Пятое время года

Такая счастливая, что ни в сказке сказать, ни пером описать, она обняла Ленечку за шею и только тут заметила новенькие погоны.

– Ой, Ленечка, ты уже подполковник? Поздравляю! Если б ты знал, как я ждала тебя! Ведь уже две недели, как закончилась война, а тебя все нет и нет. Почему ты не сообщил, когда приедешь?

– Я и сам-то точно не знал когда. Посмотри-ка лучше, Ниночка, чего я тебе привез!

В двух колоссальных чемоданах всего было много-много: продукты, вино, ворох шелкового нижнего белья, тонкие чулки, платья, юбки, кофточки… Очень гордый своими подарками, муж вытаскивал из чемодана один «шикарный» наряд за другим, заставлял мерить и радовался, как ребенок. Жена благодарно целовала его в горячую щеку, изо всех сил стараясь изобразить, как ей нравится панбархатная юбка (по-маскарадному пышная, ядовито-лиловая), или красные замшевые туфли (на два размера больше), или канареечное шелковое платье, в котором немыслимо было не то что отправиться на работу, но и просто выйти на улицу.

Устала от примерки очень! Со вздохом облегчения помчалась поставить чайник и едва не сшибла с ног Полю, должно быть, целый час проторчавшую под дверью.

– Муж-то у тебе какой антересный! В теле, прям богатырь! А чаво привез тебе? Счас, которые с Берлину едуть, все волокуть полные чумаданы. Из шашнадцатой квартиры одна мне сказывала, хозяин шесть чумаданов жене припер! – Возбужденная, смешная Поля бродила по пятам, заглядывала из-за плеча и в конце концов, выхватив из руки налитый чайник, решительно бухнула его на плиту. – Покажешь, чаво привез?

– Потом, тетя Поля, покажу все обязательно.

Какое же счастье, что Ленечка дома! Без кителя, в белой нижней рубашке и босиком, он накрывал на стол – торопливо дорезал вторую буханку хлеба.

– Зачем так много, Ленечка? Жалко, засохнет.

– Не засохнет! Я голодный как волк. И потом у нас с тобой вся ночь впереди, будем есть, пить и… – Леня подмигнул и зачем-то захихикал. – Завтра ж воскресенье. В понедельник, кстати, Левитес со своей расписывается. Мы ведь с Левкой-то вместе приехали. Во, Нин, бедный мужик! Как он со своей бабой там управляется? В одной комнате с тещей и старым дедом? Прямо смех разбирает! То ли дело у нас, закройся на ключ – и полный вперед!

В эту минуту хохочущий Леня вдруг показался таким пошлым, неприятным. Чужим. Испугавшись собственных мыслей, она постаралась побыстрее выбросить их из головы, как нечестные и недостойные: ведь Ленечка четыре года провел на фронте, среди простых солдат…

От хлеба на новой гобеленовой скатерти с кистями остались только жесткие крошки. За окном светлело. Ленечка уже устал рассказывать, как их Третья Ударная армия Первого Белорусского фронта десять дней яростно штурмовала Берлин и как потом еще десять дней они неистово отмечали Победу, зевал в кулак, тер глаза и молча разливал вино по чашечкам.

– Ленечка, может быть, достаточно?

– Ну, по последней. За тебя, Нин!

Поставив пустую чашку на стол, Леня как-то виновато улыбнулся и принялся водить пальцем по краю чашки.

– Ленечка, что? Ты хотел сказать мне что-то важное?

– В общем, Нин, дело такое. Я ведь не насовсем вернулся-то. На неделю только. Оставляют нас с Левкой в Германии служить. Там сейчас дел невпроворот! Заводы военные демонтировать надо. Так что специалисты, инженеры, Нин, позарез нужны!

Леня еще долго говорил о предстоящей грандиозной работе и с таким увлечением, будто его вовсе и не печалила новая разлука…

– Не плачь, Ниночка! Чего теперь бояться, когда война кончилась и Гитлер капут? Приезжать буду, навезу тебе всего.

– Ничего мне не нужно, слышишь, ничего! Только не уезжай! Не уезжай, Ленечка, ну пожалуйста!

