Пятое время года

– Гутен таг, фрау Анна. Ихь хайсе Нина.

В серых, чуть навыкате глазах определенно промелькнуло удивление: должно быть, хозяйка представляла себе жену русского полковника несколько иначе. Поспешно отложив нож, которым чистила картошку, она поднялась, сдержанно поклонилась: «Гутен таг!» – и замерла, словно ждала распоряжений.

Нужно было сказать что-нибудь еще или хотя бы улыбнуться, но, растерявшись из-за полного незнания немецкого языка, она тоже застыла. Первой улыбнулась хозяйка – приветливо, по-доброму. После ответной застенчивой улыбки фрау Анна быстро выдвинула из-под стола, накрытого клеенкой, венский стул и кивнула, приглашая сесть. Поставила на газовую плиту металлический кофейник с остатками утреннего кофе, а на стол – маленькую фарфоровую чашку и сахарницу.

Статная, несмотря на свои лет шестьдесят, не меньше, одетая в строгое темное платье, фрау Анна удивительно напомнила кого-то. Кого же? Достаточно было хозяйке каким-то очень знакомым жестом поправить седые, заколотые высоко на затылке пушистые волосы, как исчезли всякие сомнения: бабушка! Конечно же, бабушка Эмма Теодоровна! То же широкое лицо с крупными чертами, те же умные светло-серые глаза, та же значительность в осанке. Фрау Анна была так необычайно похожа на бабушку, что сам собой напрашивался вопрос: не состоят ли они случайно в дальнем родстве?

Только какие вопросы она могла задать, если не помнила и самых простых, обиходных немецких слов и, к стыду своему, даже засомневалась, как правильно поблагодарить за чашечку горячего кофе: «данке» или «битте»?

– Спасибо.

– Пошалуста.

Распивать кофе в то время, как пожилая женщина чистит картошку, было верхом неприличия. К счастью, в резном буфете нашлась еще одна точно такая же чашечка, и кофе хватило, и точно вспомнилось, что надо сказать:

– Битте, фрау Анна.

– Данке, фрау… Нина.

С каждой минутой сдержанно улыбающаяся хозяйка, которая пила кофе маленькими глоточками, с большими паузами, будто священнодействовала, все меньше походила на бабушку. Кстати сказать, бабушка никогда и не пила кофе. Она любила чай – по-русски горячий, крепкий, из большой фаянсовой чашки. С пряниками или домашним пирогом. Пила с удовольствием, весело, много, до бисеринок пота на полном, румяном лице. В бабушке вообще очень забавно переплелись черты характера ее родителей: в повседневной жизни она была по-немецки экономной и расчетливой, но если ждала гостей, то к столу покупалось все только самое-самое лучшее и, по-русски, в неимоверных количествах. А еще строгая бабушка Эми отличалась невероятной смешливостью. Представить себе фрау Анну сотрясающейся от неудержимого смеха было невозможно при всем желании… Вот ведь как интересно! Увидишь незнакомого человека, и сначала он обязательно напоминает кого-нибудь, а привыкнешь – сходство забывается. Так случилось и с Ленечкой: в первый вечер он показался очень похожим на артиста Столярова из кинокартины «Цирк», однако уже на следующий день стал самим собой – ни на кого не похожим. Лучше всех!

Бесконечный без него день все тянулся и тянулся. Уже и по саду набродилась, и цветами налюбовалась. Можно с ума сойти от безделья! Хорошо, что завтра воскресенье и Леня не уедет на службу.

Несколько красивых каменных домов на тихой, горячей от солнца улице были пустыми, без хозяев, остальные будто спали. Лишь в одном саду мальчик с девочкой играли в мяч и громко ссорились по-русски.

Сонно прозвучали в тишине гостиной и два осторожных аккорда на расстроенном пианино.

Разбудил короткий гудок машины. Через минуту послышались тяжелые шаги по лестнице. Непривычно хмурый, надутый, Леня бросил фуражку на кровать, упал в кресло и закрыл глаза.

– Что с тобой, Ленечка?

Усталые глаза приоткрылись. Если полковник Орлов на кого-то и сердился, то вовсе не свою бездельницу-жену.

– Ну и умотался я нынче! – Расстегнув китель, Леня долго, тупо смотрел на свои американские часы, купленные в прошлом году на «рейхстаговке», – должно быть, от усталости никак не мог сосредоточиться. Вздохнул и снова обессиленно смежил веки. – Собирайся, Нин, в гости поедем. Познакомлю тебя с нашими. У Иващенки, у жены, деньрожденье. Только поживей, люди ждут.

– А что мне надеть?

– Да чего хочешь!..

Вот тебе и «чего хочешь»! Стоило Лене увидеть черную юбку и мамину еще вполне нарядную серую кофточку в «рубчик», как он недовольно сморщился:

– Зачем ты в старье-то опять вырядилась? Чего люди скажут? У полковника Орлова жена ходит как нищенка? – распахнул гардероб и начал с раздражением перебрасывать вещи на «плечиках». – Вот, одевай! Ты просила чего-нибудь потемнее.

Незадачливый Ленечка наверняка очень старался угодить, когда покупал это «шикарное» черное платье, отделанное широким кружевом по подолу, глубокому декольте и рукавам и собранное в талии на тонкую резинку.

– Ты только, пожалуйста, не сердись, милый, но, по-моему, это пеньюар.

Леня не понял, тем не менее посмотрел на черные кружева уже с некоторым подозрением:

– Какой такой пеньюар?

– Ну… пеньюар – это попросту ночная рубашка.

