, Дым. Учись! Тебе предстоит занять моё место!

До меня только тогда доходит, что я реально буду потом главой Ордена. Самой главной. Самой ответственной.

Я пою вместе со всеми, для меня это очень важно. Вот сейчас всё всерьёз. Так трогательно.