RAF, и особенно Ульрика Майнхоф

(Есть сильный роман Фредерика Форсайта «Досье ОДЕССА», с массой документальных сведений на эту тему. Форсайт знаменит дотошностью при сборе материала. Думаю, это лучший его роман, хотя «День Шакала» известнее.)

Преступления гитлеровцев тотально замалчиваются. Большинство молодёжи не знает о существовании евреев, считая их мифическим библейским народом. О замалчивании геноцида советских народов говорить излишне. Учебники истории не говорят о фашизме. Беата Кларсфельд, немецкая журналистка, получившая известность борьбой за разоблачение нацистов, узнала о холокосте только в 1960?м, в 21 год, в Париже. (Многие западные немцы, приезжая в Россию девяностых, смотрели фильм о войне «Семнадцать мгновений весны» разинув рты, как откровение.)

Есть интересная фотография от 3 мая 1945 г. – немка, проходя с сыновьями мимо тел 57 погибших красноармейцев, закрывает глаза одному из детей. Это вроде бы правильно, но после войны фотография приобрела зловещий смысл – точно так же немцы военного времени стараются скрыть от нового поколения, что они натворили, «пройти мимо» в миллион раз большего количества трупов, чем на этом фото.

«Фашизм, его преступления и война (мой отец тоже был солдатом вермахта) были запретными темами, и это давило на всех, создавая глухую атмосферу зажатости и молчания. Я уже тогда смутно догадывалась, что в основе всего этого лежит чудовищная вина, о которой никто не говорит вслух. Мы, дети, слышали и о лагере, и о газовых камерах, и о печах, где сжигали трупы. Но нам никто ничего не говорил, мы знали это только из случайно подслушанных разговоров взрослых. Если взрослые замечали наше присутствие, разговоры, всегда ведшиеся полушёпотом, тут же прекращались. Мы не знали точно, что происходило раньше, мы только пытались составить себе представление об этом по обрывкам фраз: “все же знали, что стало с этими людьми в автобусах”, или “все же чувствовали этот запах”» (из речи на суде члена РАФ Биргит Хогефельд в 1995?м. Все цитаты из Хогефельд оттуда же.) В деревне, где жила Хогефельд, располагался концлагерь; в близлежащем городке Хадамер проводилась «эвтаназия» – уничтожение неизлечимо больных.

Большинство людей старше 40 лет и не скрывают, что остались гитлеровцами. «Соседи могли подойти к тебе и сказать в лицо: “При Гитлере тебя отправили бы в газовую камеру”», – вспоминала сестра Гудрун Энслин, Христиана.

«Выбраться из царившей в обществе атмосферы затхлости и тесноты было некуда. Реакция окружающих даже на самые слабые попытки что-то изменить своими силами ясно показала, что позиция властей и большей части общества не оставляет места иному образу жизни, иным идеям. Мы отчётливо почувствовали это противостояние, когда ещё пятнадцати-шестнадцатилетними школьниками участвовали в демонстрациях (неважно, за школьное самоуправление или против Вьетнамской войны). В лучшем случае прохожие кричали нам: “Если вам здесь не нравится – убирайтесь в зону!” (то есть в ГДР. ФРГ вообще не признавала её до 1975?го. А по Конституции ФРГ весь Берлин (не только Западный) был отдельной федеральной землёй, но никто, кроме ФРГ, этого не признавал. – Л.) Но нередко мы слышали и другое: “Таких, как вы, при Гитлере мигом отправили бы в печь!” И это были вовсе не отдельные голоса: вокруг таких людей всегда собиралось множество сторонников, и реплики противоположного свойства были исключением» (Биргит Хогефельд). «В шестьдесят восьмом мы поднялись на борьбу за справедливый и гуманный мир, а наши родители почти сплошь были нацистскими преступниками или их пособниками, и огромное большинство взрослого населения этой страны в то время было так или иначе связано со своей историей и всю жизнь пыталось свалить с себя ответственность за неё. Сама мысль, что эти люди могут стать нашими союзниками, показалась бы нам тогда абсурдной: в этом отношении исходные условия были иными, чем у левых в других странах» (там же).

Людей, публично называющих гитлеровский период лучшим в истории Германии, в социологических опросах 1954?го – 42 % населения. Большинство остальных восхваляют фюрера более осторожно, в узком кругу.

