Неслучайная встреча (сборник)

– Нет, повар. – Схема Машкиной жизни продолжала выручать. – Будет шеф-поваром в будущем ресторане, а потом мы, наверное, махнем в Германию и откроем там что-нибудь приличное из русской кухни.

– Отличный план. – Настроение Егора изменилось. Казалось, он потерял интерес к разговору, а Тася не настаивала на продолжении. Ее тошнило от собственного вранья.

Остаток пути они почти не разговаривали. Перекинулись парой фраз об общих знакомых, обсудили погоду и финансовый кризис, посмеялись над политической ситуацией в России, все больше напоминающей далекую юность с пионерскими галстуками и комсомольскими значками, и уткнулись каждый в свою книгу. Егор пытался не уснуть над романом Ахерн, Тася просто перелистывала страницы Манна, мечтая лишь об одном: выйти быстрее из самолета и исчезнуть из поля зрения однокурсника на следующие пятнадцать лет. По крайней мере, к тому времени он уже позабудет все, что Тася сейчас насочиняла. А нет? Так всегда можно выпутаться: вернуться в институт, с мужем развестись, детей не родить.

Из самолета Тася вышла, почти полностью успокоившись. Еще минут пятнадцать, и они окончательно расстанутся, а встреча с попутчиком останется лишь воспоминанием. И, кстати, воспоминанием приятным. Ведь именно в этом разговоре желаемое неожиданно стало действительным.

Егор помог Тасе снять с транспортера чемодан, крякнул, удивившись весу:

– Тяжелый.

– Там книги. – «Еще подумает, что шмотки. И с чего это мне так важно, о чем он подумает? Не все ли равно?» – Ну, пока.

Тася протянула руку, изобразив доброжелательную улыбку, хотя ей совсем не хотелось смеяться. Кто-то противный, поселившийся внутри зудел в самую душу: «Он сейчас уйдет, и, возможно, ты его никогда не увидишь».

А Тася не желала поддаваться этому внутреннему голосу, и огрызалась, и спорила с ним: «Ну и пусть уходит. Я прекрасно обходилась без него все эти годы». – «А все-таки тебе жаль расставаться».

– «При чем тут жалость?! У него жена и двое детей!» – «А ты ему нравилась еще в институте, и сейчас он, кажется, очень даже не прочь…»

Тася все еще стояла с протянутой рукой и натужной улыбкой.

– Тебя подвезти? – Егор все еще держал ручку ее чемодана.

«Соглашайся! Немедленно, соглашайся!» – завопило вредное существо. «Вот еще! – отбрила его Тася. – Зачем мне еще час мучений и дурацкого вранья?» – «А не надо было начинать».

Новых укоров совести Тася слышать не хотела и ответила на приглашение вежливо, но твердо:

– Спасибо, нет.

– Почему? Мне будет приятно, – Егор улыбался так обезоруживающе, а проклятое существо так неистово подначивало согласиться, что Тася почувствовала: без веского повода она просто не сможет побороть себя и найти причину для отказа. Она огляделась по сторонам, будто надеясь на чью-то буквально потустороннюю помощь, и неожиданно нашлась:

– А меня встречают.

– Встречают?

– Да. – Тася посмотрела наверх, где за стеклом второго этажа нового терминала «Шереметьево» были видны встречающие, уверенно показала на симпатичного блондина с шикарным букетом, помахала ему рукой и на голубом глазу заявила:

– Это мой Ханс. Я его просила не приезжать, но… Что тут сделаешь? Любовь. – Она выразительно пожала плечами. – Ой, прости. Раз он приехал, то мне надо привести себя в порядок. Давай тут попрощаемся, ладно?

– Ладно. – Егор не скрывал расстройства, но аргументов против немца с цветами у него не нашлось.

Они пожали друг другу руки, и Тася отправилась «пудрить носик».

