Неравенство равных. Концепция и феномен ресентимента

Неравенство равных. Концепция и феномен ресентимента
Леонид Г. Фишман

Политическая теория
Прошло больше столетия с тех пор, как Фридрих Ницше и Макс Шелер заговорили о феномене ресентимента. Но существует ли он на самом деле? Какое отношение к современности имеет реальная и вымышленная классиками «аристократия», с позиций которой оспаривающие ее господство социальные группы обличаются в ресентименте? Может быть, правильнее вести речь не о ресентименте, а о специфической, обусловленной положением социальной позиции – о «взгляде, обнаруживающем ресентимент»? Если же ресентимент все-таки существует, то каким образом его современные многочисленные облики связаны с классическими описаниями? Не стал ли ресентимент неустранимой нормой модерновых обществ, и с чем это связано? Ответам на эти и другие вопросы посвящена данная монография, адресованная политологам, социологам, философам и всем интересующимся проблемами трансформации современных обществ.

Леонид Фишман

Неравенство равных. Концепция и феномен ресентимента

Введение

Призрак бродит по миру, призрак ресентимента. Ресентимент черных, которых упрекают за это в «черном расизме», и ресентимент белых, обнаруживших себя далеко не такими процветающими, как прежде. Зачастую подпитываемый религией ресентимент целых стран и регионов – как наследие в равной мере колониального прошлого и неудачных попыток присоединиться к цивилизованному миру. Ресентимент бедных, вытекающий из бессильного возмущения неспособностью и невозможностью изменить свое положение. И ресентимент не самых обездоленных, но давно упершихся в «стеклянный потолок», который более не пробивается доступными социальными лифтами. С ними тесно переплетается ресентимент многочисленных мнимых и подлинных жертв дискриминации и разнообразных видов неравенства – от привычных классового и расового до культурного, телесного или гендерного. Надо всем этим гордо реет популизм, как правый, так и левый, для которого ресентимент – едва ли не второе имя. Да и раньше было не лучше – призрак коммунизма, к которому мы ради красного словца отсылаем в первой строчке, был на самом деле призраком все того же ресентимента, хитроумно выданного за научную теорию. Ибо «у пылкой риторики „Манифеста Коммунистической партии“, лженаучной марксистской трудовой теории стоимости и классового анализа истории человечества, единый эмоциональный источник, а именно ресентимент по отношению к тем, кто контролирует материальную сторону жизни»[1 - Скрутон Р. Дураки, мошенники и поджигатели: Мыслители новых левых / пер. с англ. Н. Глазкова. М.: Изд. дом ВШЭ, 2021. (Полит. теория). С. 28. URL: https://www.rulit.me/books/duraki-moshenniki-i-podzhigateli-mysliteli-novyh-levyh-litres-read-661980-9.html (дата обращения: 29.03.2021).].

Ресентиментом пытаются объяснить почти все что угодно, начиная с леволиберальных политических стратегий, поддерживающих идентичности, основанные на «жертве»[2 - Brown W. States of Injury: Power and Freedom in Late Modernity. Princeton: Princeton Univ. Press, 1995.], и заканчивая победой Дональда Трампа в Америке[3 - Giroux H.A. The Authoritarian Politics of Resentment in Trump’s America. 13.11.2016. URL: https://truthout.org/articles/the-authoritarian-politics-of-resentment-in-trump-s-america/ (дата обращения: 29.03.2021).] и особенностями российской внутренней и внешней политики[4 - Ямпольский М. В стране победившего ресентимента. 06.10.2014. URL: https://www.colta.ru/articles/specials/4887-v-strane-pobedivshego- resentimenta (дата обращения: 30.03.2021).]. Некоторые авторы склонны даже считать, что сегодня мы сталкиваемся с «политикой ресентимента». Политика ресентимента, по мнению Фрэнсиса Фукуямы, включает в себя случаи, когда тот или иной политический лидер мобилизует последователей, эксплуатируя их групповые обиды, чувство унижения или подозрение, что ими пренебрегают или что их недооценивают. К таковым можно отнести Владимира Путина, Виктора Орбана, Усаму бен Ладена (как и откликнувшихся на его призыв молодых единоверцев). Ресентимент в демократических странах оказывается не менее мощной силой – примером тому является движение Black Lives Matter (BLM). Другие примеры – борьба против сексуального насилия и сексуальных домогательств в университетских кампусах и офисах в Америке, против дискриминации трансгендеров. «И многие из тех, – продолжает Фукуяма, – кто голосовал за Дональда Трампа, надеясь „вернуть Америке былое величие“, помнили прежние – лучшие – времена, когда их положение в собственных сообществах было более надежным. Настроения путинских сторонников в чем-то схожи с раздражением избирателей из сельских районов США. Негодование первых по поводу высокомерия и презрения западных элит по отношению к России тождественно возмущению вторых безразличием городских элит обоих побережий США и их медиасоюзников к проблемам американской глубинки»[5 - Фукуяма Ф. Идентичность: стремление к признанию и политика неприятия. М.: Альпина Паблишер, 2019. С. 30–32.].

Сегодня вряд ли найдется такая политическая сила или социальная группа, которую ее противники не изобличали бы в ресентименте. Означает ли это, что ресентиментом пронизаны все современные общества сверху донизу или же, в силу каких-то причин, скорее получил огромное распространение взгляд, обнаруживающий ресентимент? Подозревать последнее позволяет то, что термин «ресентимент» с самого начала использовался в большей степени с целью разоблачения или изобличения, чем с целью объективного анализа реально существующих феноменов. Так что же такое ресентимент – объективный социальный факт или ярлык, наклеиваемый на оппонента в запале борьбы? На этот вопрос мы и попытаемся ответить в предлагаемом исследовании.

Глава 1 Социальный генезис ресентимента: противоречия в классическом понимании

Феномен ресентимента обращает на себя внимание в конце XIX – начале XX века, когда классы, ранее считавшиеся страдающими или неспособными изменить свое положение, начинают обретать силу. Ресентимент не является проблемой, когда силы у них еще нет и они не помышляют о том, чтобы стать чем-то ббольшим. Наличие ресентимента не так заметно, когда почва для его проявлений сужается ввиду роста возможностей угнетенных классов и интенсификации социальной мобильности, как это было в послевоенное тридцатилетие с характерными для него ростом среднего класса, повышением влияния организованных трудящихся, расцветом социального государства. Однако сегодня мы имеем дело с последствиями десятилетий неолиберальной социальной политики – падением влияния организаций трудящихся, сокращением среднего класса, кризисом «общества труда». В результате снова удобряется почва для всех тех чувств, поведенческих установок и моральных стратегий, которые объединяются в феномене ресентимента и представляют собой смесь негодования по поводу своего ущемленного положения и осознания неспособности его сейчас изменить. По мере перерождения современных обществ из классовых в классово-сословные, в которых статус снова имеет значение для все ббольших групп населения, актуализируется и проблематика ресентимента. Огромный потенциал ресентимента содержат замораживание социальной структуры, остановка социальных лифтов, нисходящая социальная мобильность, прекаризация. Прекариату же, как отмечалось, больше свойственен ресентимент, чем бунт; поэтому его антикапиталистические лозунги, с которыми выступило, например, движение Occupy Wall Street («Захвати Уолл-стрит») в 2011 году, могут расцениваться как проявление ресентимента.

