Волчьими тропами

Рядом с парнем стоял медведь. Огромный бурый кадьяк.

– В-валерьянки мне, – простонала я, здоровой рукой хватаясь за сердце.

– Девчонка? – удивился парень и еще удивленнее добавил, – говорит по-нашему.

Чуть не ляпнув, что я теперь, кажется, по-всякому могу, прижалась лбом к траве, ругая себя за то, что голову подняла. Лучше бы мертвой прикинулась, может они бы меня в покое оставили.

Медведь зарычал, и в этом рычании я узнала голос того, кто хотел меня добить.

– Она не человек. Голова в огне.

Я невольно вскинула руку, прикрывая макушку. Рубиновый красный, замечательный цвет, стойкий, мне очень идет. Угробила на одну упаковку краски почти две тысячи рублей, а меня теперь из-за этого еще и убить хотят.

– Не в огне, – усмехнулся парень, – просто у волос цвет странный. Может она из дервичей? Говорят, у них встречаются красноголовые.

Медведь тяжело вздохнул.

Зажмурившись, я пыталась справиться с собой. Происходящее было настолько невозможным, что я серьезно обеспокоилась своим психическим здоровьем. Светящиеся инопланетяне и мутировавшие летучие мыши это одно, а вот говорящий медведь – верная дорога в дурку.

Меня даже не смущало то, что парень медведя тоже понимал. Все это казалось просто одним большим глюком моего производства.

Я не вникала в эмоциональный спор, касавшийся непосредственно моей персоны, просто легла так же, как лежала до их появления в моей непростой жизни, закрыла глаза и мгновенно вырубилась.

Сон мой, был больше похож на затяжной обморок, и в себя я приходила очень тяжело и болезненно.

А когда все же пришла, почти сразу поняла, что раньше все было еще вполне мило и даже адекватно, а вот сейчас, в это самое мгновение, на этой жесткой, но почему-то удобной кровати, я окончательно распрощалась с мыслью о своем психологическом здоровье. Не было у меня его, здоровья этого.

Плечо было перевязано, царапины на руках смазаны какой-то зеленоватой гадостью, которая успела впитаться, но оставила легкий налет на коже. Одежды – моей последней связи с реальностью, поблизости не было, а сама я одетая в длинную рубаху без рукавов, лежала под тонким покрывалом на низкой кровати. Хлопок, на ощупь определила я, только хлопок и больше ничего.

В смысле с меня не только порванные джинсы с футболкой стянули, но и нижнее белье куда-то дели. И кроссовки тоже.

Небольшая комната, светлая и уютная, пахла травами, что сушились под потолком, и звенела от птичьего пения, доносившегося с улицы. Окно было открыто, и ничего не мешало звукам проникать в помещение.

Со своего места я могла разглядеть большой шкаф, пристроившийся в углу, и стол, стоявший перед окном, в ногах моей кровати.

Стул стоял рядом со мной, словно совсем недавно на нем кто-то сидел.

Никаких личных вещей видно не было, я не знала куда попала, кто хозяин этой комнаты, этого дома, этой дебильной рубахи, в которую меня обрядили, и совсем не чувствовала благодарности за помощь.

В голове было пусто. Я старательно гнала от себя воспоминания о светлячке, об охотниках и говорящем медведе, трусливо не желая анализировать случившееся.

Встать удалось только с третьей попытки, первые две привели к тому, что я свалилась на пол, опрокинув стул и потревожив все свои многочисленные раны. Уже с пола, ядрено матерясь, я медленно поднялась сначала на четвереньки, а потом и на ноги, перемежая матюги с уговорами себя любимой потерпеть и подняться.

Если бы мамочка слышала, как я ругаюсь, дала бы ремня и не посмотрела, что дочь у нее уже взрослая. Но она не слышала и знать не знала, что ее непутевая кровиночка не спешит к ней на поезде, а сидит в непонятном месте и силится не разреветься.

Я крепилась, крепилась, а потом встала на ноги, пошатнулась и разревелась как последняя девочка, осев обратно на кровать.

Сильно, как никогда прежде, хотелось домой.

Дверь открылась тихо, без скрипа, и у моих рыданий появился свидетель.

– А я ему говорил, что добить ее нужно было. Ненормальная она. Не дай праматерь, одержимая, – прогудели от порога.

Я вздрогнула и выпрямилась, смаргивая слезы, мешавшие разглядеть столпившихся у двери. Их было двое, и доверия они не внушали. Ни высокий – белый и худой, ни большой – грузный и бородатый. Первый пугал блеском желтых звериных глаз на бледном, будто нечеловечьем лице, а второй просто пугал. Потому что это он сейчас сказал, и это был именно тот голос, что чудился мне в медвежьем рычании.

– Свер… – попытался что-то сказать бородатый, но белый цыкнул, не отводя от меня своих жутких глаз, и тот сразу замолчал.

Я икнула, вытирая рукавом мокрые щеки и исподлобья глядя на белого, не зная еще, что так нельзя делать.

– Глаза опусти, – велел он, и даже в его голосе было что-то звериное.

Я икнула еще раз и приказ проигнорировала.

– Говорю же, ненормальная, – проворчал бородатый.

– Берн, – одернул его белый, – Ашшу приведи.

Бородатый вздохнул, я еще раз икнула.

Когда за недружелюбным Берном закрылась дверь, а я с этим чудищем отдаленно человеческого вида осталась в комнате одна, желание оказаться дома стало почти нестерпимым.

Всхлип вырвался помимо воли.

– Не успокоилась еще? – недовольно спросил этот, которого, кажется, Свером звали, продолжая топтаться у двери.

Я была ему за это благодарна, но предпочла бы, чтобы он за дверью находился, желательно запертой. Изнутри.

В ответ я шмыгнула носом, не забывая на него таращиться. Почему-то казалось, стоит только отвести взгляд, отвернуться хоть на секунду, и он окажется рядом.

– Ты пришла с той стороны?

Сначала я не хотела отвечать, но после недолгих раздумий решила, что лучше не позволять ему додумывать ответы самостоятельно.

– Из туннеля, – хрипло подтвердила я, на всякий случай добавив, – сверху упала.

Свер поморщился.

– Жертва.

– Что?

Проигнорировав мою растерянность, он требовательно спросил:

– Что ты умеешь?

– Ну…

Читать, писать, вышивать крестиком. Что именно его интересует он не уточнил, а я боялась спросить.