Анастасия

– Георгий, скажите, а вы любите живопись?

– Люблю, – отвечал я. – Я и сам иногда рисую.

– Правда? – удивилась она. – А вы сможете нарисовать мой портрет?

– Думаю, это вряд ли…

– А может, мы попробуем?

В ответ я лишь покраснел и пожал плечами.

– Ну, хорошо. Пойдемте в соседнюю комнату, я покажу вам несколько интересных картин, – проворковала она.

Я быстро соскочил со стула и пошел вслед за Каролиной. Соседняя комната оказалась не менее роскошной, чем гостиная. Здесь тоже была дорогая и великолепная мебель. Помимо большого дивана здесь располагалась довольно легкомысленная розовая софа-рекамье, а рядом с ней возвышалась кадка с пальмой. Правда, вдоль стен я заметил пару книжных стеллажей. Неужели эта девушка любит читать, тут же подумал я. Мой взор задержался и на нескольких пейзажах в золоченых рамах. Каролина взяла меня за руку и подвела к картинам. Она стала называть имена каких-то совсем неизвестных мне, современных художников, но я почти не слушал её. Я не мог её слушать. Мои ладони возгорались от ее нежных, словно кошачьих касаний. В голове стелился туман. Туманом же заволокло и мои глаза. Я видел лишь разрозненные части совсем иной, ошеломительной для меня картины – мочку чуть розоватого уха, отягощенную массивными золотыми сережками, нежный овал чистых бархатистых щек, эти безумно красивые, что-то говорящие губы, блеск карих глаз. Она говорила и говорила, а я делал вид, что внимательно слушаю её и кивал, словно глупый мерин. И вдруг она как-то по-особенному, лукаво посмотрела мне прямо в глаза и рассмеялась. А после совсем неожиданно обняла меня двумя мягкими и невесомыми руками и, чуточку прижав к себе, прошептала мне на ухо:

– Ну, до чего же ты красив, милый Джорджик. Ты так похож на Николя.

– На дядю? – переспросил я.

– Ну, конечно, – улыбнулась она. – Наверное, Коленька был так же хорош в юности.

– А вы полагаете, что я хорош? – продолжал упорствовать я.

– Ты необыкновенно красив, милый мальчик, – с легкой грустью отозвалась Каролина. – Дело в том, что я настолько люблю Николя, что не смогу не полюбить и тебя, мой ангел. Для меня свято всё, что связано с твоим дядей.

Она вновь прижала меня к себе и расцеловала в обе щеки, а потом глянула на меня чуть более решительно и прошептала:

– Так мы далеко не уйдём…

Её ладошки ухватили меня за голову. Она притянула меня к себе и поцеловала прямо в губы. Мне показалось, что мои ноги тут же оторвались от паркетного пола. Я летел над землей вместе с несносной Каролиной, и тысячи солнц вливались в мои глаза вместе с блеском газовых ламп. После того, как она закончила свой поцелуй, я почувствовал, что могу свалиться в обморок. Я сделал шаг и едва удержался на месте.

– Господи, – прошептала она, сияя потемневшим взором. – Да, какой же ты сладкий…

Вдохновленный такими откровениями, неожиданно для себя самого, я приблизился к девушке и неловко обнял её негнущимися руками. Мои губы коснулись её шеи, лица и маленькой груди. Я стал как попало осыпать её поцелуями с такой жадностью, что она пискнула и потянула меня в соседнюю комнату. Это была её спальня. А дальше все было, словно в тумане. Она довольно быстро скинула юбки и осталась в корсете и чулочках. Я невольно застыл, глядя на её стройные ножки, облаченные в белый ажурный шелк, батистовые панталончики с разрезом в шаге, на тонкую талию, затянутую в атлас английского корсета, на белоснежные и упругие шарики грудей, рвущиеся из крепких тисков китового уса.

– Ну, как я тебе? – она кокетливо повертела бедрами и повернулась ко мне выпуклой попкой.

– Я люблю вас, – невольно прошептал я.

– Что? Любишь? Ну, хорошо же. Хоть от тебя, милый мой мальчик, я услышу эти заветные слова. Иди ко мне. Нет, обожди, я сниму с себя всё. И ты раздевайся скорее, мой хороший. Не тушуйся. Я не сделаю тебе ничего плохого. Мы лишь чуточку полежим голенькими, и я тебя приласкаю.

* * *

– А дальше, господа, мне весьма неловко описывать детали моего первого грехопадения, – смутившись, произнес Гурьев. – Скажу только одно, что обнаженная Каролина была чертовски обворожительна, а я еще так молод и неопытен, что самый мой первый раз случился слишком быстро. И этот факт меня сильно оконфузил.

Перепачканная любовными соками, обнаженная Каролина походила на нимфу, соблазняющую неопытного фавна. Она вовсе не успокоилась после моего самого первого раза и продолжала нежно ласкать меня, покусывая острыми зубками мочку моего уха. Эта кокетка играла со мною, словно умудренная опытом жрица любви. Уже позднее я понял, что Каролине дядя недаром платил кучу денег и содержал её. Женское чутье, такт и нежность в ней были развиты сверх всякой меры. Она гладила и бесконечно целовала мой живот, руки, ноги и называла меня так ласково, как я не мог себе даже вообразить.

Спустя годы я понял, что вела она себя так скорее не из-за того, что я ей так уж понравился. Нет. Просто я сильно ей напоминал того, кого она страстно и безответно любила на протяжении многих лет. Женщины – это такие сложные и весьма коварные создания – они могут спать с одним, а представлять себе другого. И от самой этой мысли входить в такой неописуемый экстаз, что нелюбимый ими мужчина припишет эти восторги и страстный шепот лишь собственному совершенству. И бедному будет совсем невдомек, что в эти минуты она была вовсе не с ним…

Но тогда я этого всего не знал и плыл в потоках женских ласк, словно в струях божественного эфира.