Словом, современность открывает для проявлений ресентимента новые горизонты. Феномен ресентимента был замечен в эпоху «восстания масс», когда невиданное ранее приобщение народов к культуре позволило говорить об ее относительном упадке вследствие демократизации: грубый голос народа стал слышней, чем в прежние эпохи. Сегодня, в силу ряда причин, связанных с техническим прогрессом и культурными трансформациями, этот голос еще слышнее. Массы впервые в истории приобрели возможность высказываться практически без институциональных фильтров в виде высшего образования, без цензуры, которую подразумевали даже самые демократические газеты, – и быть услышанными. Отсюда, в частности, взлет разного рода хейтерства, когда возродившееся чувство бессилия от невозможности действительно изменить свое положение в равной мере выплескивается и на элиты, и на людей, сходных по социальному статусу, но отличающихся политическими взглядами, моральными установками, полом, цветом кожи. Ситуацию усугубляет тот факт, что, по справедливому замечанию Ирины Шафаревич, «в социальных сетях люди, представляющие определенные слои общества, демонстрируют высокий уровень жизни, достаток, успешность и беззаботную жизнь, которые выступают предметом зависти и ненависти тех, кто не может получить данные материальные и духовные блага. Отсутствие возможности самореализации, неполноценность и неудовлетворенность создают благоприятные условия для формирования ресентимента»[6 - Шафаревич И.О. Понятие ресентимента как инструмента анализа социальных явлений // Социология. 2019. № 3. С. 57.].

Понятие ресентимента, казалось бы, имеет огромный потенциал при осмыслении ряда моральных и политических аспектов трансформаций, происходящих в современных обществах. Но в том виде, в котором его сформулировал Фридрих Ницше, уточнил Макс Шелер и в каком его обычно используют сейчас[7 - То есть преимущественно как феноменальное единство переживаний и действия, обусловленное бессильным негодованием ввиду невозможности изменить свое положение, из чего вытекает моральная установка «переоценки ценностей» с сознательной и бессознательной целью «отомстить» виновникам перманентного унижения.], оно оказывается одновременно и слишком, и недостаточно привязанным к социальной структуре обществ, для анализа которых применяется. Происходит это потому, что ницшевские и шелеровские представления о ресентименте хотя и отсылают к социоструктурным аспектам его генезиса, но делают это противоречиво и некорректно.

Как замечает Чер-унг Пак, у Шелера ресентимент «всегда проявляется в неразрывной связи с определенной исторической и социальной констелляцией. Исследовать его – значит узнать, в рамках каких социальных условий он возник. <…> Шелер выделяет ресентиментные типы, существование которых не зависит от индивидуальных характеров и переживаний, поскольку они имеют свое основание в известных, типично повторяющихся человеческих „ситуациях“»[8 - Пак Ч. Ресентимент, оценка, знание и социальное действие в учении Макса Шелера: опыт исследования социологии чувств / пер. с нем. А.Н. Малинкина // Социологический журнал. 1997. № 4. С. 154.]. Иными словами, понятие ресентимента подразумевает отсылку одновременно и к социальной группе (без которой оно потеряло бы значительную часть своей убедительности), и к «человеческой ситуации» (которая не может быть четко привязана к той или иной социальной группе). Но вместо обращения к реальным социальным группам и «человеческим ситуациям» оно имеет дело с крайне идеализированными и упрощенными их образами, со стереотипами, долгое время присутствовавшими в культуре вполне определенного класса. Ницше и Шелер увязывали генезис этих «типично повторяющихся человеческих ситуаций», характеризующихся слабостью, бессилием, отложенным стремлением к мести и т. д., практически исключительно с низшими классами («мораль рабов»), а их противоположность – с классами высшими, с аристократией («мораль господ»). Аристократичность, от которой они отталкивались, для них (как позже и для Николая Бердяева) имела исключительно духовное происхождение. Она налагала «обязанности благородства» и была прекрасна, тогда как «плебейская обида на мир, подпольная озлобленность, уязвленность неблагородны, уродливы»[9 - Бердяев Н. Новое религиозное сознание и общественность. СПб.: Издание М.В. Пирожкова, 1907. С. V.].

Ресентимент, с точки зрения Ницше, рассматривается как самообман, выдача нужды за добродетель, которая возникает, «когда угнетенные, растоптанные, подвергшиеся насилию увещевают себя из мстительной хитрости бессилия: „будем иными, чем злые, именно, добрыми! А добр всякий, кто не совершает насилия, кто не оскорбляет никого, кто не нападает, кто не воздает злом за зло, кто препоручает месть Богу, кто подобно нам держится в тени, кто уклоняется от всего злого и вообще немногого требует от жизни, подобно нам, терпеливым, смиренным, праведным“»[10 - Ницше Ф. К генеалогии морали. Полемическое сочинение // Ницше Ф. Сочинения в 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 431.]. С точки зрения Ницше, все это «самоодурачивание бессилия… роскошь самоотверженной, умолкшей, выжидающей добродетели, точно слабость самого слабого – то есть сама его сущность, его деятельность, вся его единственная неизбежная, нераздельная действительность – представляла бы собою некую добровольную повинность, нечто поволенное, предпочтенное, некое деяние, некую заслугу»[11 - Ницше Ф. Указ. соч. С. 432.]. Ресентимент – это также прикрытие лозунгом справедливости банальной мести: «…нечего удивляться, видя, как именно из этих кругов исходят попытки, не раз уже имевшие место, – освятить месть под именем справедливости, точно справедливость была бы, по сути, лишь дальнейшим развитием чувства обиды, и вместе с местью возвеличить задним числом все вообще реактивные аффекты»[12 - Там же. С. 452.].

