Карамель. Новый Мир

– Фауста…

– Карамель, прекрати брать книги из домашней библиотеки, – скалится отец и велит зайти служащей с подносом в руках. Принимает кофе и отправляет девушку открыть вакансию на нового секретаря.

– Обрати внимание на лучших выпускников Академии, которые проявили интерес к Палате Социума, – добавляет отец.

– А что случилось с… – начинает было служащая, однако отец строг и невыносимо дерзок.

– Клементина, если хочешь и дальше носить кофе, а не искать новую работу, делай это молча.

– Разумеется, господин Голдман.

Женщина кивает и быстро уходит. Безучастность в её лице восторгает и заставляет вспомнить, для чего мы всё это делаем. Дверь закрывается. Тогда отец обращается ко мне:

– Что именно тебя удивило, дочка?

– Что ты без моего ведома и в мои неполные семнадцать (это ведь случилось намного раньше) отыскал в мужья какого-то старого хрена.

– Карамель! – взмывает отец. – Ещё только раз я услышу подобное…

– Сквернословие – меньший из ваших пороков, – спорю я. – Уж извини! Не так просто принять столько нового и необычного за одну беседу.

– Отчего ты решила, что Фауст стар?

– Такой должности и такого влияния (если сам Голдман побоялся пропустить его сообщения) в юные года не получить – всё приходит со временем.

– Я же сказал: он гениален. Он молод и умён. И рассудителен, а потому браком себя не оковал. К моменту, как подошёл бы твой брачный возраст, акции Голдман выросли, и ваш союз сплотил бы нас, укрепив фамилии на рынке.

– В каких твоих махинациях ещё задействована я? – растерянно вопрошаю. – Что ты придумал?

Отец нехотя бросает:

– Ты бы ни за что не пошла по моей должности, в Палату Социума.

– Не тебе решать!

– Социальный отдел не для тебя, дочка, ты антисоциальна, не замечала?

– И куда ты отправишь меня?

– Твой стол должен стоять где-то выше.

– Не выше Нового Мира.

– Может, в законодательном отделе. Вместе с Левиафан. Уж их ты знаешь?

– Знаю.

Отвожу взгляд. Прячу его в отцовских книгах, в стеллажах, в запечатанных за корешками и закованных чернилами историях. Случаем цепляюсь за томик с обозначенным доктором. Вот и герой романа! А про меня книга есть?

– Ещё вопросы, Карамель? – говорит отец.

– Для чего Свод Правил?

Недолго мусолит мысль и, глотнув кофе, решается:

– Для порядка. Для дрессировки, для подчинения – иными. А ты Создатель, ты вершитель, ты управленец. Можешь вырвать все страницы и впаять туда новые. По желанию.

– Но ведь это чёртов кирпич (и говорю я о законодательстве Нового Мира) указывает, как дышать…

– А у Боккаччо панацеей от всего была любовь и даже от чумы, дочка. Можно ли верить всему написанному?

– Чему тогда верить?

Отец бьёт пальцем по виску.

– Тогда не ошибёшься, дочка. Думай, твою мать. Всегда думай. Наперёд, но делай это.

– Я устала.

– Сегодня ты освобождена от занятий. Восстанавливайся, усваивай новую информацию. Никуда не ходи и ни с кем более не разговаривай, поняла? Вестник не читай, Новости не смотри, почту мою не трогай. Все звонки через Миринду – она будет отказываться от комментариев. Воздержись – люди позлятся и успокоятся: тогда мы оправдаем тебя.

– Ненавижу Новый Мир, – говорю я.

– Поверь, это взаимно.

Отец поспешно отключается. В кабинет заходит служащая – кланяется и говорит:

– Я набрала ванну, мисс Голдман, чтобы вы отдохнули.

– Спасибо, Миринда.

Выключаю отцовский экран, совладав с желанием открыть поспешно пополняющийся сплетнями Вестник, и иду в ванную комнату. Белая чаша наполнена до краёв, пар ползёт по кафелю и растекается по потолку. Смогу ли я ещё раз (хоть раз!) сказать: «Мы – ваши Создатели?». Раздеваюсь и ступаю в горячую воду. Ступни жжёт. Терпимо. Всё происходящее терпимо. Прижимаюсь оголёнными лопатками к раскалённой ванне. Пытаюсь расслабиться, но мышцы не позволяют; натянутые – словно струны – приковывают к акрилу и пребывание в истончающей ароматы масел воде становится пыткой. Глазами врезаюсь в рассыпанные по потолку светильникм и жмурюсь. Окунаюсь.

«Мы ваши Создатели!» – вторит голос над головой: слова разверзают город, а слоги рассыпаются и налипают на дороги, что скрещиваются паутиной.

«Мы будущее этого мира» – продолжает говорящий. Я с трудом открываю плачущие от соли глаза и наблюдаю ухватывающую воду: она стремится обнять меня; ощущаю удар волны.

«И если вы живёте…»

Вода наполняет лёгкие словно сосуд, но чья-то дрогнувшая рука не останавливается, а потому жидкость переливает через край, ощипывает, давит.

«…дышите нашим воздухом…»

Вскидываю руками к некогда молебному небу, но вместо того сталкиваюсь с бессердечной поверхностью воды.

«…едите нашу пищу…»

Я хочу закричать.