Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1

Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1
Лада Лузина

Киевские ведьмы #3
Теперь читатели узнают, как сложилась судьба трех героинь в роковом 1917 году, и каким удивительным образом их судьбы переплелись с историей царской семьи.

Лада Лузина

Рецепт Мастера

Спасти Императора!

Книга 1

Башня Киевиц на Ярославовом Валу, 1

Три молодые женщины-киевлянки неожиданно приняли от умирающей ведьмы Кылыны ее дар. Как же они сумеют распорядиться им? Ведь они такие разные: студентка исторического факультета Маша Ковалева, железная бизнес-леди Катерина Дображанская и уволенная из ночного клуба безбашенная певица – Даша Чуб, по прозвищу Земле потрясная.

По воле или против нее, им пришлось стать Киевицами – хранительницами Города Киева – и… навеки поселиться в прошлом веке.[1 - Начало истории – читайте в романе «Киевские Ведьмы. Выстрел в опере».]

Моему Городу посвящается

Глава первая,

в которой появляется враг

13 декабря по старому стилю в доме № 13 на улице Малоподвальной собралась пренеобычнейшая компания. И кабы прапорщица Купкина, проживающая в доме напротив, заняла свой излюбленный пост у окна, почтенной вдове наверняка хватило бы тем для пересудов и сплетен до самой Пасхи.

Но, на свою беду, в тот день Ангелина Федотовна ждала дорогого гостя – своего дальнего родственника крестьянина Пузикова. И не увидела, как в первом часу к подъезду подрулил невероятный экипаж – натуральные самоходные аэросани с винтом.

Внук Ангелины Федотовны, тринадцатилетний гимназист Саня, стоявший как раз у окна, в изумлении открыл рот…

За рулем единственных в Киеве безлошадных саней сидела первая поэтесса Империи – Изида Киевская!

Саня знал, что все гимназистки (и курсистки, и княгини, и кухарки, и актрисы, и горничные, и особенно проститутки!) почитают ее, как живую Богиню. Стихи Изиды Сане читала на катке фиалковоглазая Оленька Спичкина, в которую он был влюблен на прошлом Рождестве. В особенности Оленьке нравилось одно: «И на правую руку надела я перчатку с левой руки». Она и сама пыталась писать стихи: «И на правую ногу свою я левую туфлю надела» – и тому подобную чушь. Потому очень скоро Сане разонравилась. А вот Изида по-прежнему будоражила его воображение, ибо, помимо малоинтересных Сане стихов, была известна многим и многим…

Говорили, что когда-то поэтесса начинала свой путь, танцуя на сцене кабаре «Лиловая мышь» в умопомрачительно коротких кальсонах!

Говорили, что Изида была первой дамой в Империи, отринувшей не только корсеты, но и сами дамские юбки! В юбке Изиду и впрямь не видел никто. Говорили, что даже в дом к строгой графине П-шской поэтесса пришла в своих любимых шальварах и заявилась на аудиенцию к генерал-губернатору в мужском фраке.

Но не это сделало Изиду предметом Саниного восторга. В юбке женщина, в штанах или без – она останется женщиной. «Волос долог, ум короток. И пусть даже баба сострижет косу, ума ей все одно не отрастить» – говаривал Митин дядька. Но если все дамы, от длиннокосых институток до стриженых поборниц женских прав, обожали Изиду за дамские стишки и презрение к навязанным даме условностям, мужчины чтили ее за поступки совсем иного рода.

Шесть лет назад Изида стала первой в Киеве женщиной, которая начала водить авто самолично. Пять лет назад Изида участвовала (и победила!) в автомобильном пробеге «Киев-Москва». Пять лет подряд Изида брала первый приз в соревнованиях по стрельбе. Изида ездила по Киеву на мотоциклетке, аэросанях и моторах «Руссо-Балта». Изида была почетным членом Киевского Кружка «Спорт». Изида водила дружбу с известными летунами и авиаконструкторами. Изида поднималась в воздух на аэроплане и ставила на нем мировые рекорды…

А три года назад – в 1913 году – стала первой в мире дамой-авиатором, рискнувшей повторить смертельную пилотажную фигуру «мертвая петля», которую за день до того (тоже впервые в мире!) сотворил в небе над Киевом авиатор Петр Нестеров на самолете «Ньюпор-4». Этот поступок мгновенно сделал Изиду самой известной женщиной Империи (да что там, целого мира!). Киевское общество воздухоплавания немедля присудило ей и Нестерову золотые медали. О героической даме писали все газеты, и здесь, и за рубежом. Посмотреть на небесные пике поэтессы приезжали со всех концов света. И блистательная слава Изиды-авиатора затмила даже сладкую славу Изиды-стихоплетки.