Глава вторая

1

По вагонному окну стекали капли дождя, и в сыром тумане холодного апрельского утра все казалось каким-то призрачным – перрон Белорусского вокзала, спешащие на поезд Москва – Берлин пассажиры, военные и жены военных, служащих в Германии.

Сидя в уголочке, напротив серьезной Лийки, которая уже развернула газету и принялась с увлечением изучать ее, она мечтала только об одном: как бы поспать, хоть чуть-чуть, залезть бы на верхнюю полку… Несколько ночей перед дальней дорогой она почти не сомкнула глаз от переполнявшего сердце радостного волнения: все перебирала слова любви, которые скажет Ленечке при встрече, пыталась представить, как обрадуется, широко заулыбается он, заметив в окне прибывающего поезда свою жену, и кинется встречать. Грезила, как настанет ночь и она с нежностью прижмется к Лене, горячему, страстному, истосковавшемуся по любимой жене…

– Ниночка, у вас немножко усталый вид. Забирайтесь-ка вы наверх и поспите, путь у нас долгий. – Предупредительный Лева просто-таки угадывал все желания. – Вот вам чистый платок, возьмите. Постелите на подушку, пока не принесли белье.

– Спасибо, у меня есть платок.

Хотелось чем-нибудь накрыться, но мять коричневое пальто с бархатным воротником и манжетами, присланное Леней из Германии, было жалко. Очень элегантное пальто. Пожалуй, единственная из всех заграничных вещей, которая нравилась по-настоящему.

Вчера, собираясь в дорогу, она вновь перемерила ворох своих “шикарных” нарядов и все-таки добавила в чемодан несколько стареньких вещей, оставшихся от мамы. Великоватых, порядочно поношенных и все равно милых. Мама всегда отличалась отменным вкусом. Шила у лучшей московской портнихи, концертные платья – у знаменитой Надежды Ломановой, хотя фасоны придумывала чаще всего сама, лишь одним глазком взглянув в журналы «Искусство одеваться» или «Домашняя портниха». И даже теперь, после многочисленных стирок и глажек, в ее сшитых задолго до войны вещах чувствовался некий шарм…

– Ниночка, возьмите, накройтесь, здесь прохладно! – Лева опять трогательно заботился – набросил на озябшие в тонких шелковых чулках ноги свою длинную шинель. Улыбнулся: – Не простудитесь! Полковник Орлов приказал мне доставить вас в Берлин в целости и сохранности. Иначе он с меня семь шкур спустит!

Наверное, она проспала не меньше часа. За мокрым окном, за пеленой дождя, шел уже сплошной лес – скучный, унылый лес, с кое-где еще не растаявшим серым снегом. В соседнем купе громко плакал ребенок, и его жалобный плач опять навел на грустные размышления. Будут ли у них с Леней когда-нибудь дети? Прошло больше года, как они вместе, и ничего. Правда, в общей сложности Ленечка пробыл дома меньше месяца…

Внизу отчаянно зевал Лева, а деловая Лийка сосредоточенно строчила карандашом в блокноте. Вместо того чтобы положить голову мужу на плечо, ласково пошептаться с ним о чем-нибудь, поцеловаться в конце концов, как поступила бы она сама, если бы рядом был Ленечка, Лийка в задумчивости морщила лоб, быстро-быстро записывала в блокнот свои умные мысли и опять устремляла глаза не на симпатичного Леву, а на мокрый, хмурый лес. Вероятно, делала путевые заметки либо сочиняла стихи…

Какие же они странные, эти Левитесы! Относятся друг к другу, как товарищи по партийной ячейке. Или как муж с женой, которые прожили вместе уже лет двадцать. Может, это оттого, что они дальние родственники? Знакомы с детства, а не поженились до войны только потому, что, как шутил Лева, никак не могли договориться, где жить – у него в Ленинграде или в Москве, у Лийки. Все дело, конечно, было в Лийке. Если бы она любила Леву по-настоящему, то, не раздумывая, уехала бы к нему в Ленинград. Выходит, не очень любила. Только как можно не любить Леву? Он такой славный, добрый. И очень мужественный. Потерял в блокаду всех своих близких и ничуть не ожесточился. Интеллигентный, мягкий. Когда встречаешься взглядом с его темными, часто грустными глазами, почему-то кажется, что Лева все знает, все понимает. Словно с ним связывает какая-то невидимая ниточка. С Левой она могла бы поговорить об очень многом, о том, о чем почему-то никогда не хотелось говорить с Леней.