Но каков же социальный субъект ресентимента? И какой социальный субъект ему противопоставляется? Упор на иммобилизм, паразитизм и иные негативные черты страдающего ресентиментом субъекта – характерная черта классического дискурса о ресентименте, который повествует об ущербной во всех отношениях личности. Ей противопоставляется личность благородная, гармоничная, сильная, словом – образец человека, который должен выступать в качестве объекта для подражания. Типичное для Ницше возведение хорошего к аристократическому, а плохого к плебейскому звучит так: «Ориентиром, выводящим на правильный путь, стал мне вопрос, что, собственно, означают в этимологическом отношении обозначения „хорошего“ в различных языках: я обнаружил тут, что все они отсылают к одинаковому преобразованию понятия – что „знатный“, „благородный“ в сословном смысле всюду выступают основным понятием, из которого необходимым образом развивается „хороший“ в смысле „душевно знатного“, „благородного“, „душевно породистого“, „душевно привилегированного“: развитие, всегда идущее параллельно с тем другим, где „пошлое“, „плебейское“, „низменное“ в конце концов переходит в понятие „плохое“»[13 - Ницше Ф. Указ. соч. С. 418.]. Ницше пишет о «высокородных», которые чувствуют себя счастливыми, потому что являются активными людьми, не лгут себе, «позитивны»[14 - Там же. С. 453.], в отличие от пассивных, «бессильных, угнетенных, гноящихся ядовитыми и враждебными чувствами людей»[15 - Там же. С. 426.]. Это крепкие и цельные натуры, «в которых преизбыточествует пластическая, воспроизводящая, исцеляющая и стимулирующая забывчивость сила (хорошим примером этому в современном мире является Мирабо, который был начисто лишен памяти на оскорбления и подлости в свой адрес и который лишь оттого не мог прощать, что – забывал)»[16 - Там же.]. «Активный, наступательный, переступательный человек все еще на сто шагов ближе к справедливости, нежели реактивный… Оттого фактически во все времена агрессивный человек, в качестве более сильного, более мужественного, более знатного, обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью…»[17 - Там же. С. 453.]. Если у благородного и проявляется ресентимент, то совсем ненадолго и не отравляет его. Идеализированному аристократу противопоставляются люди ressentiment, «эти физиологически увечные и источенные червями существа»[18 - Там же. С. 494.], придумавшие самую «нечистую совесть». Если в аристократах обнаруживаются отталкивающие черты, то их наличие приписывается негативному влиянию низов: «рабское» в иерархии ценностей Ницше – это низкое в самих верхах, результат проникновения худших психологических свойств политически пассивной массы в господский менталитет. Это «светская чернь», «мещанство во дворянстве», «дикие помещики», «смесь французского с нижегородским» и т. д.[19 - Диденко П.И. Ресентимент либеральной интеллигенции // Вестник Волгоградского государственного университета. Сер. 7: Философия. 2012. № 3 (18). С. 82.] В конечном счете в рамках ницшевской концепции ресентимента если некто долго испытывает характерные для ресентимента чувства, то он, несомненно, «раб», ущербный человек и ему должно быть стыдно признаваться в самом наличии этих чувств.

Отдельно следует указать на то, что в рамках классической концепции ресентимента предполагается, что люди ресентимента не могут иметь и правильного представления о справедливости просто потому, что они подвержены чувству негодования, желанию отомстить, возмущению несправедливостью. Как замечает по данном поводу Андрей Прокофьев, «в современной этической мысли… первичный импульс мстительности (и в определенной мере – первичный импульс зависти) является а) универсальной энергетической основой чувства справедливости, б) структурным прообразом этого чувства…Тот, кто не имеет способности к первичным мстительным переживаниям, оказывается лишен возможности превратиться в справедливого человека. Он может стать гением альтруистического служения другим людям, но опыт справедливости будет знаком ему только внешне»[20 - Прокофьев А.В. Справедливость и ресентимент (заметки на полях «К генеалогии морали» Ф. Ницше) // Этическая мысль. 2013. Вып. 13. С. 190.]. Ницше же всячески стремится оторвать чувство справедливости от ресентимента, описывая последний исключительно как реактивную месть, а справедливость – как безэмоциональное дистанцирование от всяческой субъективности и личной обиды. Понятно, что при такой постановке вопроса истинное чувство справедливости ведомо только аристократам, не склонным к мстительности. Именно они и формулируют лишенные субъективности законы, которым людям ресентимента остается лишь безоговорочно подчиняться: «…для людей ресентимента безоговорочное исполнение закона (каким бы он ни был по своему содержанию), а равно основанные на законе оценки представляют собой максимум совершенства. Они, имея неограниченную склонность к мести, подвергаются жесткому воспитательному воздействию, чтобы стать в минимальной степени мстительными. Однако для тех, кто создает законы, последние имеют характер „частных средств“ выражения воли к власти, их содержание задано целью усиления воли к власти. Для представителей „активных и агрессивных сил“ правовые ситуации являются „исключением“, а нарушение закона может оказаться столь же ценно, как и его соблюдение, если, конечно, нарушение не вызвано приступом реактивных аффектов»[21 - Прокофьев А.В. Указ. соч. С. 191.]. Иными словами, для аристократа закон, который он, может быть, сам и сформулировал, не писан, а писан он только для черни. В этом суть понимания справедливости, вытекающего из классической концепции понимания ресентимента.

Правда, взгляд Ницше на открытый им феномен не лишен противоречий. Все первичное, истинное и здоровое в духовной сфере исходит от аристократии, в том числе и «право господ давать имена»: «…они говорят: „это есть то-то и то-то“, они опечатывают звуком всякую вещь и событие и тем самым как бы завладевают ими. Из этого начала явствует, что слово „хорошо“ вовсе не необходимым образом заранее связуется с „неэгоистическими“ поступками, как это значится в суеверии названных генеалогов морали»[22 - Ницше Ф. Указ. соч. С. 417.]. Это исключительно важное замечание. Если господа исходят из своего права давать имена и вовсе не обязательно делают это с точки зрения «хорошо», то нужно быть последовательным и признать также, что позже приписываемые ими рабам и прочим униженным поползновения дать их поступкам альтернативные изначальным имена принадлежат также им, и вовсе не обязательно в период упадка аристократии, а едва ли не в момент ее появления на исторической сцене. Это частично признает и сам Ницше, приписывая некоторую «нездоровость» части аристократии, а именно – жреческой: «…что же касается снадобий, измышленных ими самими против собственной болезненности, то не впору ли сказать, что по своим последствиям они оказываются в конце концов во сто крат более опасными, нежели сама болезнь, от которой они должны были избавить?»[23 - Ницше Ф. Указ. соч. С. 421.]