Егор поднялся на лифте к переходу, ведущему на парковку. Прежде чем пройти к машине, он в последний раз обернулся, пытаясь высмотреть Тасю в толпе людей, но не увидел. Должно быть, она все еще прихорашивалась для своего жениха. Зато жених стоял на прежнем месте и чуть не подпрыгивал от нетерпения. Егор почувствовал нечто похожее на зависть к этому незнакомому человеку. «Что ж, сам виноват, – сказал он себе. – Надо было брать быка за рога еще в институте, добиваться, а не довольствоваться сухим отказом. А теперь поезд ушел. Теперь у нее иностранный бойфренд, почти в кармане собственный ресторан, и, конечно, ей нет никакого дела до старого однокурсника с его скучными мебельными магазинами и двумя детьми. Иди давай, – подогнал себя Егор, – тебя ждут дети».

То, что детям нужна мать, ему говорили давно. Он и сам это понимал. В конце концов, после смерти жены прошло уже три года, и жизнь продолжается. Но он хотел найти не просто мать, а хорошую мать. А такие не попадались. Встречались все больше те, что метили в жены. Таких он чувствовал сразу: охотничий блеск в глазах, разговоры о коллекциях и тенденциях, претензия на окультуренность, которая читалась во внешнем облике, а во внутреннем зияла пустота. А еще Егору хотелось, чтобы екнуло сердце. Он сам над собой посмеивался: «Старый болван! Сорок лет, а хочешь эмоций, как в двадцать». Посмеивался, а хотеть продолжал. И дождался. А толку? Сердце екнуло, а отклика нет: немец, ресторан и совершенно другая дорога, никак с его – Егора – дорогой не пересекающаяся.

Мужчина наконец дошел до машины. Новый внедорожник «Ауди» приветственно мигнул фарами, завелся с пол-оборота и покатил хозяина домой.

Тася из-за пряток в туалете опоздала на аэроэкспресс, следующий ждать не захотела и долго тряслась в душном автобусе до метро. Домой еле доползла, совершенно измученная, и на мамину тираду: «Ну, где ты ходишь?! Машутка уже обзвонилась, как ты добралась?» – еле-еле пробормотала:

– Извини, я забыла мобильный включить.

– Ладно, давай-ка быстренько в душ и рассказывай.

В ванной Тася тщательно вымывала из себя и грязь путешествия, и усталость, и отвратительное вранье, которое все не давало покоя и не позволяло почему-то даже взглянуть на себя в зеркало. В конце концов набралась мужества и решительно сказала себе: «Проехали».

Спустя пятнадцать минут, окончательно освободившись от воспоминаний о лжи, Тася уселась за стол. Она рассказывала маме об Испании, о Машке и о ее жизни. Мама слушала с улыбкой и соглашалась, и говорила:

– Молодец, Машутка! Все-таки каждый человек – кузнец своего счастья.

– Да, – соглашалась Тася, – конечно.

И только противное существо внутри тихонько шептало: «Или несчастья…»

Такая нормальная жизнь

Зажмурилась я, кажется, еще во сне, но через полсекунды моя правая нога уже оказалась в тапке, а перекошенное от обиды лицо склонилось к будильнику.

– Что ж ты не протрезвонила, противная железяка?! – Я схватила часы и потрясла их со всей силы. Ходики исправно шли и язвительно показывали десять часов утра. Впрочем, время понятно и без стрелок: за окном вовсю сияет зимнее солнце, и именно его лучи заставили меня сощуриться и вскочить с кровати.

Я должна была проснуться, как обычно, четыре часа назад. Мой утренний распорядок обычно незыблем: контрастный душ, сигарета в форточку, кофе на бегу. Хотелось бы минут десять посидеть спокойно перед телевизором и послушать советы о том, какую колбасу лучше покупать и какой ремонт обойдется дешевле. Но некогда: эти самые драгоценные минуты я разрываюсь между коридором и кухней, пытаясь одновременно собрать сумочку, накрасить глаза и не упустить момент, когда в закипевшее на плите молоко надо засыпать овсяные хлопья. У мужа – гастрит, у сына – институт: обоим нужен полноценный, диетический завтрак. Обычно он их ждет и даже не успевает до конца остынуть. Но иногда молоко убегает, и это для меня отличный сигнал неудачного дня. Неудачного хотя бы потому, что, когда я, уставшая и злая, доплетусь наконец вечером до дома, купив в магазине первую попавшуюся колбасу и очередную не вписывающуюся в интерьер скатерть, то обнаружу, что перед тем как провалиться на диван, опустив гудящие ноги в тазик с теплой водой, еще предстоит оттереть с конфорок засохшее молоко. Хорошо, что обычно метания между зеркалом и плитой венчаются успехом. Если нужен пример одной попы на двух стульях, то это ко мне. Я – лучшее опровержение поговорки о невозможности данного действия. Но, честно говоря, и у меня порой случаются осечки. Вот вчера, например, молоко убежало и…