Можно вспомнить оценку советского писателя-диссидента Фридриха Горенштейна, жившего в ФРГ в 1980–2002 гг. и собиравшего материалы о нацизме: «Спорить можно только об одном – 98 или 99 % немцев поддерживало Гитлера». Заодно вспоминается интересная фотография 1936 г.: среди толпы людей, отдающих нацистское приветствие (гражданских лиц, не военных), стоит только один не сделавший этого, со сложенными на груди руками. Через несколько десятилетий ситуация не изменилась.

Карл Ясперс (из крупнейших экзистенциалистов) подсчитывает количество немцев, не причастных к нацизму, и не может насчитать более полумиллиона – это примерно 1,5 % совершеннолетних (Ясперс, «Куда движется ФРГ? Факты. Опасности. Шансы»). А безусловных противников нацизма ему удаётся насчитать лишь 0,015 % населения – 1 человек из 6700. Неудивительно, что Томас Манн настаивал на коллективной ответственности немцев за нацизм, не пожелав вернуться в послевоенную Германию.

Будущие красноармейцы делают вывод – произошла не официально заявленная денацификация, а «ренацификация». Царит «институциональный фашизм». К началу семидесятых они составляют досье на 364 000 безнаказанных гитлеровцев, зачастую крупных чиновников и персональных пенсионеров. (Военных преступников гораздо больше – в одних только СС и СА, признанных Нюрнбергским трибуналом преступными, состояло 4,5 млн человек.) Они ещё верят, что правительство не знает этого и примет меры.

(К 1980 г. перед судом предстало 4,2 % преступников, осуждены 1,7 %, почти все – на символические сроки. Серьёзно наказанных – менее 0,5 %.)

Антифашистской молодёжи ещё «не стало ясно, что ни ’’свобода, равенство, братство”, ни права человека, ни Устав ООН не составляют содержания этой демократии; что здесь ценится то, что всегда считалось признаком колониальной и империалистической эксплуатации Латинской Америки, Африки и Азии: дисциплина, подчинение и жестокость для угнетённых, для тех, кто встаёт по ту сторону, протестует, сопротивляется, ведёт антиимпериалистическую борьбу» (Майнхоф, «Концепция городской герильи», глава 3).

Реакция наступает по всем направлениям. «О захолустности свидетельствует и дисциплинарное взыскание в адрес депутата бундестага за то, что в его журнале публикуется статья, где автор сомневается в существовании геенны огненной. О захолустности говорит и запрет светского правительства критиковать папу римского». «Как же обычному потребителю газетной и телепродукции составить объективное представление о развитии мировой истории в атмосфере такого убогого провинциализма, среди этой затхлости, заплесневелости и вони?» (Майнхоф, «Захолустье – и мелкотравчатое к тому же»). Обсуждать нельзя не только вопрос о существовании «геенны огненной». В 1962?м разоблачавший коррупцию министра обороны журнал «Шпигель» взят штурмом силовиками, и его издатель Рудольф Аугштайн провёл 3 месяца в тюрьме по обвинению в «государственной измене».

Вокруг вычисляющих военных преступников сплачиваются сотни студентов, главным образом из левых групп «Красных ячеек».

Круг чтения будущих красноармейцев – в первую очередь: Маркс, Маркузе, Ясперс, Фромм, Сартр, Вильгельм Райх, Энценсбергер, Че Гевара, Мао, затем: Ленин, Троцкий, Хоркхаймер, Адорно, Режи Дебре, Руди Дучке, Майнхоф, латиноамериканские теоретики герильи.

«Разрыв с нацизмом не может быть низведён до уровня детской игры в песочнице. Это касается и молодёжи, и старшего поколения». «Тот, кто бичует “старых наци”, должен сделать и следующий шаг: должен подвергнуть критике и все устаревшие политические концепции» (Майнхоф, «Гитлер в вас»).

Отсюда лозунг студентов 1967–1969 гг.: «Капитализм ведёт к фашизму – долой капитализм!»

Левая молодёжь чувствует вину за своих родителей, почти поголовно поддерживавших Гитлера. Отец Майнхоф был членом нацистской партии, двоюродный дед, даром что знаменитый лингвист, – тоже, ещё с 1933?го; свёкор Энслин, Вилли Веспер – крупнейшим нацистским поэтом (вступил в гитлеровскую партию в 1931?м, оставался убеждённым нацистом до самой смерти в 1962?м); отец Малера – также фанатичным нацистом, так переживавшим поражение вермахта, что застрелился в 1949?м, а дядя, Рейнхольд Никсдорф – крупным руководителем в СА. Мать Майнхоф убежала из советской оккупационной зоны не только чтобы найти работу по специальности – при проверке могли всплыть её доносы на коллег и соседей, участие в антисемитских компаниях etc. (Около 95 % гуманитариев, получивших докторские дипломы при нацистах, бежали из советской зоны в западные именно по этой причине.) Когда чуть позже леворадикала Фрица Тойфеля спросят на суде: «Кем был ваш отец?», он ответит: «Фашистом, разумеется. Ведь он из вашего поколения».