Ницше во многом вторит Шелер. Ресентимент по Шелеру – это «самоотравление души, имеющее вполне определенные причины и следствия. Оно представляет собой долговременную психическую установку, которая возникает вследствие систематического запрета на выражение известных душевных движений и аффектов, самих по себе нормальных и относящихся к основному содержанию человеческой натуры, – запрета, порождающего склонность к определенным ценностным иллюзиям и соответствующим оценкам. В первую очередь имеются в виду такие душевные движения и аффекты, как жажда и импульс мести, ненависть, злоба, зависть, враждебность, коварство»[24 - Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб.: Наука, Университетская книга, 1999. (Слово о сущем). С. 13–14.]. Возникает ресентимент там, где «особая сила этих аффектов идет рука об руку с чувством бессилия от невозможности претворить их в поступки, и поэтому их „сдерживают, закусив губу“, – из-за физической или духовной слабости, из страха и трепета перед тем, на кого направлены аффекты. Почва, на которой произрастает ресентимент, – это прежде всего те, кто служит, находится под чьим-то господством, кто понапрасну прельстился авторитетом и нарвался на его жало»[25 - Шелер М. Указ. соч. С. 18.].

Как и для Ницше, для Шелера ресентимент является отрицанием естественного, жизнеутверждающего, подлинного, «аристократического» начала. Важное место в концепции Шелера занимает представление о некоем «вечном ранговом порядке ценностей» и «соответствующих ему аксиоматически ясных законах предпочтения, которые столь же объективны и столь же „очевидны“, как и истины математики»[26 - Там же. С. 56.]. На этом порядке покоится подлинная нравственность. «Ресентимент же – источник переворотов в извечном порядке человеческого сознания, одна из причин заблуждений в познании этого порядка и в претворении его в жизнь»[27 - Там же.]. (Рене Генон, который вспоминается в связи с этим пассажем Шелера и к которому мы обратимся позже, очевидно, тот же самый порядок вещей называет «нормальным»[28 - «Поскольку „западное сознание“ сложилось только в ходе недавнего периода истории, то и о противоположном, сугубо „восточном сознании“, можно говорить лишь применительно к настоящему времени. Изначально же это „восточное сознание“ было поистине присуще как людям Востока, так и людям Запада, так как его происхождение совпадает с происхождением самого человечества. Таким образом, его вполне можно назвать „нормальным сознанием“ уже потому, что оно в большей или меньшей степени лежало в основе всех известных нам цивилизаций за одним лишь исключением – цивилизации современного Запада» (см.: Генон Р. Кризис современного мира. URL: http://lib.ru/POLITOLOG/genon.txt).].) Из дальнейшего изложения нетрудно заключить, что в социальном смысле вечному ранговому порядку ценностей соответствует порядок феодально-сословный со всеми вытекающими следствиями.

Концепция ресентимента Шелера во многом является инвариантом концепции Ницше, основанной на противопоставлении аристократов и плебеев. Это заметно даже в том пункте, в котором, как обычно считается, позиция Шелера противоречит позиции Ницше, – а именно в вопросе о сущности христианства. Несмотря на то, что Шелер, в отличие от Ницше, не считал подлинный дух христианства проявлением ресентимента, обнаруживается «странная связь между Ницше и Шелером в том смысле, что то, что Шелер называет истинной, неизвращенной христианской любовью, имеет несколько общих черт с чистотой ницшеанской „белокурой бестии“: жизненность, благородство духа и прежде всего склонность быть „активным“, а не „реактивным“. Когда Шелер порицает буржуазную современную этику – например, выраженную в социальном чувстве или альтруизме – и взывает к любви, которая проистекает „из изобилия силы, благородства и жизненной силы“, в нем прослеживаются следы определенного позднеромантического аристократизма, также нетрудно обнаружить и наивность, свойственную Ницше»[29 - Bondi D. Victimism as the contemporary form of ressentiment. The paradoxically Christian roots of our culture’s secular morality [published: 01 Jun 2021] // Dialegesthai. Rivista telematica di filosofia. 2021. Vol. 23. URL: https://mondodomani.org/dialegesthai/articoli/ damiano-bondi-02 (дата обращения: 15.12.2021).].

Шелер рассуждает о целостном чувстве собственного достоинства, свойственном «благородному человеку», которое не «складывается» из особых чувств, основанных на ценности его отдельных качеств, способностей, дарований, а «составляет скорее саму его сущность и бытие». «Напротив, глубинный корень „подлости“ (в точном смысле слова) заключается в том, что ощущение собственного достоинства и достоинства другого основано только на схватывании отношения между собственной ценностью и ценностью другого, а также в том, что вообще ясно осознаются только те качества, которые представляют собой „возможные“ дифференцирующие значения между собственной ценностью и ценностью другого. „Благородному человеку“ ценности даны в переживании до сравнения; подлый переживает их впервые лишь в сравнении и через его посредство»[30 - Шелер М. Указ. соч. С. 28–29.]. Несмотря на кажущуюся нейтральность этого пассажа, видно, что он дается с точки зрения «благородного», то есть того, кому нет нужды (во всех смыслах) глядеть на другого с точки зрения «больше», «меньше», «выше», «ниже». Сведение ресентимента к психическим и культурным феноменам позволяет допускать его наличие у формально «благородных» – со скидкой на то, что, проявив такие чувства, они якобы лишаются своего благородства, переходя в разряд «подлых». Иными словами, это утонченная, но, быть может, не слишком осознаваемая защита ницшевской исходной точки зрения.

То, что позиция Шелера – это в конечном счете позиция аристократа в морали, видно и из следующих его рассуждений, призванных выявить подоплеку современных взглядов на собственность. «Согласно их взглядам, – утверждает Шелер, – право собственности происходит из трудовой обработки вещей, а не из захвата или чего-то еще. Ясно, что этот новый масштаб ведет к радикальной критике существующего порядка собственности, поскольку право собственности исторически восходит к захвату, войне и дарению, к праву первородства и т. д. Все наследственное право, базирующееся на этих предпосылках, становится в принципе уязвимым, раз его нельзя представить как чисто техническое средство распределения вещей, наиболее целесообразное с точки зрения плодотворного труда над ними. <…> Разве не очевидно, что в основе этой „теории“ лежит зависть трудящихся классов к тем группам, которые получили собственность не ценой труда, что как раз поэтому их право собственности и объявляется либо принципиально иллюзорным, либо всего лишь результатом насилия, так что лишить их его – якобы „справедливое“ дело?»[31 - Шелер М. Указ. соч. С. 155.]