Саня прилип к окну, глядя, как, с восхитительно небрежною легкостью орудуя одною рукою, Изида крутанула руль и припарковала диковинные аэросани у подъезда. Облаченная в черную «чертову кожу» блондинка спрыгнула на мостовую, сняла большие очки… Саня и сам мечтал стать авиатором, летчиком! В своих мечтах он видел себя в кожаной куртке, черном кожаном шлеме и огромных очках, сидящим – а лучше летящим! – в аэроплане. Не далее чем месяц назад он прогулял занятия в гимназии (за что был жестоко наказан), чтоб посмотреть, как Изида поднимется в небо.

– Вот ведьма чертова, – сказал господин в золотом пенсне, оказавшийся рядом с Саней. – Вы только помыслите, – обратился он к кому-то, – ведь ни один мужчина в мире еще не насмелился повторить три смертельных трюка Изиды.

А Саня подумал: «Я повторю! Когда я выросту, я повторю непременно…»

Но тут случилось нечто, из-за чего все небесные трюки, аэропланы и сама авиаторша вынеслись из Саниных мыслей со скоростью света.

Вслед за героической стихоплеткой к дому № 13 подъехала личность ничуть не менее необыкновенная, легендарная, но главное, занимающая в мыслях тринадцатилетнего гимназиста место совершенно особенное (от этих мыслей Саня нередко покрывался багровой краской и испытывал чуть ниже живота чувство одновременно непонятно-приятное и неприятно-постыдное).

Из комфортабельного дорогого бельгийского автомобиля «Минерва» вышла сама Екатерина Михайловна Дображанская! Первая на Киеве раскрасавица, сладостная греза и неосуществимая мечта гимназистов, приказчиков, поэтов, актеров, художников, студентов и офицеров, почтенных отцов семейств, чиновников от 7 до 1 классов, иначе говоря, всех-всех-всех представителей мужеского пола и даже, как говаривали на Киеве многие, самого генерал-губернатора.

Все в этой женщине будило и будоражило воображение. И ее редкостная, изумительнейшая красота, совершенство которой, перебарывая скрежет зубовный, признавали и самые черные недоброжелатели г-жи Дображанской. И то, что проживала она в наидиковиннейшем в Киеве доме, прозванном «Домом с Химерами». И то, что, как принцесса в заколдованном замке, она жила там одна (хотя, несомненно, могла бы составить самую блестящую партию). И ее известное всем благочестие (каждый месяц Дображанская наведывала один из женских монастырей и щедро одаривала принявшую ее обитель). И то, что, помимо романтического звания прекрасной загадки, Катерина Михайловна носила прозаический, но ничуть не менее интригующий титул самой богатой женщины Империи (владелицы заводов и доходных домов, магазинов и иллюзионов, городских железных дорог, сибирских рудников, золотых и серебряных приисков). Но прежде всего, ее несовместимая с вызывающей – вызывающей головокружение! – красотой не покоренная никем неприступность.

Одноклассник Сани, второгодник Карлютов, рассказывал, что слыхал от отца о том, как один офицер заключил пари с одним князем: кто первый завоюет сердце Катерины Михайловны. Оба они слыли бывалыми донжуанами, но ни один не смог не то что завоевать, но и подойти к раскрасавице Кате ближе, чем на десять шагов!

