Фатум

– Нашла. Я же здесь.

Он повернулся к ней спиной и наклонился:

– Забирайся. Я помогу тебе.

Алиса улыбнулась сквозь слёзы и с усилием поднялась.

– Спасибо. Обойдусь.

Безуглов беспомощно развёл руками.

– Как пожелаешь. Просто знай: я люблю помогать людям.

В ту минуту Алиса могла поклясться, что увидела светящийся нимб над головой директора и решила уточнить:

– Вы что, Бог?

Перед глазами закружились горделивые мотыльки, бездумно рвущиеся к ускользающему свету. Девушка хотела сказать что-то ещё, но не успела: она потеряла сознание.

***

– Простите, – Лаврентий достаёт из карманов джинсов дребезжащий телефон, – моя девушка в больнице, поэтому я не выключил звук.

Внезапный порыв ветра опрокидывает стоявшую на окне пустую вазу, и грязная жёлтая занавеска шуршит в ворчливом недоумении. Я разглядываю неуклюжие кофейные пятна на ткани, как будто неаккуратный зритель однажды вытер ей липкие руки. Лавр роняет телефон, так и не ответив на звонок. Едва ли это звонила Тина. Говорят, после оглашения результатов одной международной премии они с Лавром жутко поссорились. Тину пригласили в Италию, заплатили огромную сумму и предложили сотрудничество с известным издательством. Ходят слухи, что сейчас девушка пишет роман в стихах а-ля «Евгений Онегин». Но каково же было Лавру, когда он узнал, что все лавры (позволю себе эту игру слов), вопреки всеобщим ожиданиям, достались его возлюбленной? Он начал разговор о расставании, потому что рядом с Тиной чувствовал себя жалким и совершенно несостоятельным как поэт, а так хотелось стать самой яркой звездой на высоком и бесконечном небе. Тогда Тина поклялась, что покончит с собой, потому что не вынесет одиночества, ведь жизнь без Лавра – это пустыня с бесплодной, выжженной солнцем землёй. И она сдержала обещание, но всё равно осталась в живых, потому что ещё не пробил её час, а впереди, быть может, ждала новая счастливая жизнь.

Лавр переминается с ноги на ногу и неотрывно следит за безумными танцами давно не стиранной занавески. Я поднимаю вазу, которая, по-видимому, даже не собиралась разбиваться, и ставлю её рядом с собой. Стеклянный взгляд поэта скользит по моей руке и тотчас же разлетается на мириады осколков. Лавр наконец-то наклоняется, чтобы забрать телефон, и удаляется из зала. Никто больше не собирается осыпать юношу вопросами, как убийцу-рецидивиста – проклятиями.

Адвокат благодарит свидетеля за подробный рассказ и берёт в руки пульт – на экране появляются угловатые серые буквы.

– Диссоциативное расстройство идентичности, – отчеканивает Юрий Михайлович, – это серьёзное психическое заболевание. Знаете, что чувствует человек, в теле которого существует несколько личностей? – он чешет гладко выбритый подбородок. – Надеюсь, что нет. И я тоже. Это довольно редкое расстройство. Обычно развивается под влиянием тяжёлых психических травм. Думаю, не стоит повторяться и напоминать слушателям историю детства несчастной Алисы, – безымянный палец с сияющим обручальным кольцом застывает на щеке. Не думаю, что прокурор Лобанова продолжает обращать на это внимание. Она щурится, точно ей мешает яркий солнечный свет, и намеренно громко вздыхает, выказывая пренебрежение каждой реплике незадачливого адвоката. – Временами Алиса менялась до неузнаваемости. И не только внешне, – он бросает красноречивый взгляд на бледного Вьюшина, который то и дело вытирает носовым платком выступающий на лбу пот. – Менялось и её поведение, и даже умственные способности, и, как вы могли заметить, имя. На мой взгляд, именно этим и объясняются такие разные и, прямо скажем, противоречащие друг другу записи в школьных дневниках.

– Ваша честь! – прокурор Елена тоже выступает вперёд и протягивает адвокату руку. Разумеется, не для рукопожатия: ей нужен пульт. – При всём моём уважении к Юрию Михайловичу… – Лобанова на пару мгновений умолкает. Окно с шумом захлопывается, и часть жёлтой занавески оказывается на улице. Развевается на ветру, как флаг. А может быть, бьётся в эпилептическом припадке и кричит о помощи. Я встаю и снова открываю окно.

Елена Дмитриевна кивает в знак благодарности и продолжает:

– Я считаю, что адвокат не может ставить такие диагнозы. Это не в его компетенциях, – одну руку она ставит на пояс, а другой – переключает слайд. – Алиса Лужицкая вела блог. Прочитаю вам запись о той самой Марго, с которой имел удовольствие познакомиться наш свидетель.

