Не любите меня! Господа!

– Ну что! Началось? Вы батенька идите в храм, свечку ставьте, да молебен закажите, ну чтоб все как положено. Чтобы быстрее освободилась. Храм у нас на площади через три квартала, а здесь вам, право, делать нечего.

–Папааааа!!!!!! – Крик Юлии, раздавшийся вновь из-за двери, заставил обоих обернуться.

– Ничего, ничего Григорий Тимофеевич, обычное дело, все кричат, – он снял очки и протер их платочком, затем усмехнулся в усы. – Только знаете, обычно все кричат «Мама» … Любит она вас безмерно, видимо. Идите, сударь, идите, вы мне здесь ничем не поможете, только мешать будете. Мы все делаем правильно. Не сомневайтесь…

– Аааааааа!!!! Крик становился все громче.

Колька упал в ноги Деменеву.

– Батюшка, барин, можно и мне с вами, не выдержу я!

– Пошли, Колька, мне, признаться, тоже не по себе.

***

Вечером следующего дня Микитична постучалась к доктору в кабинет:

– Батюшка, Лука Лукич, ну сил нет смотреть, как болезная мучается, уж вторые сутки не может разродиться. Она уже и кричать не может, стонет только.

– Знаю, Микитична, знаю, уж и отец её у меня был, и пугал и молил, да только я-то, что могу сделать – мы уж и по французской технологии инъекции ей делаем, схватки идут, а толку… Это ж надо – так с семимесячным страдать, не был бы врачом – подумал бы что заговорили её.

– Так может операцию?

– Молчи, что ты понимаешь! Девчонка еще совсем, ей рожать – не перерожать, если сейчас разрежем – детей никогда больше не сможет иметь. Резать буду в последнюю очередь. Иди… не оставляй её ни на минуту. Сердце крепкое – выдержит. Иди, мне работать надо.

Микитична закрыла за собой дверь. Доктор вышел за ней в коридор. По всему зданию раздавался протяжный хриплый стон.

–Да-с. Горло сорвала уж себе. Так она и впрямь все силы растратит. Ты вот что, ты накапай ей там, ну сама знаешь… пусть хоть ночь поспит.

Юлия лежала не в силах пошевелиться от разрывающей её тело боли. Кричать сил не было, она могла только выть как раненый зверь, страшно и жалобно одновременно. Микитична вошла с каплями и стаканом воды.

– Ничего, детонька, ничего, вот, капельки выпей, они боль снимут на время. Потерпи, доктор сказал уж скоро совсем, потерпи, милая.

Юлия залпом выпила снадобье и откинулась на подушку. Вот если бы ради Андрея… ради него она бы терпела, стиснув зубы и неделю, но сейчас-то за что? Хотя, даже ради Андрея! Он теперь женат, где он сейчас? Если бы не Натали с её интригами, то не она, а Юлия была бы сейчас невесткой генерал-лейтенанта Истомина и женой самого красивого, самого желанного мужчины на свете. Жила бы сейчас, припеваючи, в благодатном Екатеринодаре, в белокаменном особняке. И, возможно, она уже была бы матерью его сына. Она мечтала об этом с самой первой минуты их знакомства. Можно было только предположить, как она могла быть такой беспечной, что позволила так всё подстроить Натали, и разрушить то, что с такой любовью строила долгие месяцы.

Снова захотелось пить, но Юлия уже не могла ни открыть глаз, ни пошевелить губами. Боль отошла куда-то на второй план, и сон снова завладел её сознанием.

***

– Юленька, моя Юленька! – Андрей стоял на коленях перед ней и целовал её руки, – ну наконец-то ты вышла ко мне! Зачем ты мучила меня целый месяц. За что твоя немилость?

Юлия с каменным лицом протянула ему записку:

– Родители были в отъезде, я не могла вас принять. Я полагаю, сударь, что после того, что вы мне написали, я и не должна больше принимать вас, не понимаю, зачем вы целый месяц обиваете мой порог и просите о свидании. После трех месяцев нежной дружбы прочитать это…как вы могли поступить так жестоко! Полагаю, между нами все кончено. Я вырвала вас из сердца. Один бог знает, чего мне это стоило.

Она сделала реверанс и, всучив ему в руки скомканный клочок бумаги, удалилась в глубину комнат. Андрей дрожащими руками развернул записку:

«Юлия, простите, но меня связывают обязательства, которые сильнее меня. Чувство к женщине, которую я знал задолго до Вас, переполняют меня, я никогда Вас не любил и не обещал Вам ничего. Мне невозможно более видеться с Вами.

