Человек, научивший мир читать. История Великой информационной революции

Принципиальное отличие городских школ от монастырских и кафедральных состояло в цели образования и назначении приобретенных навыков. Уже в далеком XI веке купеческие гильдии и ремесленные цехи начинают нанимать «нотариусов» – клерков, которые читают и пишут для них все, что необходимо; в конце XIII века в Ганзейском союзе появляются бухгалтерские книги, которые ведут, опять же, наемные специалисты. До логичной, казалось бы, идеи посылать собственных детей в школу для обучения чтению и письму, гильдии еще не дошли[22 - Wendehorst (1986), 28–30.]. Однако экономика усложняется, производство растет, торговля становится международной – и теперь уже не всей гильдии, а каждому хоть сколько-нибудь крупному купцу необходим такой клерк. Постоянно иметь его при себе и возить с собой во все поездки выходит накладно, неудобно, да и мало ли какую коммерческую тайну он может невольно или нарочно разболтать… Все идет к тому, что рано или поздно придется учиться грамоте самим.

Городские школы – независимые от церкви и подчиняющиеся городским властям – появляются в XIII веке в крупных, а в XIV веке уже и во многих средних городах. Финансируют их, в основном, богатые купцы. Они и «заказывают музыку»: меньше религиозных текстов, обучение чтению и письму тематически ориентировано на реальную экономику. Считать дети купцов и ремесленников учатся не для расчета церковных праздников, а для ведения бухучета, так что арифметика изучается особенно тщательно, причем с XIV века используются арабские цифры, которые для бизнес-документации гораздо удобнее римских. Город нанимает учителей и составляет школьную программу с учетом экономической ситуации и спроса на конкретных специалистов, которые нужны для торговли, ремесел, управленческой службы. Наиболее плотная сеть латинских городских школ – в Италии[23 - Wendehorst (1986), 28–30.]. Севернее Альп самый экономически развитый и наиболее урбанизированный регион к середине XV века – Нидерланды, там число городских школ быстро растет, и их благотворное влияние на экономику становится очевидным. И если в Амстердаме, который тогда считался глубокой провинцией, около 1500 года было всего две городских школы, то в продвинутом Антверпене – целых пять[24 - Langereis (2014).].

В XV веке чтение, письмо и счет уже считаются абсолютно необходимыми умениями для предпринимателя, а между «учеными» и «неучеными» появляется прослойка «образованных», которые владеют определенными знаниями, необходимыми в общественной и экономической жизни, не занимаясь при этом наукой. В это же время начинается быстрый рост книжной продукции – пока что рукописной. Широкое распространение бумаги, которая вытесняет пергамент, существенно удешевляет книги. Спрос на них растет. Гутенберг занялся изобретением печатного пресса вовсе не потому, что это весело и интересно, – он искал рентабельный способ увеличить и улучшить книжную продукцию, потому что на тот момент это было актуальной проблемой в книжном бизнесе.

* * *

В современной историографии в один голос утверждается, что главная причина скачкообразного повышения уровня грамотности в Европе XVI века – это Реформация, в частности, лютеранский принцип sola scriptum. И это правда. Но был и более ранний скачок – в XV веке, и без него никакой Реформации наверняка не было бы: без новой экономической реальности, когда все больше людей умели и хотели читать, без гуманизма, без развитой типографской инфраструктуры и книготорговли, которые позже сделали возможным распространение реформаторской литературы[25 - Kaufmann (2017), 25, 34.]. Можно говорить о двух параллельно развивающихся трендах – экономическом и религиозно-политическом. Люди учились читать, чтобы получить практические знания, иметь лучшие профессиональные шансы и добиться успеха в жизни. Люди учились читать, чтобы постичь некую абстрактную истину, понять законы существования этого мира и найти свое место в нем. И эти два стремления легко могли сочетаться в одном человеке.