Рука выпустила будильник, он закатился под кровать и там, судя по громкому треску, разлетелся на части. Но злоключения часов меня не интересовали, потому что я вспомнила о последствиях вчерашнего неудачного утра. Меня уволили. Уволили! И именно поэтому часы не зазвонили. Не зазвонили, так как я их не завела. Точно, я же вчера похвасталась мужу, пытаясь сохранить браваду: «Наконец-то можно поспать подольше». И он даже откликнулся, хотя глаз от газеты не оторвал (как можно!):

– Спи, Тата, ты – заслужила!

Тата – это я. На самом деле я не Наташа и даже не Таня. Меня зовут Катя, но нашей маленькой дочери никак не давались звуки «к» и «м», и она нежно звала меня Татой. Так что последние лет двадцать пять все домашние забыли о моем настоящем имени, да и я иногда, услышав официальное Екатерина Алексеевна, сначала недоуменно оборачиваюсь и начинаю крутить головой, стараясь понять, к кому же обращается зовущий. Хотя теперь Екатериной Алексеевной меня называть некому, с работы выгнали, точнее, отправили на заслуженный отдых.

Я влезла под кровать и выгребла из-под нее остатки будильника вместе с клубками пыли, криво улыбнулась своему отражению в зеркале на двери шкафа и отправилась за совком и щеткой. Отдых я, бесспорно, заслужила – с этим не поспоришь, но отдыхать все-таки хотелось какой-то определенный, строго оговоренный срок, а не так, чтобы сразу и навсегда, даже не подготовившись и не подумав. Нет, вру, конечно, я думала. Думала о том, что вот когда-нибудь выйду на пенсию, буду делать огуречные маски каждый день, а не только перед походом в гости раз в полгода, еще стану вытирать пыль не только с нижних полок шкафов, но и с верхних, и, конечно же, перечитаю всю классику школьной программы, чтобы наконец оценить глубину философии Федора Михайловича и Льва Николаевича. Но это должно было случиться когда-нибудь, а не вчера.

Вчера я выскочила из кабинета начальника, кипя от злости и с трудом сдерживая слезы. Хотя в душе была с ним согласна: кого еще сокращать, как не меня. «У Лидочки большой потенциал», – заявил он. Да, с потенциалом у Лидочки все в порядке, а еще – с искрящейся молодостью, длинными ногами, ямочками на щечках и румянцем (естественным, а не моим от Кристиан Диор). Впрочем, отсутствием образования и ума она тоже не страдала, так что, будь я на месте начальника отдела, ни за что не стала бы избавляться от такого сотрудника. «Володя… Ну, ты сама понимаешь». Я понимала. Володя удобен и незаменим. «Наш пострел везде поспел» – это про него. Володя в небольшом отделе культуры такой же небольшой районной газеты был человеком особенным. Во-первых, он легко совмещал в себе функции фотографа, корреспондента, дизайнера, а при необходимости и водителя, получая за все это одну зарплату и при этом оставаясь этой зарплатой довольным. Кроме того, Володя умел находить тему – прекрасное качество для штатного журналиста: не ждать, когда на тебя упадет задание, а самому придумывать и выискивать интересный материал и приносить его начальству на блюдечке. Нет, и с этой стороны я не могла к шефу придраться: сократить Володю мог бы только умалишенный. «Ну, а Петра Сергеевича все-таки жалко», – обрушил на меня начальник свой последний, но не менее весомый аргумент. Петр Сергеевич, как и я, отнюдь не молод, да и работает не слишком усердно, но, в отличие от меня, единственный кормилец троих детей, один из которых к тому же инвалид. Не знаю, какое чудо заставило его жену – приятную скромную женщину, к тому же еще довольно молодую, не только выйти замуж за такого мужчину (двадцать лет на одном месте и никакой прибавки, кроме веса), но еще и трижды родить от него. Но факт остается фактом – ни я сама, ни мой начальник ни за что не решились бы оставить голодными его малолетних отпрысков.