«Это был конфликт поколений» (Александр Тарасов, «Вьетнам близко, или Партизанская война на берегах Рейна»).

Борьба с преступным прошлым и борьба за лучшее будущее слились воедино.

1967

Начало года, ФРГ. Ульрика Майнхоф знакомится с лидером левого студенчества Руди Дучке. Они сдружатся очень быстро.

Апрель – май, Западный Берлин. «Коммуна 1» – община студентов Свободного Университета, организованная Дитером Кунцельманом и Фрицем Тойфелем, 1943 г. р. (приятелем Андреаса Баадера), студентом факультета публицистики, известным деятелем контркультурной сцены, автором и постановщиком авангардных политических хэппенингов (среди молодёжи Тойфель особо знаменит тем, что отбил любовницу у рок-звезды Мика Джагера). Располагается в мансарде уехавшего в США писателя Уве Йонсона, арендующего её у Гюнтера Грасса. (Позже выяснится: мансарда прослушивалась американцами, считавшими супругу Йонсона чехословацким шпионом.)

«Коммунары» уважают Маркса, Ленина, Че Гевару, Мао и Хо Ши Мина. Практикуют юмористические акции: бросание в консульство США творога, воздушных шаров, заполненных краской и заварным кремом, шествия нагишом с венками на головах.

Коммуна 1

С ними дружен Андреас Баадер. На фотографиях, датированных августом, он танцует с Доротеей Риддер, там же и 27?летний «коммунар» Райнер Лангханс.

5 апреля, Западный Берлин. Во время визита вице-президента США Губерта Хэмфри 11 «коммунаров» забрасывают его пакетиками с пудингом в знак протеста против войны во Вьетнаме. Студенты арестованы и избиты полицией, обвинены в попытке бросить в вице-президента бомбу, якобы полученную в китайском посольстве в ГДР. (Между тем спецслужбы располагают агентом, внедрённым в Коммуну, и знают об отсутствии у «коммунаров» оружия.) В СМИ передана информация о предотвращении теракта – покушения на жизнь политика с использованием взрывчатых веществ. Правоконсервативная газета «Бильд» требует от правительства «разобраться наконец с этими бомбистами».

«Бомба» оказывается пудингом, мукой, йогуртом и парой дымовых шашек. Задержанные освобождены, но судебные разбирательства по «пудинговому делу» продлятся ещё 10 лет.

«Студенты один раз получили по башке – когда вышли на демонстрацию против США, считавшихся тогда оплотом демократии. Вот тогда-то все и поняли: этот оплот демократии врежет тебе по черепу и погубит другие народы!» (член «Движения 2 июня» и РАФ Ральф Райндерс, из соавторской книги с Рональдом Фричем «Движение 2 июня», 1995 г. (рус. перевод – 2019 г., изд. «Самоопределение»). Ниже все цитаты из Райндерса и Фрича оттуда же).

Напуганный Грасс выгоняет студентов из своего помещения. «Коммунары» переселяются на заброшенную фабрику.

Майнхоф теряет уважение к Грассу. Позже, в «Концепции городской герильи», она назовёт его «мудилой».

В ФРГ ходит анекдот: Хэмфри хотели закидать напалмовыми бомбами за то, что США сбрасывают на вьетнамских детей пудинг.

«Пудинговому покушению» посвящена статья Майнхоф «Напалм и пудинг».

«Ну разумеется, преступление – не сбрасывать напалмовые бомбы на женщин, детей и стариков, а протестовать против этого. Преступно не уничтожение посевов – что обрекает миллионы на голодную смерть – а протест против этого. Не разрушение электростанций, лепрозориев, школ и плотин – а протест против этого. Не террор и пытки, применяемые “частями специального назначения” в Южном Вьетнаме – а протест против этого. Недемократичны не подавление свободного волеизъявления в Южном Вьетнаме, запрет газет, преследования буддистов – а протест против этого в “свободной” стране. Считается “дурным тоном” бросаться в политиков пудингом и творогом, а вовсе не принимать с официальным визитом политиков, по чьей вине стирают с лица земли целые деревни и бомбят города. Считается “дурным тоном” устраивать на вокзалах и уличных перекрёстках дискуссии об угнетении вьетнамского народа, а вовсе не колонизировать целый народ под предлогом “борьбы с коммунизмом”».