Дым паровоза стелился по болотцам и перелескам, делая пейзаж за окном совсем нереальным. Но разве это реально, что она, Нина, едет в Берлин?

2

Москва тоже страдала от налетов, зажигалки градом летели на крыши домов, и отважные мальчишки постоянно караулили их, чтобы потушить в ящиках с песком. Но таких кошмарных разрушений, как здесь, в Берлине, в Москве, к счастью, не было. Тут с лица земли снесены целые кварталы! Как после гигантского землетрясения.

– Ленечка, как же здесь было страшно во время войны!

Очень важный за рулем собственного «опель-адмирала», Леня равнодушно скосил глаза влево, на черные развалины многоквартирного дома:

– Да уж, постарались союзнички! Американцы с англичанами. Хорошо поработали. За четыре-то года почти весь Берлин раздолбали к чертовой матери! Ну и наши ребята-артиллеристы, когда штурм был, тоже задали этим сволочам жару!

– По-моему, Лень, нет ничего страшнее бомбежек. Знаешь, однажды бомба упала совсем близко от нашего дома. В Консерватории выбило все-все стекла. Такой был гул, рев, грохот! Я и сейчас иногда проснусь в грозу, и мне так страшно! Кажется, что война.

– Все, отвоевались фрицы!.. – Леня затормозил на перекрестке, чтобы пропустить неожиданно выползший из-за угла трамвай, и сразу же, милый, поцеловал в губы свою трусишку жену. – Теперь, Ниночка, будешь всегда просыпаться только рядом со мной. Хоть в грозу, хоть когда, так что не бойся!

Вдалеке, за трамвайными путями, показался яркий весенний парк с множеством цветущих деревьев, да и весь разрушенный, искореженный город цвел – среди руин то и дело мелькали розово-дымчатые деревца, пушистые белые кустарники. Зеленели скверы, бульвары. Наверное, поэтому и не было того гнетущего ощущения, которое могло появиться, если бы она впервые попала в Берлин в другое, ненастное, время года. Или так радостно оттого, что рядом Леня?

– Подъезжаем, Нин!

Когда-то здесь была тихая, зеленая улочка с двухэтажными особнячками и ухоженными садиками за низкими оградами. Теперь сохранилась только ее левая сторона, а правая превратилась в огромный пустырь с остатками фундаментов разбомбленных домов, уже заросших бурьяном, и одинокими фруктовыми деревьями, покрытыми тут, на солнышке, нежными бело-розовыми цветами. Полковник Орлов с шиком захлопнул двери своего «опеля» и по-хозяйски толкнул ногой металлическую калитку.

В очаровательной, залитой вечерним солнцем гостиной он мгновенно превратился в игривого, веселого Ленечку. Подхватил свою счастливую жену на руки, закружил и стал с жаром целовать.

– Ниночка ты моя! Как же хорошо, что ты приехала!

– Я так соскучилась без тебя!

– А я-то, думаешь, не соскучился? Еще как! Пойдем, Нин, я тебе наш дом покажу.

Ленечка светился от гордости, но и было от чего: дом был великолепный! Особенно спальня на втором этаже – просторная, с открытым в сад окном, с двумя большими деревянными кроватями. Длинный гардероб с инкрустацией был битком набит нарядами для любимой жены.

– Переодевайся, Ниночка, умывайся с дороги. Ванна вот тут, рядышком.

Такой прекрасной ванной комнаты никогда не доводилось видеть: все сверкало чистотой, душ был теплым, розовое мыло – необыкновенно душистым, полотенце – мягким-премягким. Зеркало и то оказалось льстивым. Как же замечательно! Сказочно!