Князь рассказывал в клубе (Карлютов слышал, как папенька потчует друзей этой историей за коньяком с сигарой), на благотворительном балу, где была и она, он предпринял попытку подойти к ней. Как вдруг, точно почуяв его приближение, Катерина Михайловна повернула голову и смерила его таким взглядом, что у князя разом онемели руки и ноги. Стоит он, как истукан, и с места сдвинуться не может. Танцы начинаются, а он все стоит в центре залы, шага сделать не в силах. «Точно умерло во мне все, – говорит. – Ведьма она, не иначе… Черт с ней. Черт с этим пари. Но до чего хороша! Вблизи еще лучше. Шейка, плечи, кожа. А глаза… Вот смотришь на нее и думаешь: ничего мне больше в жизни не надо, только на нее смотреть. Одно слово – ведьма!»

Выпучив глаза, Саня смотрел, как лощеный шофер открыл перед госпожой Дображанской дверцу авто и подал ей руку; качнув пушистым пером бархатной шляпы, красавица снизошла на грешную землю. Желая рассмотреть ее поближе, гимназист стремительно распахнул створки окна, почти выпал наружу. И увидел длинную бровь, черный, огромный, колдовской глаз, лицо, столь совершенно-прекрасное, что на него было больно смотреть.

«Я вас люблю!» – закричало внутри. Внутренности разорвало, глаза наполнились недостойными слезами. Лик Катерины Михайловны Дображанской скрылся под шляпой. Шляпа упорхнула в тринадцатый дом…

Саня как-то странно обмяк, словно все счастье, отмеренное на его жизнь, осталось в прошлом – она унесла его с собой.

«Когда я стану известным авиатором, летчиком, – подумал он, – она полюбит меня. Правда, она тогда будет уже старая. Она и сейчас уже старая – ей, наверное, лет 25. А может, и больше. Но все равно, она самая…»

Но мысль о самости Катерины Михайловны Сане окончить не удалось.

К воротам дома № 13 подъехал третий экипаж, а в нем еще одна царица. Да не названая, а самая что ни на есть настоящая.

Выйдя из коляски, в тринадцатый дом зашла вдовствующая императрица Мария Федоровна.

«Карлютов не поверит мне. Сколько ни божись, не поверит», – только и подумал Саня.

А начиналась эта история так…

* * *

Утро 3 марта 1917 года началось очень страшно.

Варенька присела и опасливо заглянула в замочную скважину.

Хозяйка просила не беспокоить ее до девяти. И Варенька знала: если уж Катерина Михайловна чего-то просила, нарушать ее приказ все равно, что отказаться от места.

Больше всего на свете горничная боялась свою госпожу. Боялась ее сведенных бровей, ее непонятной красоты. Боялась ее дома… Боялась грузных лягушек, облепивших фасад. Боялась огромного лепного осьминога, извивающегося восемью зелеными щупальцами на потолке вестибюля, и нарисованных на стенах затонувших, покоящихся на морском дне кораблей. Но больше всего боялась парадной лестницы, украшенной гирляндами белых гипсовых – мертвых! – животных. Над окном, вместо штор, висели на нити перевернутые вверх ногами дохлые вороны. У подпирающих перила колонн были жуткие когтистые лапы. А между перилами чуды-юды рыбы открывали усатые рты и сплетались уходящими под потолок чешуйчатыми хвостами.

«Господи, только бы Екатерина Михайловна не надумала послать меня как-то ночью наверх к господину Богрову», – молилась Варенька.

Поступив к госпоже Дображанской, первые месяцы девушка почти не спала – все казалось, что по ночам ужасные чудища оживают и вот-вот поскребутся в ее дверь. А сама хозяйка казалась колдуньей, бабой-ягой, обращенной ведьмацкими чарами в невозможную красавицу (кто еще может жить в таком страшном доме?). Но как бы сильно Варенька ни боялась всего этого, намного больше она боялась потерять это место. Платила Екатерина Михайловна и впрямь как царица, платила всего за две вещи: беспрекословное послушание и гробовое молчание.

А молчать о невозможной красавице Кате было, ой, как непросто!

На Банковой, возле Дома с Химерами, ежедневно дежурили влюбленные в хозяйку приставучие личности – гимназисты, студенты и служащие. Стоило Вареньке отправиться в Город, ее осаждали лохматые поэты, напористые офицеры и надутые слуги, многозначительно намекавшие на сиятельный статус своих господ. Приказчики в лавках принимались выспрашивать о ее госпоже: «Где она бывает?», «Куда завтра пойдет?», «Какие цветы обожает?».