На экране я вижу фотографию жизнерадостной девушки со светлыми, каштановыми, почти рыжими волосами. Глаза сияют, как снег в лучах ослепительного солнца. Сложно поверить, что эта задумчивая, но всё-таки счастливая фея однажды возьмёт в руки пузырёк с ядом.

– Марго, двадцать три года. Ценительница прекрасного. Очень чуткая, тонко чувствует эмоции других людей. Всё ещё верит в добро и возможность чуда. Экстраверт. Доброжелательная, к ней всегда можно обратиться за помощью. Искренняя. Лицемерие и зависть – это не про неё. Обожает талантливых писателей и поэтов. Борец за справедливость. Любит зелёный цвет. Предпочитает платья свободного кроя. Эстет с лучистыми глазами. Вечно влюблённая в жизнь… – Елена откашливается; в зал залетает шмель и кружит над головой одного из зрителей. Он снимает шляпу и размахивает ей то в одну, то в другую сторону. Рудольф Безуглов откидывает волосы и всё с тем же невозмутимым видом выслушивает встревоженный шёпот адвоката.

– Марго – это всего лишь персонаж, – замечает прокурор Лобанова. – Многие писатели составляют портреты своих героев и даже проигрывают определённые эпизоды в реальности, – она пожимает плечами. – И это не диагноз. Творческому человеку такое простительно.

Судья поправляет очки, съехавшие на самый кончик носа, и сжимает молоточек, который кажется миниатюрным в сравнении с его гигантскими пальцами. Ожидаемого столкновения со столом не происходит, и в качестве главного оружия страж правосудия использует заметно охрипший голос. Если в ближайшем будущем возьмутся за публикацию книги «Цитаты великих», в неё совершенно точно войдёт любимая фраза судьи Гладких И.В.: «Не спешите с выводами!»

Пора приглашать следующего свидетеля. Мне хочется громко чихнуть, чтобы заглушить монотонную речь секретаря. Просто я знаю, что произнесённое вслух имя вызовет у его носителя жуткую неприязнь. Но я всего лишь писатель, не имеющий права изменять ход истории. Меня не должны заметить: я сторонний наблюдатель, который прячет уставшее лицо под капюшоном. Что ж, придётся бедняге Элису выдержать эту пытку:

– В зал судебного заседания приглашается Дубров Леонид Леонидович, студент факультета прозы.

Раздаётся страшный грохот, и все оборачиваются. Солнечный луч скрывается за густой тучей, опьяневшей от небесных коктейлей. Кто-то встаёт с места, чтобы закрыть окно. По жёлтой занавеске скользит, как стартующий конькобежец, бурая капля. Внутри прозрачной вазы затихает шмель…

II

Она всегда была чокнутой

Саманта не любит плакать. Она знает, что уныние – грех. Но в то же время без него невозможно существование вечности. Жизнь вырванного из контекста человека-строки – это не более чем застывшие слёзы мима. Каждый из нас ждёт новой истории, частью которой может стать, если найдётся лишнее пустое место. Не понравился сюжет? Всё ещё есть шанс выкарабкаться и перескочить в другой текст.

За окном разлетается на куски смиренное небо, а ветер приносит из древних пещер отчаяние и мрак. Может быть, у него биполярное расстройство? Вчера – мирно плывущие полусонные облака, сегодня – вспышки разъярённых молний и громовые раскаты. После пламенного заката – обжигающий рассвет, а самые чёрные, непроглядные ночи случаются перед светлыми, ангельски чистыми днями. И если сама природа настолько непостоянна, как можно обвинять человека – создание настолько несовершенное и к тому же восторженно глупое? Миром правит стихия, а больше ничего не важно. Всё остальное – пыль под копытом дьявола.

– Алисочка, вы хорошо себя чувствуете?

Прежде всего остального она увидела густые бакенбарды и услышала слабый запах горького мужского одеколона. Затем появились глаза неопределённого цвета; они внимательно разглядывали побледневшее лицо студентки сквозь толстые стёкла очков, перемотанных изолентой. Всегда немного смущённый, с краснеющими щеками, Алексей Михайлович Вьюшин не привык оставаться в стороне и спешил с протянутой рукой помощи даже к тем, кто этого не просил. Алиса не любила неутомимых спасателей с их слащавым тоном и вечно встревоженным взглядом, но куратор стал для неё забавным исключением. Чрезмерная любовь к ближним нисколько его не испортила; он заслужил славное прозвище Душечка и студенческую любовь, которая, однако, не имела ничего общего с уважением.

– Всё хорошо, Алексей Михайлович, – заверила Алиса Лужицкая и закрыла рукой только что написанный этюд. Правда, таким неразборчивым почерком, что куратор всё равно ничего бы не понял. Девушка хотела поправить причёску, но, едва коснувшись головы, вздрогнула. Всё ещё не могла привыкнуть к новому имиджу. Подушечки пальцев нащупали заколку в виде спящего дракона: она едва удерживала полухвост из толстых ярко-синих дред.