В XV веке мир радикально расширился: португальцы обогнули Африку и достигли Индии, а в начале XVI столетия доплывут до Китая; в начале века люди еще жили на плоской Земле, к концу его Колумб, руководствуясь идеей шарообразности Земли, открыл Америку. Произошли серьезные изменения в экономике, усложнилась деловая активность, состоялись политические и управленческие реформы. Зарождается мануфактурное производство с разделением труда и использованием техники. Появляются новые типы организации и более сложные технологии. Не везде, конечно. Но там, где это случилось, людям вдруг понадобилось умение читать и даже писать. Информации становится все больше. Намного больше.

Немецкий исследователь в области теории коммуникаций Рудольф Штёбер считает, что начало XVI века очень напоминает наш «век глобализации». Скачкообразно расширяется и уплотняется сеть международной торговли; предприятия открывают и завоевывают иностранные рынки, обосновываются в землях с чужой культурой и менталитетом; возникают и связываются между собой новые информационные каналы. Новые технологии и изобретения, дух предпринимательства и научные открытия определяют лицо эпохи. Экономические центры тяжести смещаются, теперь растут города и предприятия, занимающиеся международной торговлей и высокими технологиями. Люди вдруг получают доступ к огромному многообразию товаров, а еще ошарашены количеством свалившейся на них информации – о ближних и дальних странах, их культурах и обычаях, о событиях, личностях…[26 - St?ber (2005).]

Торговые центры становятся центрами информационными. В Аугсбург стекаются новости из Италии и из Нового Света – потому что тамошние купцы финансируют атлантический флот. Чтобы потом разойтись по всей Европе. Вена собирает новости из Балканского региона; Кельн – из германских земель, Фландрии, Испании, Англии, Франции; Гамбург и Любек – из Скандинавии. Потребление информации стремительно растет, а значит, ее нужно фиксировать и тиражировать. Кроме того, грамотности требует изучение и применение новых технологий. Если бы европейцы не осознали, что школы – это экономически выгодно, никто не стал бы содержать помещения, платить учителям и лишать детей возможности полноценно работать с раннего возраста.

На рубеже XVI века открывается все больше школ, и все равно их постоянно не хватает. Впрочем, в некоторых регионах с рассеянным населением (Скандинавия, Пиренейский полуостров, Альпы) грамотность распространяется в основном через домашнее обучение.

В высоко урбанизированных местностях с большой плотностью населения и большим количеством школ грамотность выше. Однако не стоит представлять себе нечто вроде современной системы образования, когда сеть школ покрывает всю страну, охватывая каждый город и деревню, а в школу ходит каждый ребенок. Школ все еще очень и очень мало. Обязательного посещения пока что нет, и в большинстве стран еще долго не будет. Они существуют только для тех, кто осознает важность образования, а также имеет средства его оплатить.

И снова придется затронуть финансовый аспект: у простого люда доступ к печатным книгам, которые становятся носителем всевозможных знаний и инструментом образования, даже с началом Реформации все равно был ограничен – банально по причине их дороговизны. Общественные библиотеки, где такие существовали, были редкостью. Исторические данные показывают, что с середины XVI века все больше и больше людей владело книгами, но это были не самые бедные люди[27 - Houston (2012), 16.]. О важности для повышения уровня грамотности тех дешевых изданий, которые начал выпускать итальянец Альд Мануций, а за ним – гораздо более массово – Кристоф Плантен, мы еще поговорим.

Доступ к школьному образованию, который был далеко не у всех, зависел от множества факторов: регион проживания, пол, происхождение, обеспеченность семьи и принадлежность ее к той или иной профессии, и многое другое. Большую роль играло вероисповедание. Из лютеранского принципа sola scriptum следует желательность массового обучения чтению: еще в 1524 году Мартин Лютер обратился к правителям немецких земель с требованием учредить как можно больше школ. И впоследствии введение обязательного школьного образования началось именно в протестантских землях. Протестанты были намного более грамотными, чем католики, владели в среднем большим количеством книг. Если в 1520 году в герцогстве Вюртемберг было 89 школ, то в 1600-м уже 400. В местах, где католики и протестанты жили рядом (Франция, Швейцария, Нидерланды), протестанты были всегда более образованны. Среди них была выше доля ремесленников, купцов и представителей свободных профессий – эти занятия предполагали грамотность[28 - Houston (2012), 6–9; Bartnitzky (2016).].

