Ведьмин дом

– Не приходил, – я устала слушать о том, как брат наплевал на сестру. – Пойду в комнату.

Хотелось отдохнуть. Я чувствовала усталость, будто проработала день.

– Хорошо. Я пока приготовлю бранч, – мама чмокнула меня и заспешила на кухню.

Наша семья была богатой, мы могли позволить себе кухарку. Однако мама обожала готовить сама и всегда говорила, что нет вкуснее еды, приготовленной с любовью. Ни один повар не сумеет вложить столько души в блюдо, сколько вложит мать. Она лукавила, поскольку иногда заказывала ужин в любимом ресторане. Килиан порой подшучивал над ней. Ел с недовольным выражением и высказывал неприязнь по поводу того, что в блюдах не чувствовалась материнская любовь. Мама злилась, папа хохотал.

Сегодня шестое сентября. Через неделю тринадцатого у меня день рождения. Я предчувствовала: родители уже готовились к грандиозному празднику. Как-никак мне исполнится двадцать пять лет, а я не помню год жизни, поэтому не способна принять тот факт, что мне двадцать пять. Я все та же двадцатичетырёхлетняя девушка, которая собиралась закончить практику, открыть офис и работать психологом. Мы с папой выбрали место, где я бы принимала пациентов, но мечты остались дымкой в прошлой. Я так и не спросила, чем занималась целый год. Боялась услышать, что я ничего не добилась и сижу на шее родителей, продолжая выкачивать из них деньги.

Розоватая дверь встретила меня табличкой «Осторожно злая Рири». Когда Жужу освоила фотошоп, первым делом она написала красивым шрифтом эти слова. Распечатала, заламинировала и приклеила на дверь. Килиан пририсовал зеленым фломастером череп, а папа, словно подросток, прилепил мою фотографию, на которой я плачу, открыв рот на пол лица, а в ноздре шариком раздулась сопля.

У меня началась истерика. Давно я так не смеялась.

Я открыла дверь и окунулась в иной мир. Комната была моей, но в то же время и не моей. Нет, ничего не изменилось, оттого и стало не по себе. Бежево – коричневые обои с громоздкими цветами казались чересчур старомодными. Такие узоры больше подошли ли бы покоям, где живёт престарелая дама. Ажурная лепнина и огромная хрустальная люстра на потолке кричали о том, что им тут не место. Тяжёлые шторы, готовые упасть вместе со стеной, не давали свету пробраться внутрь. Это радовало. Я поняла, что темнота мне по душе.

Кремовая занавеска из плотной ткани крепилась к потолку над кроватью, напоминая балдахин. Сама кровать прискакала из музея викторианской эпохи. Белое мягкое изголовье и дощечка у ног держались на тонких позолоченные колоннах. Им под стать лежало покрывало с завитушками, а на нем шесть подушек в белоснежных наволочках с оборками. По краям кровати разместились круглые бело – золотые столики на длинных ножках. А них лампы с абажурами. Напротив кровати стояло трюмо песочного цвета с большим зеркалом в золотой раме и мягкий стул с деревянной резной спинкой, в виде тюльпанов. Справа вдоль стены виднелся шкаф, забитый не одеждой, а хламом. До сих пор не знаю, зачем я его поставила, ведь у нас была гардеробная.

Я глубоко вдохнула и зашагала в ванную комнату, что скрывалась за дверью рядом с кроватью. Розовое царство с ванной для королевы. Зеркало на всю стену демонстрировало мои изъяны. Я открыла кран и умылась. Взяла махровое пушистое полотенце, на котором вышили инициалы «Кира Э». Мама заказывала полотенца для каждого члена семьи отдельно. Выдвинула ящик, достала деревянную расчёску в виде пиона и расчесала сальные волосы. Стоило бы искупаться, но не хотелось ощущать колкие капли воды на израненной коже. Посмотрела на бутылки с различной пеной и солью, которые пахли одинаково кисло. Раньше я любила ароматы цитрусовых, сейчас они вызывали отвращение.

Я вышла из ванной, прошла к кровати, села и услышала мелодию из детства.

Отец не испытывал тягу к современным музыкальным аппаратам. Он предпочитал слушать песни на пластинках. Эта привычка досталась ему от отца, а тому от его отца. Папа никогда не расставался со старым золотым граммофоном, хранящим вековую пыль и отголоски предков. Отец говорил, что только винил способен передавать истинные голоса и затрагивать струнки души. Только пластинки даровали удовольствие от чистого звука, который залезал под кожу, лился по венам и доставал до сердца. Музыка – это яд и лекарство для больного. Правильная мелодия оживит и даст желание жить, а неправильная может погубить хрупкий сосуд, заполненный чувствами.