– Смотрю, сегодня не все присутствуют на занятии, – куратор подошёл к столу, взял длинный классный журнал и встал за кафедру. – Куда подевалась Саша Ветрова?

Послышался слабый хлопок: упала Алисина брошь, которую девушка приколола утром к воротнику чёрного пиджака. Это была бабочка с голубыми крыльями. Алиса наклонилась, чтобы её поднять, и вскрикнула, случайно уколов палец. Она разглядывала капельку на коже так, точно никогда раньше не видела кровь и ничего не знала о её существовании.

– Наверное, заперлась в комнате и плачет, – сострил курносый мальчуган с копной белокурых кудрей. Миша Андреев – самый юный ученик «Фатума». Говорят, первая его книга появилась на прилавках магазинов, когда ему исполнилось пятнадцать. Юношу называли гением, и он с гордостью нёс это звание, позволяя себе временные капризы и истерики. Куратор Вьюшин снисходительно покачал головой, но Алиса сжала кулаки и оглянулась на самодовольного студента. Когда Миша Андреев принялся изображать одногруппницу – тереть глаза и делать вид, что вздрагивает от рыданий, Лужицкая не выдержала. Она сняла тяжёлую заколку с драконом и, целясь в затылок, запустила в шутника. Мальчишка взвизгнул, повернув к обидчице багровое лицо:

– Сумасшедшая?

– Когда речь идёт о моих друзьях – да, – отрезала девушка, бросила на Андреева такой презрительный взгляд, как будто он был не человеком, а гадким насекомым, и отвернулась к окну. На улице шелестел дождь, и маленькие люди суетились, как муравьи, толкая друг друга локтями. Ни один из них не взял с собой зонт, слепо доверившись лживому прогнозу погоды.

– У Ветровой есть друзья? – послышалась чья-то удивлённая реплика. Но Алису не слишком волновало, кем была хозяйка этих насмешливых слов. Она никогда не стремилась найти общий язык с теми – другими – потому что весь мир делился для неё на две неравные части. С одной стороны, Алиса и её демоны, созданные силой воображения, а с другой – безликая толпа. Люди никогда не любили девушку, где бы она ни появлялась и какую бы роль на себя ни брала; Алиса отвечала взаимностью и чувствовала себя вполне удовлетворённой. Но Саша напоминала ей мотылька, случайно залетевшего в чужую квартиру. Привлечённая слабым источником света, она не находила в себе сил вернуться, потому что в глубине души боялась навсегда остаться во тьме. Алиса подхватила с тетради серебряный стразик и попыталась водворить его на чёрный ноготь безымянного пальца.

– Это что за чудище? – спросил Андреев у единомышленницы, которая наматывала на палец густую рыжую прядь и, не стесняясь, во все глаза рассматривала худенькую фигурку в длинном пиджаке с огромными бордовыми пуговицами.

– Лужицкая. Та самая, которая спорила с Безугловым.

– Да ладно? Вчера она выглядела лучше.

– Угу. А сейчас просто девочка из 2007-го.

Густой румянец залил полные щёки куратора, даже бакенбарды как будто сделались красными от возмущения. Небрежным взмахом руки он опрокинул кружку с письменного стола, и она разлетелась вдребезги, обрадовавшись долгожданному освобождению. Вьюшин молча взял щётку и совок. Душечка считался прекрасным преподавателем и приятным человеком, правда, ему никогда не давались воспитательные беседы. Алексей Михайлович знал за собой эту слабость и мечтал измениться: стать строгим и, возможно, немного бессердечным. Но всё заканчивалось виноватой улыбкой и беспомощной просьбой: «На этот раз я вас прощаю. Вот только больше так не делайте, хорошо?»

Девушка с густо подведёнными глазами и проколотой бровью кивнула – синие дреды на затылке подпрыгнули, точно и они принимали просьбу куратора. Алиса подняла с пола сломанную заколку. Дракону не суждено проснуться: его лишили права дышать огнём.

Алексей Михайлович выбросил осколки в урну и попросил Алису закрыть окно, чтобы никто не простудился. Затем он откашлялся, взял в руки старую тетрадь с пожелтевшими страницами и заговорил слегка охрипшим голосом – подрагивающим, как пальцы парализованного пианиста.

– Пришло время для разминки, мои друзья, – он всегда так обращался к студентам, и они ценили это: куратор не имел привычки ставить себя выше воспитанников. Поговаривали, что Душечка родился с плюшевым сердцем. – Вам нужно написать сцену для рассказа. Или романа, как пожелаете. Тема – расставание в саду, – он выставил вперёд обе руки. – У вас ровно десять минут.

– Да я десять минут только думать буду! – послышался раздосадованный вопль с последней парты. Алексей Михайлович снял очки, подышал на стёкла и протёр рукавом чёрной водолазки. На полных губах застыла беспечная улыбка – выражение ребёнка, рассказывающего об игрушке, которую он любит больше всего на свете.

– Не тратьте время на жалобы, дорогой друг. Дерзайте…

***