Для Шелера былой сословный социальный порядок – порядок, в котором осуществляется «осмысленная селекция лучших», что соответствует «живой природе аристократии». Остатки этого порядка выбрасываются на свалку истории, с тем чтобы «гешефт можно было делать еще лучше». В итоге общество атомизируется, а «вместо „сословия“ – понятия, в котором групповое единство определяется благородной кровью и традицией, – появляется пустое понятие „класса“, то есть группы, объединенной на основе собственности, так называемого „образования“ и известных модных нравов»[32 - Там же. С. 183.].

Требование человеколюбия ставится под подозрение Шелером потому, что «во имя него выдвигается требование ликвидации феодального и аристократического устройств общества, всех форм крепостной зависимости и личной несвободы, „прогнивших“ и бессмысленных с точки зрения общей пользы монашеских орденов»[33 - Там же. С. 123.]. Для Шелера современность с ее ресентиментом наступает тогда, когда «начинается ожесточенная борьба против всех жизненных форм и ценностей, ведущих свое происхождение из рыцарской жизни и воинской касты вообще. <…> Перед нами уже не полнокровная, плещущая через край жизнь, та, что с любовью и блаженством отдает от своего богатства и избытка, от своей уверенности и крепости, а погружение в бедность и боль, заражение чувством подавленности и угнетенности, возникающее в результате созерцания их внешних выразительных проявлений; это и есть специфически современное „квазисострадание“, „жалостливое чувство“, устраняемое путем оказания помощи»[34 - Шелер М. Указ. соч. С. 125.]. Даже христианство, настоящее, подлинное, тоже возводится им к рыцарству, ибо «христианская аскеза – веселая, радостная: это рыцарское сознание силы и власти над физическим телом!»[35 - Там же. С. 147.] Эта связь полноты жизни и подлинности христианского мироощущения с воинской кастой свидетельствует о том, что с социологической точки зрения Шелер занимает ту же позицию в вопросе о происхождении ресентимента, что и Ницше, с той разницей, что, когда он говорит о духе подлинного христианства, он то ли приписывает воинской касте также и его истоки, то ли относит их к некоему возвышенному мироощущению Средневековья вообще, затем утраченному. Избавленная от ресентимента общественная жизнь, таким образом, должна протекать в обществе, настолько жестко поделенном на сословия, чтобы никому из низших сословий и в голову не приходило завидовать высшим. Таковым в представлении Шелера выступает идеализированное средневековое общество:

Средневековый крестьянин, живший до XIII века, не сравнивал себя со своим господином, ремесленник не сравнивал себя с рыцарем и т. д. Крестьянин равнялся в лучшем случае на более богатого или уважаемого крестьянина – и точно так же дело обстояло у всех: сравнение происходило только внутри собственной сословной сферы. У каждого сословия был свой круг жизненных задач, связанных со спецификой его деятельности, и эта идея особой жизненной задачи, присущая группе как таковой, удерживала сравнивающее восприятие в рамках отдельных общностей. Если последние между собой и сравнивались, то лишь как групповые единства. Поэтому в такие эпохи все отношения жизни пронизывает идея о данном Богом и природой «месте», на котором каждый человек призван исполнить свой особый долг. Ценности человека и его жизненные запросы формируются только в сфере значимости этого места. Каждый – от короля до шлюхи и палача – занимает формально «благородную» позицию, с точки зрения которой он на своем «месте» незаменим[36 - Шелер М. Указ. соч. С. 30–31.].

Шелер не задается вопросом, каким образом в такой идиллической картине мог зародиться ресентимент. Но если он не мог зародиться в отношениях между господином и крестьянином или ремесленником и рыцарем, то, исходя из логики самого Шелера, он мог зародиться только в среде аристократии. Между тем Шелер тщательно избегает такого хода мысли, продолжая выводить ресентимент из зависти низших классов к высшим. Однако само то обстоятельство, что феномен ресентимента был замечен именно в эпоху подъема силы низших классов[37 - Примечательно, что это констатирует и Ницше, замечая, что феномен ресентимента зародился в Европе в качестве «комплекса негативных эмоций», всплеска ненависти, ожесточения толпы против реформ XVI–XVII веков, призванных преобразовать католическое христианство (см.: Ницше Ф. Указ. соч. С. 82), однако потом сводит ресентимент к «морали рабов».], обнаруживает всю некорректность этого увязывания, всю произвольность этой претензии частного в морали на всеобщее. И сам Шелер отчетливо понимал, что ресентимент не может вырасти из абсолютной униженности и бессилия: «Раб, по природе являющийся рабом или чувствующий и сознающий себя рабом, не испытывает никакого чувства мести, когда хозяин оскорбляет его; точно так же – и распекаемый слуга-подхалим, и ребенок, получающий затрещину. Наоборот, высокие, сдерживаемые втуне притязания, гордыня, не соответствующая внешнему статусу, особенно благоприятны для пробуждения чувства мести»[38 - Шелер М. Указ. соч. С. 20–21.]. Тем более удивительно, что, в одном весьма важном аспекте сказав «а», Шелер не говорит «б». Он признает, что «максимально сильный заряд ресентимента должен быть в таком обществе, где, как у нас, почти равные политические права и соответственно формальное, публично признанное социальное равноправие (курсив наш. – Л. Ф.) соседствуют с огромными различиями в фактической власти»[39 - Там же. С. 21.] и что вторым фактором в формировании ресентимента являются «зависть, ревность и стремление к конкуренции»[40 - Там же. С. 24.]. Тем не менее ему не приходит в голову, что подобные отношения и подобные чувства могут иметь широкое распространение между членами одного класса[41 - А не только между разными социальными группами, поколениями, членами семьи, о чем он подробно рассуждает.] и этот класс вовсе не обязательно находится внизу социальной пирамиды. Как мы постараемся показать ниже, на роль такого класса как нельзя более подходит реальная исторически существовавшая, а не вымышленная Ницше и Шелером аристократия. И в такой же степени она имеет крайне мало общего с картиной класса, якобы свободного от ресентимента.