– Не может быть! – бедный Ленечка прямо оторопел. Сообразив, что к чему, хлопнул себя по лбу и расхохотался. – Ах, я дурак деревенский! Хороши бы мы были, в ночной рубахе-то! Ладно, Ниночка, иди уж в чем собралась, в другой раз разоденемся!

За окном автомобиля снова потянулись цветущие сады, лужайки, спрятанные за светло-зелеными деревьями и кустарниками двух- и трехэтажные виллы. Поглядывать по сторонам было одно удовольствие. И на Ленечку – тоже. Он с легкостью управлял своим трофейным «опель-адмиралом» и за рулем был просто великолепен. По сравнению с необыкновенно интересным в новеньком мундире полковника мужем жена, и правда, наверное, выглядела непрезентабельно.

– Как ты считаешь, Лень, можно мне заказать платье у портнихи? Если можно, то я бы съездила с Галей Балашовой к ее портнихе.

– Чего спрашивать-то? Конечно, заказывай! – Милый Ленечка как будто бы даже обиделся: дернул за какую-то ручку, машина качнулась и поехала значительно быстрее. – А ты, я смотрю, уже с Галиной познакомилась? Ничего бабенка, шустренькая!

– Лень, что значит «бабенка»? Зачем ты так говоришь? Галя – такая интересная женщина…

– Я чего, спорю? Интересная баба! Только это… набалованная очень. Мужик-то у нее уже в годах, вот Галина им и командует. Налево, шагом марш, ать-два! Прям смех разбирает… – Леня собрался добавить что-то, но передумал и этим заинтриговал только еще больше.

– А кто у Гали муж?

– Балашов-то? Он на Норманнштрассе работает. В Управлении информации. Идеологической работой они там занимаются. Вышибают из немчуры геббельсовскую дурь. Между нами, Нин, работенка у них не бей лежачего. Непыльная. Но Балашов – мужик работящий, толковый. Хороший мужик. Только подкаблучник и совсем непьющий.

Улица Фридрихштрассе, казалось, не имеет конца. Так же, как не имели конца изумление и огорчение: побежденных немцев и сравнить нельзя было с пешеходами на московских улицах! В холодной, слякотной Москве все серое, черное: сапоги, платки, гимнастерки, телогрейки, а здесь весело цокали каблучками изящные девушки в модных платьях и шляпках, прогуливались с газетой под мышкой в ожидании трамвая очень неплохо одетые мужчины. Не безногие, пьяненькие инвалиды на тележках с подшипниками и похожими на утюги деревянными «колотушками», которыми несчастные калеки отталкиваются от грязных тротуаров и мостовых, а высокие, статные, бодрые мужчины. Поразило и то, что у фашистов были вполне приличные, отнюдь не зверские лица. В Москве с каждым годом, и особенно после войны, хороших мужских лиц становится все меньше.

Дом, где жили Ленечкины сослуживцы, стоял среди мрачных руин, искореженного, обожженного камня, черных воронок от бомб. В одной из воронок, далеко внизу, бродил безумного вида, длинноволосый, седой старик с палкой – должно быть, пытался отыскать память о близких, погибших под развалинами, о прошлой жизни. Поэтому громкий смех, вырывавшийся из открытых на втором этаже окон, показался абсурдным, неуместным, кощунственным.

– Давай-ка, Ниночка, поживей, опаздываем!

С двумя бутылками водки в руках Леня поспешно устремился в парадное. Очевидно, он часто бывал здесь в гостях, потому что на втором этаже уверенно нажал кнопку звонка на ближайшей к лестнице двери.

Открыла некрасивая, худая женщина. Она сердито стряхивала крошки с платья, однако, увидев Леню, сразу же заулыбалась, прикрывая рот рукой:

– Шибко припозднилися, Лексей Иваныч! Мы вас прям заждалися!

– Поздравляем тебя, Валечка! – Вручив хозяйке бутылки, Леня зачем-то крепко расцеловал ее в густо напудренные щеки.

– Милости просим, Лексей Иванович! – Малиновые губы «бантиком» расплылись в улыбке, и на передних зубах обнажились металлические коронки. Хозяйка подхватила Леню под руку и потащила за собой, словно и не заметив, что он не один.

Обстановка большущей комнаты, где за длинным столом собралась шумная, веселая компания – человек десять военных и пестро разодетых женщин, удивительно похожих одна на другую, – потрясла бы любого. Бронзовая, с бесчисленными хрустальными подвесками люстра, инкрустированная мебель, бархатные стулья с позолоченными ножками-лапами, маленький клавесин – все было старинным, бесценным, уникальным. Если бы не безвкусные, дешевые литографии в сусальных рамах, то вполне можно было подумать, что дружеская пирушка происходит в зале какого-нибудь музея.

– Штрафную Орлову! Штрафную!

Маленький полковник в расстегнутом мундире и с красным, потным лицом, перевалившись через стол, налил Лене полный-преполный бокал водки и потянулся с бутылкой к другому бокалу.

– Нет-нет! Спасибо, я не пью водку.

Полковник был искренне удивлен – застыл с бутылкой в руке и вдруг очень добродушно сощурился:

– Тогда, може, винца? Эй, Магда, вина тащи! – выхватил бутылку у вбежавшей в комнату белокурой девушки, наполнил бокал до края и тяжело опустился на стул. – Теперь давай, товарищ Орлов, тост за мою жинку!

Страшно и подумать было, что Леня выпьет такое количество водки, однако он ничуть не сопротивлялся: уже приготовил кусок черного хлеба и наколол вилкой селедку.