Образование женщин строилось совершенно по иному принципу. Все, что говорилось выше о школах, – говорилось о школах для мальчиков. Девочкам требовались другие качества и способности, а обучение происходило обычно дома или в монастыре. В большинстве стран Европы женщина вплоть до эпохи Просвещения – за исключением отдельных случаев – не принимала участия в общественной жизни. Отступали от этого правила только Нидерланды.

Серьезной проблемой для распространения грамотности стало многообразие наречий и диалектов, на которых говорили в Европе. Людей нужно обучать чтению и письму – к этой мысли к началу XVI века уже начали привыкать. Но на каком языке учить? Даже в 1800 году семь из десяти жителей Уэльса не говорили по-английски, только по-валлийски. Франция вплоть до революции и даже после нее была лоскутным ковром в плане диалектов: классический французский (langue (Toil), который используется сейчас, к 1790 году был преобладающим языком только в 15 из 89 департаментов. При общем населении 28 млн человек 6 млн вообще не говорили на французском и не понимали его, еще 6 млн понимали, но говорили довольно плохо. Только 3 млн могли говорить на «официальном» французском нормально. В тех регионах, где преобладал старый южный диалект языка (langue d’oc), грамотность всегда была существенно ниже[29 - Houston (2012), 14.].

Германия вплоть до XX века – пестрое собрание диалектов, носители которых даже сегодня могут не понимать друг друга.

Чтобы организовать массовое системное школьное обучение, нужно, чтобы люди говорили на одном языке, чего европейским странам не удавалось достичь очень долго. В этом плане перевод Лютером Библии на немецкий язык – начало современного Hochdeutsch – эпохальное событие, ведь эта Библия дала начало единому немецкому языку. Французский толковый словарь Робера Этьенна – примерно той же важности. Подготовленный Корнелисом Килианом и изданный Плантеном голландский толковый словарь, с которого начался единый литературный голландский язык, – огромный шаг к тому, чтобы научить Нидерланды читать и писать.

* * *

Идея об обязательном посещении школы для всех впервые была реализована протестантами. Но не лютеранами, а кальвинистами. В 1536 году с подачи Жана Кальвина обязательное посещение ввели в Женеве, через пару лет – в Берне. В 1592 году оно появилось в немецком герцогстве Пфальц-Цвайбрюкен, шесть лет спустя – в Страсбурге. В 1616 году в Шотландии «Законом об учреждении школ» оно было введено в каждом приходе (с 1496 года там уже было обязательное посещение школы для дворянских детей). Но это были, скорее, капли в море. В течение XVII века мелкие немецкие государства одно за другим учреждали у себя обязательные школы. Но о школьной системе можно говорить лишь с XVIII века, когда крупные государства постепенно становятся централизованными: в 1717 году Фридрих II Великий создал систему школ и ввел обязательное образование (но не посещение школы!) в королевстве Пруссия, в 1774-м – при императрице Марии-Терезии – оно появилось в Австро-Венгрии. Во Франции систему начальных школ создали только в 1833 году, а в Норвегии публичные школы появились, например, еще в 1739 году.

Основная разница между обязательным образованием и обязательным посещением школы состояла в том, что качество внешкольных занятий невозможно было проконтролировать. Скажем, по прусским законам, глава семьи был обязан дать детям образование, но посещение школы предполагалось на случай, «если он не может или не хочет обеспечить обучение в своем доме». Состоятельные семьи обычно нанимали учителей. И школа и учитель стоили денег, а до школы нужно еще как-то добираться… В общем, подсчитав все расходы, глава семьи мог придти к выводу, что домашний учитель – особенно если детей в семье много – не сильно дороже. Впрочем, он мог обучать детей и сам: чтение, письмо, счет – требовались начальные навыки. И это было бесплатно! Проследить, хорошо ли отец, заявивший, что обучает своих детей дома, учит их, и учит ли вообще, было в те времена нереально. При этом тогдашние родители часто возмущались тем, что государство указывает им, как воспитывать детей, вмешиваясь в их родительские права[30 - Tenorth (2014).].

