Глаша 2

На счастье, девушки нашли довольно быстро швейную мастерскую в Щербаковом переулке[7 - В XIX и начале XX века в Щербаковом переулке жили татары-халатники, старьёвщики, торговцы галантереей и казанским мылом, строители-сезонники, портные (держатели лавок). – (Примеч. автора)], недалеко от набережной реки Фонтанки, куда их охотно взяли. Хозяйка мастерской, строгая дама, лет сорока, обговорила с ними условия работы, предложив неплохой заработок и даже похлопотала об их жилье. Она проводила подруг к своей приятельнице, сдающей комнаты.

Комнатка тоже оказалась в Щербаковом переулке, совсем близко с работой, сухая и чистая, с одной широкой кроватью, образами над ней, обеденным шкафом и комодом. Но главное, чему так обрадовалась хозяйственная Татьяна, это то, что в углу комнаты располагалась прямоугольная голландская печь с плитой для готовки, облицованная голубоватыми, веселыми изразцами.

– А печка не дымит? – деловито осведомилась рыжеволосая умница.

– Нет, только в прошлом годе чистили дымоход, и ремонт в комнатах делали.

– Ну вот, тут-то можно и жить теперь, – обрадовалась наконец Татьяна. – Я посмотрела – соседи тут тихие. Кажись, трезвые.

– Ну, что вы, девушки. С этим у нас строго, – согласилась хозяйка. – У меня здесь больше работницы живут. Из мужчин только студенты, а мужиков я не селю сюда – с ними хлопот много. И семейных с дитями не селю. Сейчас я вам чайник принесу.

Спустя время, когда девушки напились чаю с кренделями, купленными в кондитерской, Татьяна развязала узел с деньгами и, сосредоточенно нахмурив брови, пересчитала оставшиеся средства.

– Гляди, какая я у тебя бережливая. Мы совсем мало истратили по дороге. Большая часть денег цела.

– Конечно, – усмехнулась Глаша. – Я с твоей экономией часто голодная засыпала.

– Ничего, Глашенька, были бы кости целые, а мясо нарастет. Мы теперь денежки копить станем. К зиме одежу кой-какую надо будет справить. Ботинки новые тебе, платьев, чулок теплых. Часть я и сама пошью. Тут, поди, тканей в халантерее можно купить.

– Таня, да тут в магазинах чего только нет. Видала, на нашей улице много таких лавок. Татары с Казани шелком торгуют, халатами. С Костромы много приезжих – магазины открыли.

– Ну, нам не до жиру… Платьев с оборами много шить не станем. Не по чину нам. Однако белья побольше тебе надобно иметь.

К вечеру этого же дня подруги намылись в общественной бане и разомлевшие пришли домой. Татьяна накануне накупила вкусной еды. Обе чистые и довольные они уплетали душистый окорок, сыр, колбасу и пшеничные булки.

– А ничего тут. Я и вправду стала привыкать к твоему Бургу. Можно и здесь жить.

Глаша в ответ рассмеялась.

– Иди ко мне, я приласкать тебя чуточку хочу. Сама вся истомилась без ласки, – поманила ее рыжеволосая дылда.

За долгое время их путешествия они лишь раз позволили себе близость, и теперь зов природы оказался сильнее иных обстоятельств. Сильная рука Татьяны увлекла Глафиру в мягкую и чистую постель. Глаша, зажмурив глаза, упала на подушки, а Татьяна, сев у нее в ногах, прошептала:

– Радвинь ноги… Шире! О, как я соскучилась, – рыжая голова нырнула к паху Глафиры.

Пальцы крепко впились в нежную кожу раздвинутых ляжек. Ловкий язык принялся ласкать распухшую и скользкую от возбуждения плоть своей ненаглядной барыньки. Глафира застонала от наслаждения:

– Таня, войди в меня пальцами, глубже.

Таню не надо было просить дважды. Ее ловкие пальцы орудовали в лоне Глафиры не хуже мужского орудия. Потребовалось лишь несколько минут на то, чтобы Глаша издала хриплый, полный безудержной страсти, стон.

– Как сладко ты кончаешь, – шептала Татьяна, лаская Глашины соски.

Потом они поменялись местами.

Их ласки длились всю ночь, и только к рассвету обе заснули – уставшие и счастливые. Впереди был воскресный день.

Утром они много гуляли. Каменный город, согретый летним солнцем, казался им таким величественным и прекрасным, что не хотелось возвращаться домой. Глаша была одета в милое летнее платье и шляпку, Татьяна в платье попроще, из темного ситца. Когда они гуляли по Невскому, то несколько мужчин по дороге бросали на Глафиру заинтересованные, полные восхищения взгляды.

– Обещай мне, что не влюбишься больше в мужчину, – ставила ей условия Татьяна, которая зорким и ревнивым взглядом отмечала всех, кто смотрел на ее барыньку с интересом.

– Господи, конечно, не влюблюсь, – отшучивалась Глафира. – Никто, кроме тебя, мне не нужен.