Глава 2 Ресентимент как умонастроение аристократии

Сколь бы самоочевидной в силу подкупающей простоты ни казалась связь между ресентиментом и низшими классами, сам комплекс характерных для него моральных чувств и стратегий поведения вряд ли мог появиться среди низших классов. Гораздо резонней предположить, что для его появления как значимого социального феномена было необходимо не уникальное сочетание черт личности у раба или крестьянина, одержимого, подобно старухе из сказки о золотой рыбке, неправомерной гордыней, а положение в социальной структуре, которое бы генерировало «высокие, сдерживаемые втуне притязания, гордыню, не соответствующую внешнему статусу»[42 - Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб.: Наука, Университетская книга. 1999. С. 21.]. Еще Аристотель указывал на то, что завидуют друг другу люди близкого социального положения: «…тем, кто к ним близок по времени, по месту, по возрасту и по славе… тем, с кем соперничают, потому что соперничают с перечисленными категориями лиц… Одинаковым образом [мы относимся] и к людям, занимающимся подобными вещами. <…> Завидуем мы и тем, чьи приобретения или успехи являются для нас упреком; ведь такие люди нам близки и подобны нам… и тем, кто имеет или приобрел то, чем следовало бы обладать нам или чем мы обладали… И те, кто еще не достиг или совсем не достиг чего-нибудь, завидуют тем, кто быстро [достиг этого же самого]»[43 - Аристотель. Риторика. Поэтика. М.: Лабиринт, 2000. С. 81–82.]. Иными словами, социально обусловленная зависть, которая, как считается, лежит в основании ресентимента, возникает и поддерживается вовсе не тогда, когда расстояние между завистником и объектом зависти велико, а, наоборот, когда оно минимально[44 - Кустарев А. The Word of the Day is Resentment // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2017. № 1. С. 8.]. А если и не минимально, то видится вполне преодолимым легальным путем.

Сегодня с ресентиментом обычно связывают популизм – по определению представительство низших классов. Но, как проницательно писал Ричард Сеннет еще по поводу Ричарда Никсона, «его симпатии – не приверженность новому порядку, но скорее чистое негодование, ressentiment по отношению к порядку существующему. В глубине души его политика – это политика пренебрежения к знати, критикующая недоступность привилегированных школ; класс, к которому он апеллирует, ненавидит привилегированных, но не собирается упразднять сами привилегии. Критикуя истеблишмент, представители этого класса (курсив наш. – Л. Ф.) надеются пробить в его стенах брешь, через которую они сами смогли бы по одному пробраться по ту сторону»[45 - Сеннет Р. Падение публичного человека. М.: Логос, 2002. С. 315.]. Что же это за класс? Точно не пролетариат, по крайней мере американский. Как настойчиво подчеркивает Пол Фассел, пролетарии совсем не завидуют самым высшим классам; напротив, все оттенки зависти низших к высшим легко обнаруживаются между различными градациями среднего класса[46 - Фассел П. Класс: Путеводитель по статусной системе Америки. М.: Изд. дом ВШЭ, 2021.].

Поэтому картина, согласно которой рабы и маргиналы совершают колоссальную духовную работу по переоценке ценностей, в результате чего чувства бессилия и отчаяния, желание мести и осознание того, что она не может реализоваться в адекватных поступках, подвергаются колоссальной культурной переработке, и в итоге бессилие трансформируется в силу, поражение – в победу, а «ressentiment сам становится творческим и порождает ценности»[47 - История этических учений / под ред. А.А. Гусейнова. М.: Гардарики, 2003. С. 690.], выглядит малоубедительной. Не стоит забывать, что революционеры, которые формулируют и воплощают на практике «ресентиментные» теории, обычно происходят из не самых обездоленных слоев, а часто все из тех же аристократов[48 - Яков Кротов в свое время остроумно заметил: «Ресентимент царский или аристократический первым высказался – ведь царь и аристократ раньше холопа получает перо и бумагу» (см.: Кротов Я. Свойства без человека. URL: http://krotov.info/1/old/2_chelovek/2_svoystva/resentiment.htm?ysclid=lp6rdydmzu143278509).] или буржуа. То же касается и феноменов, в которых типичным для ресентимента образом тесно переплетаются политика и искусство. Так, «школа ресентимента»[49 - Блум Г. Западный канон. Книги и школа всех времен. М.: Новое лит. обозрение, 2017. С. 12.] в Америке возникла не тогда, когда негры были рабами, а женщины домохозяйками, а тогда, когда многие из них стали университетскими профессорами и развернули идеологизированные этнические, гендерные и «квирные» штудии. И поскольку речь зашла о политиках идентичности, с которыми нередко связывается современный ресентимент, стоит особо заметить, что он выражается в категориях достоинства[50 - Мчедлова М.М., Казаринова Д.Б. Политика идентичности: конкуренция новых теоретических смыслов и политических стратегий // Политическая наука. 2020. № 4. С. 28.], защиты оскорбленных чувств, компенсации за прежние несправедливости в форме привилегий[51 - Миллер А.И. Большие перемены. Что нового в политике памяти и в ее изучении? // Политика памяти в современной России и странах Восточной Европы. Акторы, институты, нарративы / под ред. А.И. Миллера, Д.В. Ефременко. СПб.: Изд-во Европ. ун-та в Санкт-Петербурге, 2020. С. 12.]. Все это вызывает ассоциации с этосом некоего привилегированного, квазиаристократического социального слоя, который если и не страдает сам, то озвучивает чаяния страдающих на своем языке.

Иными словами, генезис ресентимента следует искать в высших классах или близких к ним социальных группах. Но, конечно, нельзя отрицать, что в дальнейшем свойственный ресентименту комплекс моральных чувств и поведенческих стратегий может быть перенят другими классами. В этом виде он обращает на себя внимание в эпохи, когда угнетенные классы приобретают реальные возможности для изменения своего положения или, во всяком случае, получают основания считать, что могли бы достичь большего, если бы такая возможность им была предоставлена.

Правдоподобные представления о генезисе ресентимента в более ранние эпохи (то есть, если следовать Ницше, в эпоху Античности и в Средние века) можно получить путем выявления таких социальных групп (и типичных для них «человеческих ситуаций»), статус которых хотя бы в некоторых существенных отношениях близок к статусу высших классов, а «слабость» и «униженность» лишь относительны и оставляют надежду на изменения к лучшему. Здесь мы попытаемся описать некоторые из ситуаций, сыгравших, по нашему мнению, ключевую роль в генезисе ресентимента в европейской культуре. Как бы парадоксально это ни выглядело с точки зрения мыслителей, введших понятие ресентимента, эти ситуации связаны с максимальной близостью к феодальной аристократии, то есть к той социальной группе, с которой Ницше и Шелер связывали прямую противоположность ресентименту.

Речь идет о двух типических ситуациях, имеющих непосредственное отношение к наследованию социального статуса – младшего сына и бастарда.