В XVIII веке подавляющая часть населения Западной Европы жила в сельской местности, дети с ранних лет работали со взрослыми. Даже если родителям пришлось теперь отпускать их учиться – найти помещение для школы часто было непросто, не хватало и учителей, детям всех возрастов приходилось учиться в одном классе. В Австро-Венгрии на момент принятия в 1774 году закона об образовании школу посещала только одна шестая часть детей школьного возраста. Впрочем, к 1784 году эта доля составляла уже три пятых, а в 1828 году – девять десятых. При сыне Марии-Терезии Иосифе II начальные школы для мальчиков стали даже бесплатными!

Но за школьное образование девочек родителям по-прежнему приходилось платить[31 - Houston (2012), 22.].

Введение всеобщего школьного образования в XVII–XVIII веках было реакцией тогдашних правителей на два тренда, которые стали результатом массового распространения доступной по цене книжной продукции: бурное развитие науки и техники и рост критического мышления и вольнодумства. Ключевую роль в этом сыграл типографический концерн Плантена. Теперь печатная книга стала основным носителем знаний, а чтение оказалось важнейшим навыком при обучении любой более или менее сложной профессии, так что подданных нужно было срочно учить читать. С другой стороны, нужно было знать и контролировать, что именно они читают и как осмысливают прочитанное, научить их мыслить единообразно и лояльно (сегодня это называется вторичной социализацией), иначе рано или поздно революции не избежать. Обе задачи должно было решить обучение детей по единой школьной программе.

* * *

Но в годы юности Кристофа Плантена у правителей пока что другие заботы. Никакой школьной системы не существует, научиться читать и особенно писать даже в Париже можно лишь в немногих местах, попасть куда может вовсе не каждый. Доступ к образованию во Франции в первой половине XVI века ограничен, тем более для детей простолюдинов. Выше не случайно говорилось об огромной удаче – без нее шансов выучиться чтению и письму, этим уже набирающим популярность, но все еще довольно редким умениям, у маленького Кристофа попросту не было. И здесь самое время задать вопрос о количестве грамотных: так сколько же их все-таки было?

Никаких точных цифр назвать нельзя. В XVI веке не то что демографической статистики не велось – даже обычных переписей не проводилось, так что данные о населении европейских стран у нас есть только приблизительные. Объективные индикаторы или источники, дающие представление о ситуации с грамотностью, найти сложно. Одним из таких источников стали брачные свидетельства, по которым хотя бы можно определить, какой

процент мужчин и женщин умел писать собственное имя. Как мы знаем, письму в тогдашних школах обучали после чтения, так что логично предположить, что эти люди умели читать – хотя бы на «полуграмотном» уровне.

Сколько-нибудь полных данных по времени Плантена у нас нет. Столетием позже, в XVII веке, уже после реформ образования, вызванных Реформацией и Контрреформацией, во Франции только 30 % мужчин и 14 % женщин могли поставить подпись, а не крестик, под собственным брачным свидетельством. В Англии эти проценты были выше, чем во Франции. В урбанизированных Нидерландах выше, чем в Англии: в 1630 году в Амстердаме почти две трети мужчин и только треть женщин могли поставить свое имя на брачном свидетельстве[32 - Langereis (2014); Houston (2012), 4, 10.]. Эти люди были, по крайней мере, в состоянии разбирать ранее заученные наизусть религиозные тексты. Но вопрос о том, сколько из них были грамотны в нашем понимании этого слова – то есть в состоянии читать и понимать незнакомый текст – остается открытым.