Мой второй раз получился уже намного лучше. Я даже почувствовал себя в какой-то момент настоящим сугубым самцом. И я был ужасно горд от того, что Каролина вся извивалась от страсти и довольно громко стонала. Как мне показалось, она даже получила самое главное женское удовольствие. По крайней мере, она легла на бочок и прикрыла от наслаждения глазки.

Потом случился и третий раз. Не менее горячий и страстный. Каролина меняла позы. В этот раз я брал её сзади. О, как она выгибалась узкой талией. Возможно, был бы и четвертый раз, но сквозь пелену её шепота я услышал слабый стук в двери. Каролина вскочила с кровати и побежала узнать, кто ее беспокоит. За дверями маячила горничная. Она и доложила, что вернулся Николай Александрович. Это был мой дядя. Каролина накинула халатик и, обернувшись, сразу изменилась в лице. Черты её стали строже.

– Джордж, нам пора. Надо одеваться.

Мне показалось, что ею овладела какая-то печаль. По своей наивности я тогда подумал, что она просто не хочет со мною расставаться.

– Одевайся милый, и иди в гостиную, – вновь настойчиво повторила она. – Мы с тобой уже итак почти четыре часа…

– А когда мы снова увидимся? – пылко спросил я.

В ответ она лишь пожала плечами. Её лицо стремительно менялось. Мне даже почудилось, что она тут же чуточку постарела. Прямо на глазах.

– Иди, Джордж. Возможно, мы и увидимся. Это не мне решать.

– Ну, как же? – натягивая брюки, шептал я.

– Иди…

Я оделся и вышел в гостиную, где меня уже ждал дядя. Он сидел нога на ногу и попивал кофе.

Каролина больше не вышла к нам. Я вообще больше никогда не видел эту милую и такую обворожительную, мою первую женщину, чей образ оставил в моей памяти столько тепла и благодарности.

Когда мы с дядей возвращались домой, он всю дорогу молчал, делая вид, что ничего не произошло. Первым не выдержал я.

– Дядя, а когда…

Но я не успел задать ему этот вопрос.

Он тут же перебил меня короткой и весьма жестокой фразой:

– Никогда! – отчеканил он. – Забудь о ней. Она выполнила свою миссию. И не пытайся встретиться с ней без моего ведома. Тебя не примут. Даже дверей не откроют. Я плачу этой девушке довольно, чтобы она исполняла ровно то, что от неё требуется. Не думай о ней больше, чем она того заслуживает. Для этого и существуют дамы полусвета. Они и нужны нам именно для таких целей и не более. Через неделю ты уезжаешь в Цюрих. В Цюрихе ты будешь вести жизнь полную аскезы и затворничества. Увы. Но там тебе не стоит ни с кем связываться и заводить интимные знакомства. Я тоже прослежу за этим.

– Но!? Как так можно? – вскричал я в слезах. – Я ведь вам не марионетка. Я – живой человек.

Неожиданно он обнял меня.

– Не кричи, – он мягко похлопал меня по спине. – Я потому так забочусь о тебе, что безумно тебя люблю. Люблю, как сына. А своих детей у меня уж, видно, никогда не будет, – с грустью произнес он. – Пойми, в Европе всей этой заразы еще больше, чем у нас. Как ты можешь гарантировать чистоту любой женщины, если даже непорочные, на первый взгляд особы, бывают заражены этой гадкой болезнью. И одно лишь свидание может напрочь испортить тебе не только здоровье, но и саму жизнь. А потому крепись, мой милый. И я очень надеюсь на твое благоразумие. Пойми, что разумность истинных аристократов должна заключаться и в этих, сугубо интимных вещах. Особенно в этих. Знаешь, каких любовниц себе подбирали мой отец и дед?

– Каких же?

– Тех девиц, что выросли в их поместье. Специально отобранных сельскими знахарками. Но и этого мало. Потому что многие болезни передаются девочкам от рождения и с молоком матери. А далее их проверял на чистоту лекарь. Наши мудрые отцы и деды всегда сближались только с девственницами. Причем, здоровыми девственницами. И только такой, разумный подход в этой, очень важной стороне жизни даст тебе возможность прожить долго и быть здоровым человеком.

Меня растрогали заботливые слова дяди, но в тот же вечер дух бунтарства проснулся во мне с ещё большей силой. Я плакал от тоски по моей первой любовнице. Я до смерти желал её увидеть. Я не послушался дядю и на следующий же день поехал на Ильинку к дому Каролины. Когда я позвонил в двери, ко мне вышел швейцар и холодно сообщил о том, что Каролина Михайловна уехала. Я не поверил ему и долго стоял на улице, глядя на её окна. На миг мне показалось, что тяжелая портьера отогнулась, и я увидел образ моей мимолетной возлюбленной. Но может мне это только показалось.

Той весной и в начале лета мои родители часто гостили в деревне. Там у нас было огромное поместье. В тот же вечер я поехал туда. По дороге я тихо плакал, утирая украдкой горячие слезы. Меня не радовали ни по-летнему теплая погода, ни бурное цветение первых цветов. В поместье вкусно пахло скошенной травой и печеными пирогами. Сейчас я всё это вспоминаю с такой огромной грустью о безвозвратно минувших подмосковных вечерах в нашей усадьбе. А тогда, не смотря на теплоту июньского вечера, всё вокруг мне виделось мрачным и пустым. Я безумно тосковал по Каролине.