Далекое Близкое

Я немного помялся, так и оставшись стоять возле «своего» края центрального стола, но все же рассказал про сон, умолчав только про лестницу. Впрочем, ирландец тоже этот эпизод не упомянул.

– Кошмары? – не без сарказма поинтересовался Профессор. – Пустота? Микки, что у вас было по психологии в университете? Кошмары, это продукт деятельности человеческого мозга. Неприятные эмоции и впечатления, испытываемые человеком, неразрешенные внутренние конфликты нейтрализуются во сне при помощи эдаких ночных «фильмов ужасов». Тем самым мы получаем психологическую перезагрузку, избавляемся от излишней нервозности и стресса. Это не удивительно, учитывая, насколько опасное предприятие мы с вами затеяли.

– Я тоже видел это, – негромко проговорил ОТул, – и слышал, между прочим. Какие там кошмары снятся коллективно? И кстати, мы только что чуть оба на лестнице с нижнего отсека не заблудились. Это вам как?

Пожалуй, стоит тоже присесть за стол. Ноги держали плохо.

– Все успокойтесь! – мрачно продолжил Профессор, он больше не улыбался, наоборот глаза его поглядывали настороженно. – Похоже на то, что у вас острый психоз, так бывает. Коллективная галлюцинация. Предполагалась вероятность такого развития событий. У нас в аптечке есть кое-что на всякий случай. Успокоительное. По одному уколу, и все придет в норму.

– Я не позволю колоть себе какую-то дрянь! – заворчал ОТул, как большой лохматый пес.

– Я тоже не уверен, что это – хорошая идея, лао ши, – заметил Флегматик, – мы не понимаем, что происходит. Вдруг станет еще хуже? К тому же, сможет ли наш техник управлять своей, э-э-э… «шарманкой» под успокоительным? Я не уверен, лао ши. Мы, разумеется, летим на автомате, но… – он выразительно замолчал, снова изобразив на лице эту свою стеклянную вежливую улыбку.

А вот я малодушно готов был согласиться на любой укол. Не так жутко было даже видеть чертову лестницу, как ждать, когда нечто подобное повторится. Ожидание – всегда страшнее, потому что разум пытается приготовиться, и для этого проигрывает множество разных сценариев одного кошмара, желая для каждого подобрать подходящее решение заранее. И все равно – ни за что не угадаешь. Я тогда пребывал в странном заторможенном состоянии, когда окончательно перестаешь понимать – спишь ты или нет.

А что, если я и не летал ни на какой Марс? Господи, гиперпрыжок. Глупость какая… Будто из science fiction термин-то. Может, я просто попал, скажем, в аварию и теперь лежу в коме? А разум тем временем показывает страшные картинки?

Ну не может растягиваться лестница. Это совершенно приземленный, материальный, конкретный кусок металла!

Приземленный в космосе. Ха-ха. Смешно.

– Ладно, – согласился наконец ученый, вырывая меня из плена мечущихся мыслей, – подождем. Но давайте хотя бы не будем ходить по одному, никто не знает, когда у вас может начаться обострение.

– Я не псих, – покачал головой ОТул, – там, – ирландец с остервенением ткнул пальцем в сторону потолка, – что-то есть. Мы тут не одни.

– Стыдитесь! Вы – ученый! Эти дремучие суеверия…

– Я – инженер, во-первых. И вырос в Ирландии. Я говорю вам – там что-то есть.

– Что?! Что там может быть? Инопланетяне?

ОТул побагровел, набрал воздух в грудь, но ответить так и не успел.

Тук-тук.

Никто не хотел смотреть наверх. Ну серьезно, все эти постукивания – наверняка треск обшивки, и если не смотреть, то нормальное логичное объяснение оставит ваш разум в рамках привычного. Не скажу – обыденного, но хотя бы привычного. Но конечно же все подняли взгляды на потолок.

Диафрагма была открыта.

Пустота смотрела на нас.

Два круга замкнули весь мир для нас тогда, и я чувствовал это, как никто остро, то ли из-за молодости своей, то ли из-за душевной организации. Круг внизу – стол, за которым сидели астронавты, живой, освещенный, материальный, созданный и предназначенный для людей. Для живых. Круг вверху – заглядывающая внутрь корабля чернота, холодная, пустая, жадно всматривающаяся в нечто для нее совершенно незнакомое – в живых людей. И нас, и ее интересовал больше всего сейчас один вопрос – сможет ли она проникнуть внутрь?..

Но сколько же в этой черноте красок. Нет серьезно. Да вы хоть представляете сколько оттенков чёрного существует? Чёрный, эбонитовый, мокрый асфальт, ониксовый, чернильный, нефтяной, полуночный… тот, кто говорит просто «черный» – ничего не понимает. Наверху скручиваются жгуты разного цвета, кипят, плавятся. Живые и жуткие.

– Кто открыл купол? – проговорил наконец Профессор, голос его охрип, будто ученый большую часть своей жизни провел с сигарой в зубах.

– Не я, лао ши, – покачал головой Флегматик, теряя привычную фарфоровую невозмутимость, – сейчас закрою.