Информацию об образованности тогдашних европейцев могут дать и более экзотические документы. Скажем, по данным испанской инквизиции, число обвиняемых, хорошо знакомых с десятью заповедями, увеличилось с 40 % в 1560-1570-е годы до 80 % в 1580-е; число «полностью неграмотных» (то есть, видимо, с заповедями совсем незнакомых) сократилось в это же время с 50 % до 10 %[33 - Houston (2012), 9.].

Среди разрозненных данных, приводимых разными авторами, мы находим следующие интересные цифры. К началу Реформации (1517 год) в Священной Римской империи умели читать в среднем от 10 % до 30 % городского населения, в Англии этот процент был выше и еще намного выше в Нидерландах[34 - Wendehorst (1986), 32.]. К концу Средневековья писать умели точно меньше 10 % мужчин в Европе, доля женщин, освоивших письмо, была ничтожно мала[35 - Houston (2012), 10. Это, на взгляд автора, даже слишком оптимистическая оценка.]. В середине XV века не все студенты немецких университетов умели писать, хотя академические занятия уже включали в себя записывание лекций. Впрочем, к началу XVI века они писать научились[36 - Wendehorst (1986), 24.]. В северной Англии процент неграмотных среди дворян снизился с 30 % в 1530 году почти до нуля в 1600 году, но в сельской местности доля неграмотных была по-прежнему более 90 %[37 - Houston (2012), 11.].

Тот по-настоящему взрывной рост грамотности до 90-100 % в крупных городах, который стал пиком второй информационной революции, и в котором Officina Plantiniana сыграла огромную роль, наблюдается далеко не сразу после изобретения печатного пресса. И даже еще не при Плантене. Радикальное расширение ассортимента книжной продукции, ее удешевление, огромные тиражи – для своего времени это было, несомненно, революционно. Особенно учитывая то, что было раньше. Плантен был первым из тех, кто сделал книгопечатание массовой технологией, а печатную книгу – главным вместилищем знаний. Но понадобились еще пара столетий, чтобы на основе нового носителя информации возникли новые формы образования и школьная система.

По меркам, скажем, XVI века, наш мир живет просто с бешеной скоростью, нам же, наоборот, жизнь того времени может показаться удивительно медленной. Между выходом книгопечатания на массовый уровень и массовой грамотностью прошло немногим более двухсот лет – это долго или быстро? Если учесть тот факт, что европейскому школьному образованию, чтобы эволюционировать до городских латинских школ – примерного аналога римских городских школ, – понадобилась почти тысяча лет…

В XVII веке грамотность уже играла намного более важную роль в жизни человека, чем в конце XV века. К 1800 году она стала абсолютно необходимой в общественной и экономической жизни. Родилась новая культурная Вселенная[38 - Houston (2012), 19.]. В Скандинавии после кампании по ликвидации неграмотности при введении в стране лютеранства в середине XVII века только треть взрослых могла выдержать в церкви экзамен на чтение (чтение значимых мест из Библии), через сто лет этот экзамен выдерживали уже четверо из пяти. В середине XVIII века в Париже и Лондоне грамотного населения было уже 90 %[39 - Ibid, 10–15.].

С другой стороны, в сельской местности Англии и Франции в это же время почти такой же процент неграмотных. В Германии в 1750 году, по утверждению одного педагога, только 10 % людей были способны к критическому осмыслению прочитанного текста, а другой педагог сообщает, что данные по северной части Франции дают долю «хорошо образованных» людей менее чем 5 %[40 - Grevet (1985), 609–632.]. Некоторые страны как будто вообще выпали из информационной революции: в 1890 году 76 % португальцев старше семи лет были неграмотны, в 1911 году эта доля составляла 70 %, в 1930-м – 68 %, и только в 1940-х годах больше половины португальцев умели читать и писать – этого уровня Англия достигла на 100 лет, а Германия и Шотландия на 150 лет раньше[41 - Houston (2012), 23.].