– Не верю, – снова хмурилась Татьяна. – Уведут тебя от меня.

– Не говори, Танюша, глупостей. Я что, коза на веревке?

– Соблазнят… Ты в сок вошла. Сама под мужика ляжешь, коли приласкает.

– Таня, опять ты за свое. Прекрати, а то мы поссоримся. Пойдем лучше в кондитерскую, купим конфет? А?

– Пошли, – неохотно отзывалась Татьяна.

Каждая непредвиденная трата давалась рыжеволосой экономке с большим трудом. Таня была очень бережлива.

Потихоньку подруги освоились в столице. Днем они работали в швейной мастерской. Причем, вопреки ожиданиям Глафиры, работа была несложная, и девушки быстро управлялись с дневной нормой, которую им давала хозяйка. Вечерами они были предоставлены сами себе: Татьяна шила Глафире платья, а Глаша читала. Татьяна долго дивилась Белым ночам, считая их настоящим чудом, но плохо спала. Глаша, наблюдая за ее удивлением, только улыбалась: «Это Петербург, Танюша. Привыкай».

Незаметно промелькнул июль и половина августа. Подруги все чаще благодарили благосклонность судьбы за обретенную свободу и спокойную жизнь. Они не нуждались теперь ни в чьей помощи и ни от кого не прятались. Глаша все чаще стала улыбаться, и лишь иногда на нее снисходила легкая грусть – воспоминания уводили ее в далекое и милое сердцу Махнево. Из ниоткуда всплывал образ того, кто был ей до сих пор милее всех на свете. «Как он? – думала она. – Неужто и не вспомнил обо мне ни разу?»

Глафира Сергеевна и не знала, что ее возлюбленному Владимиру Ивановичу оставалось жить на этой грешной земле лишь считанные дни.

* * *

Горелов Александр Петрович, чиновник по особым поручениям при губернском архиве, сидел в собственной столовой и пил утренний кофе со сливками и булками из кондитерской. Ему их подала горничная Матрена. Это была грузная пожилая женщина, служившая еще у его родной матушки и перешедшая к Александру Петровичу почти по наследству. Она была подслеповата и нерасторопна. И только сегодня нечаянно расплескала горячий кофе на белоснежную скатерть.

«Надо бы нашей Матрене на покой, – раздраженно думал Александр Петрович. – Третьего дня тарелку из голландского сервиза разбила, вчера мою сорочку сожгла утюгом. Надо бы отправить ее в деревню – свой век со стариками доживать».

Супруга Александра Петровича, Татьяна Тарасовна, которая была старше его на десять лет, жила за границей и навещала мужа дважды в год, попутно наводя в доме собственные порядки. Всех хорошеньких женщин из прислуги она рассчитала и прогнала с глаз долой, оставив с Александром Петровичем рябую повариху и трех пожилых горничных.

– Я итак закрываю глаза на ваши частые адюльтеры вне нашего дома, – выговаривала она красавцу-мужу. – Мне доносят о вас, бог знает что. Ваши бесконечные интрижки с актрисками, певичками, ваши походы в салоны к гулящим женщинам. Так хоть в доме моем я не позволю вам заниматься развратом. И на постелях моих вы не будете спать со своими любовницами.

Александр Петрович тяжко вздохнул, вспомнив стареющее и неприятное лицо собственной супруги, на которой он был женат по расчету.

«А как бы хорошо иметь и дома миленькую горничную, – подумал он. – Только где бы такую сыскать? Чтобы чистенькая была, улыбчивая и покладистая. Иногда так лень под вечер идти в бордель. Спать где попало. Мне бы дома… пока Татьяна Тарасовна далеко. Пока приедет, пока разберется… Нет, решительно надо поискать такую. Может, сводне какой дать задание?»

Не успел он подумать о предстоящем деле, как в глубине квартиры раздался звонок. Матрена пошла сама открывать дверь, так как дворецкого на месте не оказалось. Барин отослал его с утра в лавку за сигарами. Через минуту скрипнула дверь, и показалась Матренина голова в чепце:

– Барин, там какой-то господин незнакомый. Вас спрашивает. Вы примете его?

– Кто таков? – шепотом, глазами спросил Александр Петрович.

На что Матрена только пожала полными плечами и в недоумении выпучила глаза.

– Ладно, зови.

В комнату вошел незнакомый шатен с легкой рыжиной в бороде и шевелюре, одетый дорого, но строго, в изящную летнюю пару. Свою трость с золотым набалдашником и летнюю шляпу он оставил в прихожей огромной Гореловской квартиры.

– Александр Петрович, здравствуйте! – радостно воскликнул гость. – Гулял мимо, дай думаю, зайду. Погодка нынче прекрасная стоит, небо безоблачное, что согласитесь, в наших дождливых краях – такая редкость. Как встал с утра, так, не завтракая, и решил прогуляться. А уж на прогулке вспомнил о вашем приглашении и решил зайти-с.