Выстрел в Опере

– Ну, бутерброд можно сделать, – спокойно заметила Вероника.

– Ладно! О’кей. Давай бутерброд. Жрать хочется жуть! Я во-още ужасно голодная, ма! – с вызовом выговорила Даша.

– Значит, три бутерброда, – резюмировала мама.

Чуб страдальчески закатила глаза.

– Так вот, ма, о деле, – начала она, ощетинившись, как еж. В каждом ее слове топорщилась цыганская иголка.

– Да, доченька.

– У нас в роду были ведьмы?

Дашина мать замерла с батоном и палкой колбасы в руках. Но то, что в первый, ошибочный миг Маша приняла за удивление, оказалось лишь персональной манерой Вероники глубоко и серьезно задумываться.

– Насколько я знаю, нет, – так же спокойно сказала она после секундного размышления. – А что, очень надо?

– Вот так! – Даша резко придушила пальцами шею.

– Твой дед по отцу написал книгу о ведьмах.

– Я знаю, – невежливо оборвала мать внучка Чуб. – А чего он ее написал? Может, я ведьма по папе?

– То-то и оно, что нет. – Женщина резала хлеб. – Ты ж знаешь, мы с твоим дедом были большими друзьями. И я помню, как он жалел, что в его роду нет ни одной ведьмы, и узнавал: не было ли их в нашем. Он всю жизнь собирал информацию о киевских ведьмах, и, естественно, ему было б интересно… Но твой дед страшно гордился, что ваша фамилия – Чуб – самая что ни на есть гоголевская! В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» козак Чуб – отец той самой Оксаны, которая послала Вакулу за чаревичками «как у царицы». А сам Вакула, по Гоголю, сын ведьмы Солохи. И если Вакула с Оксаной поженились, их дети были ведьмацкого рода…

– Чуб – девичья фамилия! – резанула внучка Чуб. – Оксана б ее все равно поменяла. И во-още литературной родословной не бывает. Спасибо. Помогла! Толку от тебя!

– Даш, зачем ты так? – не выдержала Ковалева.

– Не обращайте внимания, Машенька. – Вероника поставила пред ними деревянную доску с нарезанными большими кусками, расхристанными бутербродами и включила электрический чайник. – Обычное несовпадение характеров.

– Обычное несовпадение? – Чуб почему-то обижалась все больше и больше. – Да ты никогда, никогда меня не понимала! Ты даже не слышишь, что я тебе говорю. Тебе на меня плевать. Дома я. Ушла из дома. Тебе все равно.

И Маша вдруг догадалась: именно совершеннейшее спокойствие Вероники и выводит Дашу Чуб из себя.

Дашу выводит то, что мать ну ничем нельзя из себя вывести!

– Ты – взрослый, самостоятельный человек и имеешь полное право жить где и как ты хочешь, – высказала свое родительское мнение Вероника. – Если же ты хочешь поговорить о наших взаимоотношениях, для этого не обязательно провоцировать скандал. Я знаю, у тебя такой характер. Эмоциональный. Тебе легче сказать наболевшее в виде крика. Но я еще раз повторяю: ты можешь сказать мне совершенно все в спокойной форме. Я тебя пойму.

– А-а-а-а-а-а!!! – возгласила Чуб. – Вот видишь! Видишь! – обернулась она к Маше. – С ней совершенно невозможно разговаривать!

Маша, однако, видела совсем другое:

– Даша, но у тебя замечательная мама…

– Вот! Все так говорят! Все! – пришла в отчаяние дочь. – Замечательная! Да она хуже всех самых ужасных мам!

– Даша, – тихо спросила Маша, – ты мою маму видела?

– Да твоя в сравнении с моей – ангел, ангел! Нет, намного лучше, чем ангел, – нормальный человек! Если бы у меня была такая мама, как у тебя… Тебе нравится моя? О’кей! Решено! Давай махнемся не глядя! Мама, ты слышала, мы с Машей решили обменяться мамами? – с надеждой объявила она. – Я пойду жить к ее маме. А Маша будет жить с тобой.

Ее надежды не оправдались.

– Хорошо, пусть Маша поживет у нас. – Вероника подсунула дочери чашку с чаем. – Я заварила, как ты любишь, с мятой. Ешьте. А я пока пойду посмотрю, как там ваша несчастная… Кстати, как она пыталась покончить с собой?

Женщина с удовольствием закурила.

– Она вешалась! – рявкнула Даша. По ее округлым щекам ползли длинные слезы.

– Вешалась? – восхитилась Вероника. – Как Марина Цветаева!

– Да. И она тоже поэтесса!

– Тогда понятно, почему она решила повеситься. Быть поэтом – это практически невыносимо.

Даша демонстративно заткнула ладонями уши, открыла рот и извергла невыносимый и долгий крик.

Мать любовно погладила дочь по стокосой макушке, улыбнулась Маше и вышла из кухни.

В кармане у Чуб закричал конкурент. Продолжая орать, та изъяла мобильный, сморщилась, глядя на высветившийся номер, и, обиженно заглохнув, нажала кнопку.

– Да, Катя! – гавкнула она. – Да, загорелось. Какая-то тетка пыталась повеситься, и мы ее спасли…

– Тетка пыталась повеситься? – различила Маша далекий Катин голос. – И что нам это дает?

– Может, че-то и дает. Мы не знаем. Она пока спит.

– Ну, так будите ее и выясняйте скорей! У нас через два дня Суд. Оно нам надо…

Даша сбросила вызов и презрительно засунула трубу обратно в карман.

– Вот видишь, видишь! – слезливо проскулила она. – У нас через два дня Суд. Моя жизнь висит на волоске. А моя мать отказывается мне помочь!

– Послушай, Даша…

Машу смущало непродуктивное поведение подруги, и она изо всех сил старалась нащупать узел, развязав который, Землепотрясная смогла бы взглянуть на свою мать адекватно.

– Твоя мама, – осторожно спросила Ковалева, – она всегда была такой?

– Всегда! – с готовностью засвидетельствовала Даша. – Она никогда мне ничего не запрещала. Никогда не ругала. Даже когда я пьяная приходила. Даже когда я парней приводила. Даже когда я не приходила вообще! С таким воспитанием я могла вырасти кем угодно: алкоголичкой, наркоманкой, блядью…

– Но ты же выросла собой, – сказала Маша. – И ты очень… очень необычная. Я только сейчас поняла, чем ты отличаешься от всех нас – и от меня, и от Кати. Ты – свободна. Я не про то, что тебе все разрешали. Ты свободна внутри самой себя.

– Знаешь, – Даша вскинула на подругу злые глаза, – а я только сейчас поняла. Ты кошмарно похожа на мою мать!

– Забавно, – сказала Маша, подумав. – Я только сейчас поняла. Ты очень похожа на мою.

* * *