* * *

В заключение экскурса об образовании стоит, пожалуй, затронуть распространенное представление о поголовной грамотности монахов и священников в «темной» средневековой Европе: безграмотные рыцари, безграмотные крестьяне, почти безграмотные горожане – и грамотное духовенство, носитель всех возможных знаний. Миф или не миф? Не стоит, конечно, абсолютизировать, но уровень образования в духовном сословии и вправду был намного выше, чем в других. Христианство – книжная религия, так что навыки чтения и письма, несомненно, были необходимы для тех, кто нес слово Божье.

По каноническим правилам человек, не умеющий читать, не мог стать священником. Но из каждого правила, как известно, бывают исключения, да и под умением читать, как мы выяснили, часто понималось умение идентифицировать буквы и складывать из них слова, без понимания смысла текста. Священников нужно было много, спрос на них постоянно увеличивался с ростом населения. Их основная функция состояла в том, чтобы знать Священное Писание и разъяснять его смысл прихожанам, а помнят ли они его наизусть или читают, могут ли читать другие, посторонние тексты – так ли это важно?

Да, в Средневековье образование перешло в руки духовенства. Из присутствия в монастырях детей некоторые авторы – не обязательно обоснованно – делают вывод, что там существовали школы в современном смысле этого слова. Но вообще-то детей отдавали туда для христианского воспитания, по пути обучая чтению – оно шло скорее как дополнительный навык с прицелом на чтение религиозной литературы[42 - Wendehorst (1986), 14–15.]. Не будем забывать о том, что в монастырях воспитывали также и девочек, и вот их читать никто не учил. Обучение письму, которое, как мы помним, воспринималось больше как ремесло, действительно долгое время было монополией монастырских и кафедральных школ. Но это было не «образование», а именно обучение «специальности», которую получали не все монахи, а только некоторая их часть.

А теперь несколько примеров из Средневековья. На имперском синоде во Франкфурте в 1007 году на документе об основании епископства Бамберг, под которым подписались почти все епископы империи, нет ни одной собственноручной подписи – только крестики! Документы знаменитого аббатства Санкт-Галлен в Швейцарии, дошедшие до нас из XIII–XIV веков, показывают, что далеко не все монахи и священники умели писать.

В 1320 году в бенедиктинском аббатстве Сен-Пон близ Ниццы из 18 монахов (десять из них четко определили себя как священники) 16 писать не умели. В немецком Миндене в 1324 году 8 из 14 каноников не умели писать, в Вюрцбурге в 1333 году – 5 из 6, в Бамберге в 1422 году – 6 из 12[43 - Wendehorst (1986), 20–22.].

Ничего страшного в неумении писать для монаха или священника не было. Для епископа тем более: все документы подготавливались канцелярией, имя епископа писал клерк, оставалось лишь поставить крестик или приложить персональную печать. Если задуматься: сегодняшние руководители тоже сами не составляют и уж тем более не пишут от руки и не набирают на компьютере текст документов. Секретарь подготавливает текст, печатает имя и инициалы шефа, тому остается поставить подпись – какую-нибудь непонятную закорючку, не так уж сильно отличающуюся от крестика.

Судя по документам Святого престола XIII–XIV веков, неграмотными в церкви считались только те, кто не умел читать. И среди носителей высоких духовных санов такие тоже были, особенно много в Италии. Известны случаи увольнения епископов в связи с несоответствием занимаемой должности – они не умели читать[44 - Wendehorst (1986), 23.]. Не будем углубляться в то, как эти епископы свои должности получили, – церковные посты на протяжении веков с успехом продавались, даже и неграмотным. По-видимому, в упомянутых случаях неграмотность епископа становилась формальным предлогом для увольнения в борьбе за теплое местечко. В то же время, к концу XIV века многие представители духовенства, прежде всего каноники, начинают активно посещать университеты, которых появляется в Европе все больше. Теологические факультеты, представляющие, так сказать, научное христианство, растут и процветают. Одним из таких священников, в начале XVI века учившихся во французских университетах, был каноник Порре. Об университете мечтал и юный Кристоф Плантен.