В скором времени мне предстоит связать себя узами брака. Прошу простить меня и не навязываться мне с визитами. Более видеть вас у меня нет никакой возможности, поскольку это ранит мою возлюбленную. Надеюсь на Ваше благородное сердце и холодный разум – Вы найдете, что объяснить Вашим родителям.

Простите меня.

Андрей Истомин.»

Андрей опустил записку. Разум мутился. Откуда! Кто мог написать это! Юлия, бедная – теперь понятны её капризы, хотя нет – это не капризы. Так ранить это искреннее, доверчивое существо не могло ничего сильнее, чем слова в этой записке. Он бегом кинулся вверх по лестнице, опрокинув по пути лакея. Дверь в комнату Юлии была заперта изнутри, слышались всхлипывания. Он тихонько постучал, сдерживая эмоции.

– Юленька, открой, это чудовищная ошибка, открой.

– Подите прочь, сударь! Здесь маменька и… Я позову прислугу, и вас вышвырнут с позором. Подите прочь, я видеть вас не могу.

Андрей, сжав зубы, повернулся спиной к двери. Нет, её не уговорить. Он должен видеть её глаза! Отойдя на немного, он что было силы ударил плечом дверь. Крючок слетел с петли, и его глазам предстала изумленная, перепуганная Юлия. Глаза её были полны слез. Он схватил её за плечи и прижал к себе.

– Я не писал этого, слышишь, милая, не писал, да, подчерк похож, но я никогда бы не написал этой мерзости, как же ты могла поверить, почему не позвала меня тот же час, не показала мне это? Я понятия не имею, откуда у тебя это. Поверь мне, только поверь, пожалуйста, я не перенесу твоего отказа. Умоляю, посмотри мне в глаза.

Взгляд его был тверд и искренен. И кроме тревоги и непонимания она не видела в нем ни тени лукавства. Душа начинала оттаивать.

– Эту записку принес твой лакей.

– Какой? Немедленно пойдем ко мне, я выстрою перед тобой всю прислугу, мы дознаемся кто этот мерзавец. Юленька, моя Юленька, да как же ты могла поверить в это. Ведь мы с тобой три месяца каждый день были друг с другом и говорили обо всем на свете, искренне говорили, я ведь с ума по тебе схожу. Я….

Андрей замолчал. Взяв её за руки, он подвел её к окну:

–Я никогда не причиню тебе боль, милая, слышишь, никогда! Это чья-то чудовищная шутка.

– Если бы ты знал, как тяжело было мне по крупинке вырывать тебя из своего сердца. Я почти сделала это. Оно почти разбито. Почти окончательно…

Юлия отвернулась и отошла к столу. Андрей подошел сзади и обнял её за плечи.

– Я люблю тебя!

Она повернулась к нему и посмотрела в его ясные глаза, сиявшие искренностью. Она видела только любовь и надежду.

– Ты никогда мне этого не говорил.

– Я никому этого не говорил, и никому не скажу, слышишь, я люблю тебя. Всем своим сердцем люблю. С самого первого дня, когда я тебя увидел на балконе с книгой. С самого первого взгляда, искренне и навсегда, слышишь, навсегда!

Он наклонился и несмело поцеловал её в губы, потом еще, и еще раз. Это был необыкновенный – сильный и нежный поцелуй, такой глубокий и чувственный. Голова закружилась. Юлия чуть не потеряла сознание. Ее никто и никогда не целовал. Он был первым. И этот поцелуй был первым в её жизни.

– Я чуть с ума не сошел за этот месяц! – Андрей обнял её, поднял на руки, – почему я не добился, чтобы ты приняла меня раньше…у нас теперь так мало времени, так безнадежно мало…я завтра уезжаю, но всего на пару недель. Я приеду, и уж тогда нас больше уже ничто не сможет разлучить. Я сразу же, немедленно женюсь на тебе.

– Подождите, сударь, – Юлия спрыгнула с его рук и, вытерев остатки слез, упершись руками в его плечи, сделала сердитую мину, – Вы кажется, меня забыли спросить.

– Юленька.

– Я тоже тебя люблю. Всем сердцем.

Она обняла его и прижалась к нему с усталой и счастливой улыбкой на лице. Андрей вновь поднял её на руки и поцеловал. Какими сладкими, какими горячими были его поцелуи. Он обнимал её своими крепкими руками. Она любовалась его красивым, благородным профилем, его осанкой, светлой улыбкой, она боготворила его манеры. Он был лучшим, самым лучшим.