Никогда не говори мне «нет». Книга 4

Когда умерла Лиля, мне тоже хотелось умереть. А сейчас, когда передо мной открывается такая возможность смерти, даже грешить самоубийством не нужно. А я понимаю, что не хочу. Мне только двадцать два. Может, у меня ещё будет что-то хорошее в жизни. Почему я должна умирать именно сейчас?

Меня охватил настолько липкий и животный ужас, насколько это вообще возможно. Чувствую, что погружаюсь в худший из своих кошмаров. Бежать отсюда! Я подбегаю к двери, тотчас она открывается, и входят мои золовки.

Они нарядные, весело щебечут, смеются, усаживают меня перед зеркалом, Зухра достаёт из сундука моё шёлковое платье, ажурный платок, раскладывает всё на кровати. Я в недоумении, потом понимаю: они пришли одевать меня, как уже было перед свадьбой.

Вскакиваю со стула, ору, гоню их прочь, хватаю платье, швыряю в Абигайль, шкатулка с золотыми украшениями летит в Зухру, а Султон предусмотрительно выбегает из комнаты. Тут же появляется свекровь, что-то говорит невесткам, те хватают меня за руки.

– Успокойся и выпей вот это! – Надира протягивает мне чашку с чаем, напиток хорошо знаком мне.

– Не буду пить вашу дрянь! Меня скоро от наркотической зависимости лечить придётся! Хватит меня этим пичкать! – ору в лицо свекрови. Она шлёпает меня по щекам. Меня начинает трясти, слёзы катятся из глаз.

– Пей, иначе не выдержишь церемонию. Это успокоит, – миролюбиво говорит она.

Я молча пью жидкость. Знаю, после неё буду чувствовать апатию и полное безразличие. А может, оно и к лучшему. Лучше ничего не чувствовать, чем чувствовать себя овечкой на заклании.

Меня ведут в ярко освещённую мехмонхону – комнату для приёма гостей. Людей не так много, только родственники и ближайшие соседи. Надеются, свидетелей будет достаточно, чтобы подтвердить, что с младшей невесткой обошлись порядочно, с соблюдением всех традиций. «Чудесный» напиток свекрови начал действовать. Я понимаю: где-то глубоко внутри хочу плакать, смеяться и говорить одновременно, но моё тело охвачено такой вялостью и безучастием, что могу только равнодушно наблюдать, словно со стороны, за этим театром, который хорошо знаком. Звуки доиры, рубаб, сурнай и других национальных инструментов, названия которых не укладываются в голове, раздельные столы, угощения, длинные речи уважаемых людей. Я сижу в окружении золовок, которые строго следят, чтобы ничего не натворила. Напрасно боятся: даже если бы хотела, не смогла. Я едва не отключаюсь, поэтому традиционное положение скромной таджикской девушки – глаза в пол – у меня получается безо всяких усилий. Поднимаю их только один раз, когда меня подводят к «жениху», для подношения подарка, который я должна была, по традиции, сделать своими руками. И который свекровь всунула мне в руки за минуту до того, как я оказалась перед своим суженым.

Смотрю на своего будущего мужа. Могу бесстрастно оценивать, потому что все чувства ушли – страх, ненависть, злость. Осталось равнодушие. Он одет в традиционный таджикский халат, завязанный на поясе платком. Замечаю: такой же платок, только искусно вышитый, я протягиваю ему. Мне кажется, кроме национальной одежды в нём нет ничего азиатского, и он совсем не похож ни на одного из своих братьев. Все Шагиевы между собой чем-то схожи, а этот… даже не знаю, как объяснить. Просто другой. Темные глубоко посаженные глаза под густыми бровями на широком лбу. В уголках глаз тонкие морщинки. Твёрдая прямая линия рта. Квадратный подбородок, теперь он чисто выбрит. Чётко очерченные скулы. Слегка искривлённый нос. Не очень красивое лицо, но очень сильное. Коротко подстриженные чёрные волосы на висках подёрнуты сединой. В его расслабленной позе и в глазах вижу усталость и отстранённость от всего происходящего. Только когда наши взгляды встречаются, в них проскальзывает искра заинтересованности, всего лишь на миг, а потом снова полное равнодушие и какое-то пренебрежение. Понятно: он так же рад этому мероприятию, как и я. И, если он не полный маньяк, на что я очень надеюсь, вряд ли ему доставит удовольствие избавиться от девушки, даже по настойчивой просьбе любимой мамочки.

На следующий день, ближе к обеду, выныриваю из чёрного сна, без сновидений и кошмаров, просто полное отключение. Вот это да! Даже год тренировок подъёма в пять утра не помог. Видимо, свекровь переборщила с дозой. Действие «чая» прошло, теперь я в полной мере ощущаю все те чувства, которые заглушались вчера. Страх, отчаянье, безысходность наползают с удвоенной силой, смешиваясь с дикой головной болью.

Вскакиваю с постели, быстро одеваюсь, бегу к двери и… с удивлением осознаю, что она заперта. Значит, всё очень серьёзно. Эта перекосившаяся дверь даже закрывалась с трудом, а теперь, пока я спала, её подогнали так, что она плотно закрыта и не собирается открываться. Зачем? Боятся, что я сбегу, или в доме происходит что-то лишнее для моих глаз и ушей? Оглядываюсь по сторонам. Замечаю на туалетном столике поднос с едой. Значит, голодом меня морить не собираются. Естественно: через два дня я должна казаться цветущей и счастливой на своей свадьбе. Утоляю голод, к напитку не притрагиваюсь – достаточно с меня транквилизаторов – дальше хочу осознавать, что со мной происходит. Очень хочется пить, борюсь с жаждой с помощью фруктов, которые тоже нашлись на подносе. Понимаю: меня не скоро освободят, так как в углу комнаты замечаю ведро, а еды на столе столько, что должно хватить на несколько дней.

Целый день бездействия и неизвестности не помогает успокоиться, напротив, накручиваю себя предположениями и предчувствием. А также пониманием того, что я бессильна что-либо изменить и на кого-либо повлиять. Кричать, чтобы меня отсюда выпустили, бесполезно. Кому это нужно, да и вряд ли меня услышат. Этот дом построен очень странно: такое впечатление, что к основному зданию со всех сторон постоянно пристраивались комнаты по мере необходимости. Эти комнаты соединены коридорчиками, и порой являются как бы отдельным строением. Как моя темница. Раньше это была спальня родителей, обособившихся хотя бы на ночь от четырёх (или пяти?) сыновей. Поэтому мне ничего не остаётся делать, как рыдать, уткнувшись в подушку, а когда поток слёз иссякает, изводить себя кошмарными мыслями о своём будущем.

На следующий день слышу, как открывается дверь. Входит свекровь, за ней маячит фигура Нурмата. Боятся, что наброшусь на неё или сбегу, протиснувшись в щель?

Усаживаюсь на постели. Представляю, какой у меня вид, но мне всё равно. Надира подаёт мне нарядное платье, смотрит на нетронутый кувшин с шербетом.

– Зря ты не пьёшь, тебе будет легче, – говорит она.

– Нет, хватит. Я не хочу ничего принимать. Я плохо себя чувствую от ваших успокаивающих напитков.

– Но, надеюсь, ты понимаешь, что если будешь себя плохо вести, тебе это введут насильно. Я не хочу, чтобы ты позорила нас и позорилась сама.

– Я буду вести себя, как надо, у меня нет выбора. Только я не могу понять, зачем вам это нужно? Зачем вы это делаете? Почему не можете просто отпустить меня. Отдайте документы, и я тихо уйду, никто и не заметит.

– И куда ты пойдёшь? Сколько тебе объяснять, что женщина в этой стране одна не может ступить и шагу.

– А куда я могу ступить с этим страшным человеком, которого вы называете своим сыном? До первого ущелья, куда он меня сбросит? Или до первого борделя, куда меня можно продать? – ору я ей в лицо.

Надира вспыхивает, замахивается на меня, но внезапно опускает руку, произносит зло и с нажимом:

– Глупая женщина. Как ты можешь такое говорить! Он мой сын! Рустам так и не смог воспитать в тебе уважения, его самого воспитывать нужно. Надеюсь, хоть старший вобьёт это тебе в твою безмозглую голову! Приведи себя в порядок! Я не хочу, чтобы соседи увидели растрёпанную неряху вместо невесты, а жених брезгливо отворачивался!

Она кидает на кровать платье, собирается выходить. Всё кончено! Мне хочется вопить, кричать от боли и безысходности. Но я понимаю, что любая подобная выходка приведёт к тому, что в меня введут очередную дозу, и я снова буду похожа на замороженную куклу. Последний шанс – воззвать к жалости этой женщины.

– Оча, подожди! – бегу за ней, догоняю возле двери, падаю на колени, обнимаю её ноги, – Пожалуйста, пожалуйста, ты же тоже женщина, ради всего святого, вспомни Лейлу, ради её памяти, не поступай так со мной! Но в тебе же есть хоть капля жалости ко мне, пожалуйста, отпусти меня!

Она отталкивает меня ногой, падаю на пол, слёзы душат, утыкаюсь лицом в ковёр, плачу навзрыд. Внезапно чувствую руку на своей голове, приподнимаю лицо. Надира сидит передо мной на корточках и гладит по волосам. Я думала, она уже ушла.

– Успокойся, сядь на кровать, послушай меня.

Я встаю с пола, послушно сажусь на постель, свекровь присаживается рядом, чуть в стороне.

– Как ты не поймёшь: я делаю все, чтобы для тебя было лучше. Ты хочешь вернуться в Россию – мой сын увезёт тебя туда. Тебе здесь не место, поверь, я это очень хорошо знаю. Я ведь сама русская. И когда-то меня звали Надя, Надежда. Так же, как и ты, я встретила красивого парня, влюбилась, уехала с ним в Таджикистан, даже о маленьком годовалом сыне забыла. Оставила его с матерью, сказала, заберу, как смогу, и уехала. Сразу попала в руки к строгой свекрови. Признаться в том, что у меня в России остался ребёнок от другого мужчины – нельзя. Так и жила: любила, рожала, терпела, работала. Когда свекровь умерла, и я ощутила себя хозяйкой, у меня на руках уже было четверо сыновей, куда от них уедешь, на кого оставишь, даже ненадолго. Писала в Россию. Пришёл ответ, что мать моя давно умерла, а ребёнок пяти лет отроду отдан в детский дом. Думала, потеряла сына навсегда, не простит он такую мать. Вытравила из души и память о нём, чтобы не мучиться. А он вырос и сам нашёл меня. Простил. Помогает семье. Рустама выучил. Так что не бойся его, он хороший человек. И тебе с ним будет лучше. Только слушайся во всём, не перечь, мужчины любят покорных и скромных, – тихо говорит она.

Сказать, что я в шоке – это ничего не сказать. Это слишком нереально, чтобы быть вымыслом, сочинённым специально для меня.

– Но если он русский, как он может жениться на мне по вашим средневековым законам? Я ничего не понимаю!

– А тебе и не нужно ничего понимать! Понимать должны мужчины! – вернулась вновь моя привычная свекровь.

– Что он со мной сделает?

– Не знаю! То, что посчитает нужным! Собери сумку, завтра рано утром вы уезжаете. Сейчас придут Абигайль и Султон, они помогут тебе искупаться и одеться. И давай без глупостей и истерик, и без того проблем достаточно, ещё и за тобой ухаживать!

Хотя я была, как говорят, в здравом уме и трезвой памяти, свадьба запомнилась плохо. От сдерживаемых эмоций на лице застыла маска, а во всём теле разливалась непонятная агрессия, желание кричать, что-нибудь разбить, а скорее – кому-нибудь что-то набить, желательно бывшему мужу, который предусмотрительно на свадьбе не присутствовал. Меня нервно трясло, я пыталась держаться, выходило плохо. Всё время прокручивала в голове рассказ свекрови. Он не очень меня успокоил, напротив. Я в руках женщины, бросившей в своё время собственного ребёнка. И теперь меня передают на руки этому самому сыну, который каким-то образом выбился в люди после детского дома и даже имеет возможность помогать предавшей его матери и её семье.

Всё это не укладывается в голове. Искоса посматриваю на сидящего рядом мужчину. Вижу его натянутую улыбку, обращённую к гостям, непроницаемое выражение лица, а в глазах такая мгла, что в дрожь бросает. Свадьба отличается от нашей с Рустамом. Это скорее можно назвать праздничный вечер для своих. Несколько часов напряжённого присутствия, вежливые поклоны и улыбки в ответ на поздравления и подарки, традиционное выступление муллы, какие-то непонятные обряды, и вот нас сопровождают к моей спальне. Возле двери новый муж вдруг говорит:

– Завтра выезжаем в пять утра, не проспи.

И, развернувшись, быстро уходит. Стою в недоумении. А право первой ночи? Что, на этом средневековье заканчивается? Даже обидно. Мой внешний вид не соблазнил? Я, конечно, не собиралась покорно отдаваться, но мог хотя бы попытаться! Теперь всё ясно окончательно: жена ему не нужна! Захожу в комнату. Моя сумка из России собрана ещё вчера. Собственно, она и не разбиралась. Многие вещи, которые привезла, мне так и не пригодились. Добавляю в неё маленькое платьице и пинетки Лили. Это единственное, что напоминает о ней, остальные вещи свекровь забрала. Да ещё фотография: доченьке три месяца, после обряда наречения её можно было фотографировать, и это единственное её фото.

Раздумываю над шкатулкой с украшениями. У меня их теперь много. Имею ли я право забрать их? Может, мне они пригодятся, чтобы откупиться. Ставлю шкатулку рядом с сумкой.

Просыпаюсь от прикосновения. Надира.

– Пора, – коротко бросает она, и стоит, не уходит.

Приходится одеваться при ней. Джинсы, которые я приготовила в дорогу (больше года их не носила) она строго отмела. Подаёт таджикское платье и платок. А как я хотела? Я должна уехать отсюда примерной таджичкой!

Надира сама поднимает мою сумку, замечает шкатулку, удивлённо смотрит на меня, берет в другую руку шкатулку. Идёт к выходу. Следую за ней.

Раннее утро. Сейчас начало октября, но, кажется, лето ещё не закончилось, и в воздухе даже в это время чувствуется духота. Но не для меня. На мне длинное шёлковое платье с коротким рукавом, шаровары, прикрывающие щиколотки, тапочки, косынка на голове. А меня трясёт, словно замёрзла до кости.

На улице у ворот стоит чёрный джип. Тут редко можно увидеть такие машины. Предел мечтаний и крутизны – внедорожник Нурмата. Кто-то может позавидовать, на какой машине поеду. Кто-то, только не я. Возле ворот стоят трое братьев и мой новый муж. Свекровь подаёт ему мою шкатулку с украшениями, что-то тихо говорит. А я-то думала, это мне принадлежит! Теперь это принадлежит ему, впрочем, как и я. Потом отдаёт мою сумку. Тот каким-то брезгливым жестом швыряет все мои вещи на заднее сиденье. Отыскивает глазами меня. Я стою, прижавшись к забору, обхватив себя руками, только что зубы не стучат. Ловлю на себе его проницательный взгляд, наши глаза встречаются, мне кажется, я замечаю улыбку, не на лице, нет, улыбку в глазах.

Внезапно мой мозг пронзает чёткая фраза «всё будет хорошо», словно сам Бог прошептал мне на ухо. Муж выжидающе смотрит на меня, придерживая открытой дверь машины. Свекровь подталкивает к нему. Подхожу, он берет меня за руку, и я вижу, как слегка приподнимается уголок его губ. Он вслух произносит то, что я только что слышала:

– Всё будет хорошо!

И подталкивает меня к машине. Внезапно слышу громкий крик:

– Брат! Подожди!

Он дома Нурмата быстро идёт Рустам. Ай-яй-яй! Так опоздать на свадьбу собственной жены! Всего лишь несколько дней назад я очень хотела его увидеть, хотела поговорить, а теперь и сказать нечего. Смотрю на него и ничего не чувствую, кроме презрения. Пока он не подошёл близко, быстро забираюсь на заднее сиденье автомобиля. Настоящий муж закрывает за мной дверь и идёт к бывшему. Они обмениваются рукопожатиями, Рустам о чём-то торопливо и горячо говорит, посматривая в сторону джипа. Не волнуйся, я ничего не слышу, и слышать не хочу! Потом передаёт какие-то бумаги. Наверное, мои документы. Дан, или как его там зовут, даже не знаю точно, возвращается к машине, обменивается рукопожатиями с остальными братьями, обнимает мать, садится за руль. Отъезжаем. У меня сердце сжимается. Сколько я пережила здесь! Уверена: больше никогда не увижу ни это место, ни этих людей. Замечаю за приоткрытыми калитками и поверх дувалов любопытные лица соседей. Смотрите! Все обычаи и традиции соблюдены! Имя Шагиевых не опозорено! А что будет со мной, никому нет дела.