Крушение надежд

Сыну камердинера, пусть даже талантливому и достаточно образованному, мечтать об университете было бы слишком смело. Но Кристоф надеялся. Знал, что у него хватит способностей. Хотел стать ученым. В принципе, формальных бюрократических преград для этого не было. Тот же Мартин Лютер, отучившийся в университетах Эрфурта и Виттенберга и получивший докторскую степень по теологии, происходил из простолюдинов – его отец был горнорабочим. Правда, разбогатевшим горнорабочим, сумевшим купить имение и избраться в городской совет. У Жана Плантена таких средств, по-видимому, не было. В один прекрасный день он вернулся из Парижа в Лион, чтобы, прихватив там следующего молодого Порре или Пюпье, отправиться с ним в университет Тулузы. А четырнадцатилетнего Кристофа оставил в Париже совсем одного.

Прежде чем назвать Жана плохим отцом, стоит заметить, что 14 лет в то время – это уже далеко не ребенок.

Это как раз тот возраст, когда от молодого человека ожидалось вступление во взрослую самостоятельную жизнь. Современные тинэйджеры считаются большими детьми чуть ли не до 20 лет, не неся никакой ответственности за собственную судьбу. А тогда в 14 лет юношам можно было жениться. В 14 лет, и даже раньше, молодые люди начинали обучаться профессии, а те, кому родители не могли предложить материальную поддержку, – зарабатывать на жизнь сами. Те, кто выбирал какое-то сложное ремесло, в 14 лет как раз поступали учениками к мастеру, чтобы учиться и параллельно работать. Поэтому не стоит жалеть «брошенного» отцом мальчика – сам себя он в тот момент вряд ли жалел. Впрочем…

Кристоф остается в столице совершенно один, с некоторой суммой денег «на обучение», которой на университет явно не хватит. Чувствует ли он себя потерянным? Одиноким? Разочарованным? Обижен ли на отца? Если честно, неизвестно, обещал ли Жан сыну что-то конкретное, или парень просто верил в то, во что хотел верить, втайне надеясь, что все может получиться. Учитывая обстоятельства, отец и так, похоже, сделал для него все, что мог, и даже больше. Уже в зрелом возрасте в одном из писем Плантен упоминает о том, что в юности хотел стать преподавателем или ученым – оба занятия подразумевают высшее образование[45 - Langereis (2014), note 8.]. Конечно же, он надеялся, что отец заберет его в Тулузу, как обещал, возможно, в тамошний университет, однако этого не произошло.

Так о чем же именно мечтал молодой Плантен?

Первые университеты появляются в Европе в XI веке. Самыми старыми считаются юридическая школа в итальянской Болонье, основанная в 1088 году, и медицинская школа в итальянском же Салерно, созданная в 1057 году.

Но это были, по сути, просто самостоятельные факультеты, не более чем с пятью преподавателями каждый, скорее, «протоуниверситеты». В XII–XIII веках учреждены первые настоящие университеты: в Париже (между 1150 и 1170 годом), Оксфорде (1167 год), Кембридже (1209 год), Саламанке (1218 год), Монпелье (1220 год) и Падуе (1222 год).

Эта первая волна основания университетов отлично укладывается во временные рамки так называемой Investiturstreit в Священной Римской империи – борьбы за инвеституру (право назначения епископов и аббатов) между светской и духовной властью, то есть между императором и папой римским. Епископы и аббаты на имперских территориях – все-таки правители, так что император считал их назначение своей прерогативой; папа же заботился об их лояльности церкви, поэтому приписывал данное право себе. В стремлении к независимости от Святого престола германские императоры задумались о необходимости иметь в канцелярии собственных специалистов, клерков и чиновников, умеющих читать, писать и знающих право; до сих пор эти функции исполняли ученые монахи.