Долгое время действовавшая в Западной Европе система майората дискриминировала младших наследников, которым приходилось делать карьеру по церковной линии, в свободных профессиях, заниматься наемничеством или даже торговлей. Чем строже соблюдался этот принцип, тем сильнее в глазах младших представителей рода проявлялась его несправедливость. К периоду изживания феодальных порядков в Европе комплекс переживаний обделенных наследников породил настроения, выразившиеся, в частности, в словах Монтескье: «Дух тщеславия установил у европейцев несправедливое право старшинства, столь неблагоприятное для продолжения рода, ибо оно побуждает отца все внимание уделять только одному ребенку и отвлекает его от других, вынуждает его противиться благосостоянию нескольких детей, чтобы обеспечить благосостояние старшего, разрушает, наконец, гражданское равенство, на котором зиждется процветание общества»[52 - Монтескье Ш.Л. де. Персидские письма. URL: https://librebook.me/lettres_persanes/vol1/120 (дата обращения: 30.03.2021).]. Заметим, что этот пассаж, начинающийся с вполне ресентиментного отторжения «духа тщеславия» (своего рода «блестящего порока», свойственного аристократии и осуждаемого с позиции младших детей из все той же аристократии), заканчивается отсылкой к принципу гражданского равенства. Эта могущественная идеологическая доктрина третьего сословия в Великую французскую революцию оказалась созвучна настроениям многих представителей дворянства – может быть, потому, что она вытекала и из их собственной «человеческой ситуации». В связи с этим хочется заметить, что комплекс связанных с майоратом ресентиментных переживаний и революционных устремлений разворачивался в накатанной тысячелетиями культурной колее. Как замечал Елеазар Мелетинский, осуждение майората в пользу более архаичного, но и более социально справедливого минората (наследования младшим сыном) прослеживается еще в Ветхом Завете: «…одобряемое автором перехватывание благословения Авраама младшим сыном Иаковом в ущерб Исаву и покупка первым первородства у второго; предпочтение, которое Иаков отдает младшему сыну Иосифу и младшему внуку Ефрему; воцарение Давида, младшего сына, которому завидуют старшие братья, и т. п.»[53 - Мелетинский Е.М. О литературных архетипах / Рос. гос. гуманит. ун-т. М., 1994. С. 67.]. Особенно в европейской сказке старшие братья часто оказываются активными соперниками несправедливо обделенного героя. «Старшие братья часто пытаются приписать себе подвиги младшего, отнять его награду. Так же и мачеха пытается подменить падчерицу своими дочерьми. <…> Старшие братья в сказке могут убить младшего или сбросить его в нижний мир (откуда его затем выносит птица), либо просто отнять у него царевен, чудесные предметы и т. п., либо приписать себе убийство дракона, показывая его отрубленную голову. Так же и мачеха может подменить падчерицу в качестве невесты или жены принца своей дочерью, а падчерицу изгнать или заколдовать. Героя, обручившегося в дальних странствиях с некой чудесной красавицей, могут заставить ее забыть и подсунуть ему другую невесту. Подмена совершается с помощью коварства, хитрости, обмана и колдовства»[54 - Там же.]. Однако униженный, оскорбленный и обделенный младший брат оказывается в действительности умнее, хитрее, способнее и, нередко, благороднее старших родственников, за счет чего торжествует над ними. И когда чувствовавшие себя обделенными младшие братья приходили забрать свое во время великих буржуазных революций, они всего лишь проделывали на практике то, что столетиями ранее осуществляли только в сказках. Сказки эти, конечно, пронизаны ресентиментом, но некоторые из них до сих пор находятся в основании европейской культуры и играют важную роль в ее социальной и идеологической динамике.

Отдельно следует отметить то, что майорат как повод для проявления зависти, соперничества, ненависти, бессилия, желания мести и прочих характерных для ресентимента чувств породил целую литературу, изобилующую характерными примерами. Так, один из героев Гофмана, пытаясь, будучи наследником майората, помочь брату, наталкивается на отповедь: «Ненавистное происходит от ненависти!..Как милостиво бросает владелец майората свои червонцы бедному нищему!»[55 - Гофман Э.Т.А. Майорат. URL: https://www.litmir.me/br/?b=56607 &p=13 (дата обращения: 30.03.2021).] А вот пример отношений между двумя другими братьями: «„Ты жалкий, несчастный нищий, – сказал старший, двенадцатилетний мальчик своему младшему брату, – когда умрет отец, я стану владельцем Р-зиттенского майората, и ты принужден будешь смиренно целовать мне руку, когда тебе понадобятся деньги на новый сюртук“. Младший брат, разъяренный высокомерной надменностью старшего, бросил в него нож, оказавшийся под рукой, и чуть его не убил»[56 - Там же. URL: https://www.litmir.me/br/?b=56607&p=18 (дата обращения: 30.03.2021).].

Елена Чиркова, посвятившая краткий обзор художественной литературе о майорате, отмечает, что в Англии система майората сформировалась в XIII веке и поэтому «больше всего упоминаний о майорате в английской литературе, во многих произведениях он движет сюжетом»[57 - Чиркова Е. Неравный брат: Как принципы наследования разрушали империи и сохраняли капитал // Коммерсантъ Деньги. 25.08.2014. № 33. С. 45.]. В качестве примера приводится «Гордость и предубеждение» Джейн Остин (1813). За неимением сыновей имение одного из героев должно перейти к его кузену. «…Который после моей смерти сможет вышвырнуть вас из этого дома, как только ему заблагорассудится», – говорит герой своим дочерям. Их матерью это воспринимается как ужасно несправедливое деяние. В новелле немецкого романтика Ахима фон Арнима «Майорат» (1820) описывается майорат-хаус неких благородных господ фон ***, владельцы которого живут за границей. В это же время их дворецкий периодически раздает милостыню нищим, среди которых «с легкостью могли бы, когда б не стыдились того сами, сыскаться и родственники хозяев, поскольку при основании майората о младших ветвях родословного древа предпочли не вспоминать». Герой произведения фон Арнима, Лейтенант, рассказывает историю о том, как он сам едва не получил майорат: «…мне было тогда лет тридцать, а дядюшке моему – шестьдесят, а детей у него не было. И взбрело же ему в голову жениться еще раз, и на молоденькой. Тем лучше, подумал я, она-то его насмерть и уездит. Но обернулось к худшему; он, конечно, вскорости помер, однако жена его незадолго до этого успела-таки родить ему сына, нынешнего майоратс-герра, а я остался с носом!» В связи с этим Лейтенант, несостоявшийся наследник майората из новеллы фон Арнима, рассказывает о «совершенно кошачьих» законах, царивших в его большой семье: «Первенца кормят, холят и лелеют, а младших его братишек и сестренок суют в помойное ведро головою вниз, и все дела».

