На коленях у меня лежит планшет, на планшете открыта электронная книга. Урок самостоятельного чтения продолжительностью в несколько часов, что может быть увлекательней? Вот только книги выбирала сама Академия, а потому читать их было тошнотворно; старая печать из кабинета Отца не сравнится с шаблонными сюжетами для школьников, в которых главными темами определялись служение государству и общественным целям. Разумеется, я поддерживала их…я поддерживала, а потому напитываться государственной пропагандой через книги не желала; во мне и так умещалась гордость и уважение к Новому Миру, не стоило подпитывать эти чувства.
Отвлекаюсь от чтения – слова плывут мимо, нет усидчивости – и смотрю на Ромео. Он дремлет, надо же. Экран планшета выключен, глаза у юноши закрыты. Перевожу взгляд на Ирис в другом конце аудитории. Кресла разбросаны по всему залу (зачастую чтения объединяют с другими курсами, а потому много посторонних лиц), рядом с каждым креслом стеклянный столик и графин с водой. Подруга смотрит в планшет продолжительно, внимательно. Слишком продолжительно и слишком внимательно; уже любой бы прочитал написанное там…Наблюдаю за Ирис – она не перелистывает страницы. Смотрит в горящий экран и размышляет о чём-то. Мне стоит беспокоиться?
Ловлю пристальный взгляд сидящей неподалёку девушки. Смотрю в ответ. Красивая и в этот же миг отталкивающая. Кудри беспокойно лежат на плечах, миндалевидные глаза голубого цвета пронзительно колют, горчичный плевок лежит веснушками на её носу и щеках. Она в курсе, что пялится? А то что подглядывать некрасиво?
Сама ты чем занималась, Карамель?
Продолжаю смотреть в глаза незнакомки. Ей известно (равно мне), что отвести взгляд равно проявить неуважение, а потому мы обе – как равные ученицы Академии – скованны этим негласным правилом.
– Карамель Голдман, – зовёт спасительный голос.
Или не спасительный, потому что звать на уроке не должен никто и никого. В дверях аудитории стоит женщина в форме Академии. Она, вытягивая верблюжье лицо, обращается к контролирующей нас преподавательнице:
– Разрешите вызвать Карамель Голдман?
– Разрешаю.
И вновь никто не интересуется причиной, потому что причина может быть только уважительной. Словно в трансе поднимаюсь из кресла и медленно подхожу к женщине. Она указывает за дверь. И мягко улыбается:
– Пройдём, Карамель Голдман.
Выхожу из аудитории – чувствую на спине взгляды иных учащихся – и замираю.
– Для начала представьтесь.
Кто она? Для чего сняла с урока? Надеюсь, в семье ничего не случилось и дурные вести не пожаловали сами…
– Ты не против поговорить? – интересуется женщина.
Негодую от обращения на «ты» и потому бегло кошусь в сторону. Разве мы знакомы? Хотя бы виделись? Вряд ли…
– Есть о чём? – кусаюсь в ответ.
– Не могу сказать, что на тебя есть жалобы… – словно бы издалека начинает женщина.
Перебиваю её:
– Не можете сказать – не говорите. Это серьёзное заявление, за него придётся отвечать головой.
– Я покажу документ, Карамель.
Женщина протягивает свёрнутый лист, призывающий на медицинский осмотр, и комментирует мою попытку за секунду прочесть всё там отпечатанное:
– Кое-кто очень беспокоится о твоём здоровье.
– Кто же?
Быстро перевожу взгляд на её лицо.
– Не могу сказать. Я обещала.
Обещала. Смешно. Обещания и клятвы, что они значат, если люди всё равно предают? Проклинаю Ромео и его длинный язык, я почти уверена, что он взболтнул лишнего, когда подавал жалобу на Тюльпан и её дружка.
– Что вам надо? – спрашиваю я.
– Пройти на медицинский этаж и побеседовать со мной. Я психолог Академии – возможно, мы виделись на элективах.
Не зря я там не бываю.
– Ты можешь стоять и не двигаться, а можешь вернуться в аудиторию, –объясняет женщина, – но тогда я сочту это отказом от ставшим (с сегодняшнего дня) обязательным осмотром тебя, Карамель. Ты умная девочка, всё понимаешь, а потому пойдёшь со мной.
Дьяволица права.
Огибаю женщину и двигаюсь к лифту.
– Долго вас ждать? – кидаю я.
Женщина заходит следом и жмёт на медицинский этаж. Он находится в самом низу Академии, под Администрацией. Теперь можно бить тревогу? Что я сделала или чего не сделала? Чем заслужила?
Проклинаю Ромео. Неужели он поведал о нашем с ним разговоре? Неужели во всём сознался, дабы умалить собственную вину? Неужели припомнил о моих проблемах со сном?
Нервно отдёргиваю юбку от платья и тут же сожалею о совершённом действии.
– Неужели ты, Карамель Голдман, стремишься привлечь чье-либо внимание?
– У вас шутки такие? – решаю напасть в ответ. – Зачем мне привлекать внимание, если мой отец – один из управленцев Нового Мира и заседает в Палате Социума, а моё лицо показывают по новостям чаще, чем вы получаете свои жалкие отчисления, именуемые зарплатой?
– Может, тебе не хватает внимания с определённой стороны? – настаивает женщина, пропуская оскорбления мимо. Удивительно. –Определённого человека? Я знаю, у тебя есть мальчик.
– Не мальчик, – перебиваю я. – Партнёр. Это слово – «партнёр». Если вы в самом деле специалист – используйте официальную терминологию.
– Ты, кажется, привыкла всё держать под контролем.
Лифт предательски долго едет. В самый низ Академии. Уверена, там нет окон.
– Если вы нет – сочувствую. Новый Мир не приемлет слабаков.
И я пожимаю плечами.
– Смотря что ты считаешь слабостью.
– Я? Моё мнение не важно – важно мнение государства. Верно? Не отвечайте. Верно. Новый Мир определяет, Новый Мир решает – мы, заботясь о его сохранности и уважая его ценности, следуем. Верно? Не отвечайте.
– Верно, – эхом гудит женщина. Лифт останавливается. – Проходи, Карамель.
– Моему отцу известно, что я здесь?
– Ты самостоятельная личность, Карамель, ты индивидуальность. К чему вопрос? Для чего разрешение отца, если есть официальное постановление?