Фриц Тойфель выступает перед студентами

«Своими демонстрациями против войны во Вьетнаме студентам удалось слегка прощупать демократию ФРГ. Демократия оказалась гнилой. Это открытие является безусловной заслугой студентов. Что мы и доводим до сведения общественности».

Майнхоф занята темой Вьетнамской войны с марта 1966?го, когда она критиковала в «Конкрете» замалчивание западногерманскими СМИ Пасхального марша против войны.

12 мая, ФРГ. «Коммуна 1» исключена из Социалистического союза немецких студентов.

13 мая, Западный Берлин. У Гудрун Энслин и Бернварда Веспера рождается сын Феликс, чьим крёстным отцом становится Руди Дучке.

24 мая, Западный Берлин. Через 2 дня после пожара Брюссельского универмага члены Коммуны распространяют в университете листовку. Они шутят: поджог универмагов – хороший способ приблизить революцию. Ряд «коммунаров» и студентов (среди них Фриц Тойфель и Райнер Лангханс) арестованы и обвинены в подстрекательстве к поджогам.

Конец мая, Западный Берлин. ФРГ готовится к официальному визиту шаха Ирана Мохаммеда Реза Пехлеви, с посещением Западного Берлина. Тысячи студентов протестуют против визита шаха, прозванного ими «императором пытки», применяющего средневековые истязания (поджаривание на медленном огне на решётке, сажание на электроплиту, сдирание кожи заживо, медленное скармливание крысам etc).

28 мая, Западный Берлин. Ульрика Майнхоф публикует «Открытое письмо Фарах Диба» (шахине), высмеивающее ложное благополучие иранского общества и приводящее примеры жестокостей шахской охранки САВАК. Статья Майнхоф перепечатывается и распространяется в университетах. Издательство «Шпрингер» требует запретить его.

Майнхоф осведомлена о происходящем в Иране во многом благодаря знакомству – личному тоже – с активистом Конфедерации иранских студентов, иранским писателем, литературоведом и переводчиком на немецкий Бахманом Нирумандом (1936 г. р.), эмигрировавшем в ФРГ в 1965?м, спасаясь от казни в Иране. Тут он и познакомился с Майнхоф. (Впрочем, ещё в 1960?м Нируманд защитил в Тюбингенском университете диссертацию о влиянии европейской драматургии на современную иранскую литературу.) В 1967?м в ФРГ вышла его книга «Иран: модель развивающейся страны или диктатура свободного мира?», сильно повлиявшая на левые и либеральные круги Запада.

(В 1969?м под давлением шахского режима ФРГ решит выслать Нируманда, несмотря на разрушение семьи (Нируманд был женат на западной немке, они имели дочь Мириам), однако в последний момент Сенат западного Берлина разрешит ему пребывать на территории города.)

Ночь на 31 мая, Западный Берлин. Социалистический союз немецких студентов и Конфедерация иранских студентов расклеивают плакаты о розыске опасного преступника – шаха Мохаммеда, с подписью «убийство». На стенах коммун, кампусов и книжных лавок – портреты шаха, распространяемые венским «Международным фондом свободы», под объявлением «Разыскивается преступник». «Коммуна 1» готовит маски монаршей четы для демонстрации.

Весна, ФРГ. Майнхоф просит у Национального совета ГДР 1000 строительных шлемов для защиты демонстрантов в Западном Берлине. Запрос проверен, но не выполнен.

1 июня, Западный Берлин. Полиция и муниципалитет спешно срывают плакаты. Стены города сплошь в белых пятнах. Приведены в боевую готовность более 5000 сотрудников полиции и национальной жандармерии. Иранские оппозиционеры в ФРГ арестованы – без правового основания. Власти Баварии высылают из Мюнхена 107 иранских студентов.

Вечером у военного представительства Чехословакии проходит демонстрация протеста сотен берлинцев против визита шаха.

2 июня, Западный Берлин. Утром начальник полиции Эрих Дуэнцинг по местному телевидению призывает доносить на зачинщиков беспорядков.

Распоряжением бургомистра Генриха Альбертца полиция получает свободу действий для подавления антишахских выступлений.