Конфликтуют старший и младший братья в комедии Шекспира «Как вам это понравится», где майорат – экономическая предпосылка сюжета. Действие происходит во французском герцогстве. Умирает Роланд де Буа. Наследство распределено между тремя сыновьями примерно как в сказке «Кот в сапогах». Почти все отписано старшему, Оливеру, с поручением позаботиться о двух других – Жаке и Орландо, в том числе дать им образование, приличествующее знатному статусу. Младший, Орландо, получает согласно бумагам «какие-то жалкие тысячу крон» собственных денег, но и те остаются в распоряжении старшего брата. Оливер обращается с Орландо как со слугой. Жака он хотя бы отправляет в школу, а младший сидит дома, ужинает за одним столом с челядью, в него вкладывают «меньше, чем в лошадь», – тех хотя бы объезжают, нанимая наездников.

Как только Орландо начинает высказывать претензии, старший брат прерывает его властным: «А знаете ли вы, перед кем вы стоите?» В ответе младшего – конфликт книги: «Я знаю, что вы мой старший брат, и в силу кровной связи и вам бы следовало признавать меня братом. Обычай народов дает вам передо мной преимущество, так как вы перворожденный; но этот же обычай не может отнять моей крови, хотя бы двадцать братьев стояли между нами! Во мне столько же отцовского, сколько и в вас, хотя, надо сказать правду, вы явились на свет раньше меня, и это даст вам возможность раньше добиться того уважения, на которое имел право наш отец»[58 - Чиркова Е. Указ. соч. С. 45.].

Даже там, где конфликт не носит непримиримого характера, все обстоит отнюдь не безоблачно. «Главные герои „Виргинцев“ Теккерея – братья Джордж и Гарри – сосуществуют более мирно, нежели сыновья де Буа и отпрыски Губерта, несмотря на то, что старший получает по майорату почти все семейное наследство. Госпожа Эсмонд „с величайшей торжественностью провозгласила своим наследником и преемником старшего сына Джорджа, а младшему, Гарри, который был моложе своего брата на полчаса, с этих пор постоянно внушалось, что он обязан его уважать“. Сердце матери не могло смириться с тем, что одному – имение, другому – „чашка чечевичной похлебки“. Да и в том, что старший сын будет обходиться с младшим достойно, у нее уверенности не было, потому что старший был „непокорным сыном“. И „вдова принялась упорно копить деньги для младшего обездоленного сына, как повелевал ей материнский долг“…»[59 - Чиркова Е. Указ. соч. С. 45.]. У нее были для этого основания, поскольку в ином случае младший сын мог бы в лучшем случае претендовать на скромный стол, кров, одежду, деньги на карманные расходы при весьма вероятной перспективе потерять и это после смерти матери и в случае утраты дружеского расположения старшего брата.

Другая ситуация, в ряде аспектов более показательная, чем описанная выше, – это положение бастардов в средневековой Европе. До XII века высокородные бастарды даже формально могли претендовать на то же, что и законные наследники могущественных аристократических и королевских родов. Карьеры Вильгельма Завоевателя и Владимира Красное Солнышко – яркие тому свидетельства. После датского короля Свена II целых пять его незаконнорожденных преемников быстро сменили друг друга на датском троне: Харальд III, Кнуд IV, Олаф I, Эрик I, Нильс. Бастарды на датском престоле того периода не были редкостью, поскольку законный брак считался желательным, но необязательным. В других местах дела обстояли аналогичным образом. Например, согласно валлийскому праву, еще в начале XIII века бастарды, признанные отцами, имели право на имя отца, его опеку, наследовали имущество и власть[60 - Лошкарева М.Е. Johanna domina Walliae // Вестник Томского государственного университета. История. 2017. № 50. С. 100.]. Затем, как отмечает Галина Зеленина, «возможности для них сократились (в отличие от предшествующих столетий, бастарды аристократов больше не могли быть признаны наследниками, стать князьями церкви или – в Англии – пэрами), но при этом их статус и имеющиеся права были юридически зафиксированы, и в этом смысле бастарды были узаконены»[61 - Зеленина Г. Кто такие бастарды? 09.08.2017. URL: https://postnauka.ru/faq/79120 (дата обращения: 30.03.2021).]. Такое двусмысленное положение не позволяло бастардам законно претендовать на высшие места в социальной иерархии[62 - Даже и в более поздние времена перспективы бастардов всецело зависели от богатства и произвола родителей. Так, в дореволюционной России одним бастардам доставались графские титулы, как четверым сыновьям фаворита императрицы Елизаветы Алексея Разумовского, другие могли рассчитывать на выдающуюся научную или литературную карьеру, как Василий Жуковский и Александр Бородин, а третьи становились изгоями, лишенными дворянских привилегий (см.: Черкашина Н.В., Лаврентьева Т.В. Внебрачные (незаконнорожденные) дети дореволюционной России: правовой аспект // Право и государство: теория и практика. 2020. № 1 (181). С. 194–195).]. Тем не менее и после XII века бастарды нередко добивались высокого положения. Например, английская королева Елизавета I была рождена в браке, но отец позже назвал ее незаконной дочерью. Бастардом был португальский король Жуан I, прозванный Великим. Маргарита Пармская, дочь императора Карла V, которой были отданы в управление Нидерланды, со стороны матери имела очень скромное происхождение: горничная. Русская императрица Елизавета Петровна также не была рождена в законном браке. Бастарды имели шанс достичь своего силой, когда мятежная знать поддерживала их против законных наследников. Показательно, что в произведениях вроде французской эпической поэмы «Рауль де Камбре» и других текстах бастардами оказывались самые любимые и почитаемые герои – например, король Артур и Карл Великий[63 - Зеленина Г. Указ. соч.]. Позже манифест такого рода настроений прозвучит из уст Эдмонда, побочного сына Короля Лира:

Побочный сын! Что значит сын побочный?
Не крепче ль я и краше сыновей
Иных почтенных матерей семейства?
За что же нам колоть глаза стыдом?
И в чем тут стыд? В том, что свежей и ярче
Передают наследственность тайком,
Чем на прискучившем законном ложе,
Основывая целый род глупцов
Меж сном и бденьем? Да, Эдгар законный,
Твоей землей хочу я завладеть.
Любовь отца к внебрачному Эдмонду
Не меньше, чем к тебе, законный брат,
Какое слово странное: «законный»!
Ну ладно, мой законный. Вот письмо,
И если мой подлог сойдет успешно,
Эдмонд незнатный знатного столкнет.
Я в цвете сил. Я подымаюсь в гору.
Храните, боги, незаконных впредь![64 - Шекспир У. Король Лир. Акт I. Сцена 2 (пер. Б. Пастернака).]