В общем, как ни крути, а уходить из отдела приходилось мне – пусть не самому ценному, но самому преданному газете сотруднику. Володя еще максимум пару лет поишачит, а потом наконец поймет, что его таланту не развернуться в масштабе районной периодики, а Лидочка с такими внешними данными, скорее всего, променяет работу на декретный отпуск и того раньше. Петр Сергеевич, конечно, останется и сделает все возможное для того, чтобы отдел культуры увяз в пресных репортажах с детских утренников и статьях о благотворительных акциях каких-нибудь фондов. Что ж, меня теперь это не должно волновать. Но волнует, поскольку десять лет из жизни не выкинешь. И хотя работа никогда не занимала в моей жизни первого места, наплевательски я к ней все же не относилась. Конечно, выходя из кабинета начальника, я прекрасно понимала, что ничего ужасного не случилось (руки-ноги целы, голова на месте, а на кусок хлеба с маслом, да еще и с икрой, в нашей семье последние лет сто зарабатывал муж). Все же чувство собственной никчемности захватило меня на пороге кабинета начальника вместе со злостью и желающими непременно пролиться слезами.

– Все нормально? – недоуменно взглянула на меня проходившая мимо журналистка отдела криминальной хроники. Я сжала губы покрепче, дабы у этого отдела не появилось нового сногсшибательного материала, потому что в эту секунду мне захотелось изо всех сил влепить ни в чем не повинной девушке оглушительную пощечину. Ненавижу это идиотское, ничего не выражающее слово. Разве по моему перевернутому лицу не видно, что ничего нормального в моей жизни в данный момент нет и в ближайшее время не предвидится? Я вообще не понимаю, почему люди вставляют это дурацкое «нормально» куда ни попадя. Этакий западный манер: на душе скребет целый кошачий оркестр, но веселись и кричи на весь мир: «Все о’кей!»

Я как раз вытряхивала из совка остатки будильника в мусорное ведро, когда за спиной услышала все то же ненавистное мне, но на этот раз удивленно вопросительное:

– Норм-ма-а-ально?

– Доброе утро, сынок. – Я нарочно ничего не добавила, давая моему двадцатилетнему отпрыску шанс изъясниться более детально и задать интересующий его вопрос по-человечески. В самом деле, не так уж сложно потратить немного времени, чтобы вылепить из слов нечто вроде: «Привет, мам, а почему ты дома?» или «Ой! А что случилось?», ну или хотя бы: «Не ожидал тебя встретить». Конечно, он не ожидал. Ведь вчера (точнее, уже сегодня) явился, когда родители видели десятый сон. Последние несколько лет мы просто соседствуем. Нет, отношения у нас хорошие, по нынешним временам даже более чем. Пашка всегда предупреждает, куда и с кем идет, иногда советуется в выборе костюма, а бывает, и докладывает, не сводя глаз с экрана планшетника, о своих победах на любовном фронте. Но все это как-то на бегу, мимоходом, без разговоров по душам и совместного досуга. Я, впрочем, честно пыталась:

– Привезли Пикассо, сходим в выходные?

– Мам, я уже три недели назад там был. Машке пропуска организовали, она всю группу без очереди провела. Кстати, в выходные ловить нечего: очередь часа на четыре.

Я так и не решилась тратить столько времени на высокое искусство, как, впрочем, и на то, чтобы спросить, почему Паша: а) не предложил нам с отцом тоже сходить и б) хотя бы не рассказал о том, что был на выставке. Нет, вместо этого я предприняла новые попытки к сближению: