Необоримая стена

– Да нет у меня ничего! – изловчившись, Аника выбил нож у Луки и ударил его кулаком в челюсть. Тот остался лежать на полу без движения.

– Бежим! – Аника схватил Настю за руку и выскочил из комнаты. – Они теперь ненадолго, но отстанут.

Выскочив на улицу, Аника увлек девушку за собой в глубину дворов и двориков:

– Нам теперь до вокзала надо добраться, а там, на поезд до Москвы. Оттуда будем думать, как до Тобольска добираться…

– Аника! – Настя остановилась и посмотрела ему в глаза. – Спасибо, Аника!

– Не время сейчас благодарить. После …

Разношерстная публика вагона третьего класса как могла, устраивалась на ночь. Старушка, сидевшая напротив Насти и Аники, расстелила шаль и, завернувшись в неё, полусидя, прильнув к стенке, задремала.

– Представляете, еще каких-нибудь десять лет назад, чтобы взять билет на поезд до Москвы, нужно было за неделю писать заявление в полицейском участке, и только после получения специального разрешения, можно было купить билет и поехать в Москву. А паспорта пассажиров были у проводника и выдавались им по приезду на место, в обмен на сданный назад билет.

– Да и таких сговорчивых проводников тогда, наверное, не было.

– Ну не так уж он и сговорчив – я отдал большую часть нашего капитала за возможность ехать здесь сейчас. Да! День был не из легких! У вас сонный вид.

– Вы тоже не прочь поспать? – Настя, глядя на него своими широко распахнутыми серыми глазами, искренне улыбаясь.

– Как вы догадливы, мадемуазель, вторые сутки без сна – даже мне это не под силу. А, учитывая, что в кровати последний раз я спал…не помню, когда…

– А давайте я пересяду к старушке напротив, а вы расположитесь на лавке как вам удобно, – она вспорхнула и пересела на противоположную скамейку, рядом со старушкой. Аника прилег и сквозь полузакрытые ресницы разглядывал её, задумчиво смотрящую в окно на проносящиеся мимо деревья. Строгое серое платье, застегнутое на все пуговицы, скромный платок, наброшенный на хрупкие плечи, холщовая сумка, купленная на вокзале и привязанная к тонкой таллии поясом, в которую она спрятала так драгоценный её сердцу образ – она была сама скромность, и при этом прекрасно сложена. Он любовался тайком её правильным профилем, нежным румянцем щек, длинной русой косой, завитками локонов у виска. Он практически не мог понять, даже на подсознательном уровне, зачем ввязался в эту историю и что его привлекает в этой девушке. Он не знал о Насте практически ничего, но что-то нежное, трепетное в её образе, голосе, манерах тянуло его к ней невидимым магнитом. Ресницы смыкались, становясь неподъемно тяжелыми. Под стук колес Аника проваливался куда-то в темную теплую яму…

Нежная ладошка потрепала его по щеке:

– Просыпайтесь, – Настя теребила его с испуганным лицом, – смотрите! Кажется, это он был у вас дома!

Аника протер глаза. В окна вагона радостно било лучами летнее солнышко. В конце вагона стоял, разговаривая о чем-то с жандармом, Лука. Под глазом его сиял фонарь. Аника мысленно похвалил себя за точность и красоту удара левой. От его неожиданного удара левой руки в бою неоднократно страдал не один соперник. Жандарм кивал головой и, оглядываясь по сторонам, неловко прятал купюру за пазуху.

– Черт. Как он оказался с нами в одном поезде? Вот еще заботы привалило. Повяжите голову платком, Настя, вашу косу ни с чьей не спутаешь. Я выйду в конец вагона – Жандарм будет искать девушку с парнем. По отдельности меньше вероятности быть пойманными, – он, неловко пригнувшись, старался ускользнуть от взгляда жандарма, который двигался в их сторону, вглядываясь в лица пассажиров. – На станции сходим. Встретимся там…– Аника, воспользовавшись тем, что жандарм пристально уставился на молодую парочку и потребовал у них документы, проскользнул в самый дальний угол вагона. У Насти тряслись коленки. При ней не было ни денег, ни документов, жандарм приближался. Настя положила руку на образ, лежавший в её сумке, мысленно прося помощи, образ, словно живой, был теплым. Жандарм мелькнул по ней, присевшей к старушке, взглядом и прошел мимо. Настя с облегчением вздохнула. Поезд, скрипя колесами, остановился на станции. Аники нигде не было видно. Это ведь еще не Москва. Настя тихонько спустилась на платформу и пошла к маленькому одноэтажному зданию станции. Ей стало страшно. Неужели Аника оставил её, или того хуже – его забрал жандарм… Она озиралась по сторонам. Немногочисленные прибывшие расходились, платформа пустела. Настя вошла в помещение станции.

– Наконец– то! – её потянули за руку и зажали рот, она попыталась вырваться.

– Тише, тише, это я, – она обернулась и увидела Анику, – смотри!

В дверную щель она смогла разглядеть спину Луки. Подобострастно раскланиваясь, он передавал что-то начальнику.

– Уходим, – теперь до Москвы рукой подать, а там нас сам черт не отыщет. – Они побежали вдоль дороги от станции к поселку, видневшемуся вдалеке.

Утреннее солнышко ласково пригревало. На порог станции вышел щуплый всклокоченный человек. Две темные фигурки удалялись по дороге, превращаясь в темные точки.

– Ну-ну, бегите, голубчики, скоро поквитаемся…– Лука злобно глядел им вдаль со станционных ступенек.

***

Небольшой станционный поселок расположился прямо возле пролеска в версте от станции. Настя еле поспевала за Аникой:

– Погодите, Аника, погодите, я так быстро не могу.

– Нужно торопиться, ведь вы не хотите давать объяснения в полиции, где ваши документы и что за икона у вас в сумке.

– Я…мне кажется, я сейчас умру от усталости и голода! Мне надо отдохнуть. – Она остановилась и села на лавочку у забора на окраине поселка. Аника обернулся. По её решительному взгляду было видно, что спорить бесполезно.

– Ну, хорошо. Попробуем разыскать харчевню или трактир, должно же здесь быть хоть что-то!

Как на грех ни харчевни, ни трактира в поселке не было. Умирая от голода, они постучали в ворота избы на окраине. Собака залилась лаем. Через несколько минут ворота приоткрылись и пожилой, седой человек осторожно выглянул в щель:

– Вам чего?

– Мы хотели купить немного еды – Настя просящим тоном попыталась разжалобить старика, – мы издалека, очень голодны, а харчевни у вас тут нет.

– Харчевня на станции, туда и ступайте!

– Нельзя нам на станцию, батя! – Аника смотрел прямо в глаза старика. Тот помялся, махнул рукой и отошел отворот, оставив их открытыми:

– А! Леший с вами, проходите!

Настя с Аникой прошли в избу. Грозный с виду, здоровенный пес, лаявший так, что в ушах закладывало, на поверку оказался ласковым и совершенно не страшным, крутился волчком под ногами хозяина, норовя сбить его на землю и облизать лицо. В покосившейся избе было неуютно и пыльно. Сразу было понятно, что живет здесь старый холостяк. Дед достал из печи чугунок с вареной картошкой в мундире, выложил на стол краюху хлеба и поставил жбан кваса:

– Вот, садитесь, ешьте, чем богаты…

Аника с Настей с такой жадностью накинулись на нехитрую еду, что даже на первый взгляд было ясно – не ели они не один день. Дед смотрел на них исподлобья, усмехаясь в бороду:

– Что, намаялись детки!

– Третий день ни крошки во рту, отец! – Аника оторвался от трапезы, – а что, до Москвы далеко ли?

– До Москвы-то верст двадцать, только вот не знаю я, ребятки, как вам лучше – поезд будет только завтра…

– А если не поездом?

– Ну, тогда и все пятьдесят будет – проселком, да через лес, потом на тракт выйдете, а там уж прямо, может, кто и подбросит, если повезет.

Настя оглядывала стены избы, у входа на гвозде висела упряжь:

– А что, дедушка, у вас и лошадь есть?

– Есть-то, есть, милая, да она у меня одна!

– Так, может, вы её нам продадите? – Аника оживился, – а мы вам цену дадим хорошую.

– Эх, ребятки, да я бы с удовольствием превеликим, только врать не могу – больно старая она, грех за такие хорошие деньги брать, а на новую мне не хватит, поэтому останусь я при своем. Да и на тракте двое на одной старушке – лошади заметней, чем десяток путников на случайной подводе. Вы уж не обижайтесь. Оставайтесь, если хотите, отдохните, поешьте, а завтра с утра в путь. Через лес напрямую я вас к тракту выведу. А там уж – как Бог даст.

– Настя вопросительно смотрела на Анику. Было видно, что ей очень хотелось отдохнуть.

– Ну что ж отец, коли не прогонишь, так и сделаем, – Аника тоже оглядел избу, – а что – один ли живешь?