Общий вздох облегчения нарушил тишину, когда раздалось короткое рассерженное гудение затворной автоматики, и страшный черный глаз наконец-то закрылся. А я понял, что все это время пытался задерживать в легких воздух, как перед прыжком в воду, а вдохнул полноценно только сейчас.

– Ладно, – проговорил я, стараясь не обращать внимания, как дрожит что-то в горле, заставляя тоненько вибрировать связки, – судя по таймеру нам осталось еще часов восемь. Скоро все закончится.

– Так или иначе, сяо хо-цзы, – негромко отозвался Флегматик, и на какой-то миг в его голосе послышалась обреченность пополам с непонятным злорадством.

– Прекратите! – рявкнул неожиданно ученый. – Как вам не стыдно!

Я невольно вздрогнул от резкого окрика и обернулся, но гнев начальника был направлен явно на кого-то другого… ОТул?..

А ОТул сложил руки у мощной груди и что-то едва слышно бубнил себе под нос. Что-то похожее на «спаси» и на «Патрик», а значит…

Да он же молится! Ничего себе…

Выглядела эта картина жутко и тоскливо, до того, что выть хотелось. Всю дорогу ирландец казался нерушимой скалой здравого смысла пополам с цинизмом. Баньши и лепреконы наверняка разбегались прочь при одном его приближении, пока он жил в своем фамильном поместье до Стенфорда. Ему ломали нос в драках столько раз, что пластические хирурги уже не брались исправлять. Он ходил на яхте через Атлантику и погружался на дно океана. И вот гранит оказался глиной, рассыпающийся при встрече с пустотой в пыль.

А может, нет? Может, наоборот? Жизнь в последней на Земле стране чудес обучила его интуиции, звериному почти чутью – «вот теперь – хана»? И теперь он единственный в полной мере ощущает, что там – за тоненькой диафрагмой из фольги – смотрит на них Сю Хао, зубы которого похожи на пилы, заточенные до бритвенной остроты.

Профессор не понимал. Он не ощущал присутствия того неведомого, древнего, пахнущего нефтью. Поэтому ученый принялся трясти техника, выкрикивая что-то про «стыд» и «разум». Тот с яростью раненого животного оттолкнул шефа, и худое тело, словно в замедленной съемке, рухнуло, неловко взмахнув руками, словно кукла, сломанная злым ребенком. Я все видел, осознавал, но снова не мог пошевелиться, замер в оцепенении, словно и вправду все вокруг потеряло реальность. Флегматик попытался подхватить старика, едва успел удержать от падения, зато зацепился ногой за основание кресла и неловко упал сам, коротко вскрикнул. Проф умудрился смахнуть со стола кружку – ту самую, с которой все началось, с единорогом, и вот уже весь пол в розовых осколках, а под плечом азиата по ребристому пластику растекается темное пятно крови, обрисовывая темно-красным короткие полосочки узора.

Прошел один миг – миг, когда все застыли, не понимая толком, что происходит, но в тот раз именно ирландец пришел в чувства быстрее всех. ОТул отбросил свою бессмысленную теперь отрешенность и попытался приподнять программиста.

– Снимайте куртку, – потребовал Профессор, – я за аптечкой. Я сейчас! Вытащим осколок, перебинтуем. Все нормально. Все нормально!

– Да, я понимаю, да.

– Это царапина.

– Черт! Должно быть прямо так больно?

Техник стащил с программиста куртку, а потом и тонкую черную водолазку, удивительно быстро пропитывающуюся красным. Флегматик оказался худым и жилистым, будто бы высушенным. По золотистой коже то и дело пробегали волны мурашек – атавистическая попытка поднять шерсть дыбом. Крупный осколок торчал чуть повыше левой лопатки.

– Идиотская рана, дружище, – ухмылялся ирландец, – порезался рогом единорога. Ничего, сейчас мы… Стажер! Давай воду и пару хлопковых полотенец!

Я вытащил из ящика в столе белый практически стерильный рулон хлопка и оторвал несколько полос. Чистая питьевая вода была в бутылке в пищевом автомате.

– Так, Флег, дерну сейчас – чем есть, – он выразительно качнул все теми же захваченными из двигательного клещами, – вернется Проф – продезинфицируем рану. Идет? Пока вытащим, промоем и зажмем просто. Мик, кусок оторви. Четвертинку. И держи пока.

– Да не тяни уже, – глухо проговорил азиат, наклоняясь лицом к коленям и упершись ладонями в пол, – давай!

Широкие плоские «губки» клещей неловко скользили на мокром от крови осколке, но все же подцепили. Дернули. Вытащили. Края раны разошлись, как шов на треснувшей одежде, и вот уже кровь залила и плечо, и спину. Металлический сладковатый запах пропитал все, заглушив нефтяную отдушку. Кровь. Еще живые клетки, которые на самом деле уже мертвы.

Азиат замычал что-то, вцепившись зубами в рукав своей куртки.

– Стажер! Да лей уже!

Струя воды потекла по коже, и ОТул, аккуратно и ловко зажав рану тампоном из оторванного куска хлопка, принялся споласкивать кожу.

– Так, щас проверим, насколько остальная твоя шкура цела… Отлично. Вроде больше ни царапины. Мик, полотенце!