Отец был лучшим дегустатором музыки.

Сегодня пятница. Я совсем забыла, что по пятницам отец включал одну и ту же песню «Can’t help falling in love», которую пел Elvis Presley. Я выбежала из комнаты, спустилась в прихожую и тайком заглянула в зал.

Там были они.

Родители кружились в танце. Никого не замечали, отдались сладкому потоку. Я обожала наблюдать за ними исподтишка. Любовалась, как мама закрывала от удовольствия глаза, а папа нежно целовал ей щеки. Их руки и тела словно сливались воедино. Они порхали над бренной землёй, улетали туда, где жила любовь и забота. Я мечтала, что когда-нибудь у меня будет также, что встречу того, кто будет каждую пятницу приходить домой в обед лишь для того, чтобы потанцевать со мной. Кто будет напевать мне на ухо слова, которые заставят душу петь.

Take my hand.

Take my whole life too.

For I can"t help falling in love with you.

Из главной гостиной послышался рев мотора. Килиан решил поиграть в гонки. Я ещё раз взглянула на счастливых родителей и направилась к брату. Он раскинул ноги на диване и, сморщив лицо, стучал по кнопкам джойстика. Мамин плед свалился на серый ковёр, украшенный ромбами. Несколько подушек улетели в угол комнаты, а обшарпанный синий прямоугольный стол, сотворенный папой, отдалился ближе к камину, что занимал чуть ли не всю стену. Я безумно любила этот камин, обрамленный камнем орехового оттенка. На Рождество мы собирались возле него, садились на огромный дугообразный диван и смотрели рождественские фильмы.

Телевизор размером с бильярдный стол облюбовал верх над камином и практически всегда работал, создавая белый шум. Я поглядела наверх и заметила, что мама повесила две новые каскадные люстры, которые едва не свисали до пола. Позади дивана обнаружились лампы, напоминающие засохшие ветки. Окна выходили на задний сад, где виднелись цветы и качели. Но самым любимым для меня был балкон с темно коричневыми перилами. Он расположился над гостиной, и там стояли кресла, словно сделанные из сахарной ваты. Мы с мамой могли проводить там весь день, читая книги.

– Чего тебе? – спросил Килиан, не взглянув на меня, конечно, он же лидировал в гонке.

Брату восемнадцать, и он сильно походил на отца в молодости. Только папа был джентльменом даже в юном возрасте, а Килиан – раздолбай. Каштановые волосы торчали в разные стороны и закрывали красивое смуглое лицо. Глаза брата собрали в себе несколько цветов. Серый, голубой и зелёный. Тонкий, но внушительный нос у него был в отца, а у отца в деда. О да, таким носом можно было клюнуть, но мне всё нравилось. Килиан постоянно сжимал губы, отчего те становились узкими и безобразными. А ещё он любил их жевать. Отвратительное зрелище. Казалось, он сожрал красноту, ибо губы стали бледно-розовыми. Килиана считали самым симпатичным мальчиком в лицее. Ещё бы.

– Как дела? – я присела на край дивана.

– Все окей.

Как же меня бесила фраза «все окей».

– Мне жаль, что вы расстались с Элизабет, – я всегда старалась называть её полным именем.

– С кем? – Килиан на долю секунды приподнял бровь.

– С Лиззи, – я растерялась.

– А, да. Печально, – ответил он, но я не ощутила и крупицу печали.

Врунишка.

– Ты поэтому не навещал меня? – я решила подсесть к нему поближе.

– Отойди, ты мешаешь! – крик Килиана заставил съёжиться.

Мне сделалось не по себе, словно я пытаюсь втереться в доверие к незнакомому человеку.

– Ладно. Ладно, – я подвинулась обратно.

– Не хочу говорить о Лиззи или о чем-то ещё. Я занят. Уходи! – он сказал это с такой злостью, что кольнуло в груди. Я едва не заплакала. Слезы застряли в гортани, и накатила осязаемая боль.

– Ладно, – я с трудом взяла себя в руки и вышла из гостиной.

– Черт! Все из-за тебя, Рири! – я вздрогнула от ора Килиана. – Я проиграл из-за тебя!

Может, я действительно сделала нечто ужасное? Даже брат меня ненавидел.

В крохотном зале продолжал петь Elvis Presley. Доносился радостный визг мамы, наверное, папа поднимал её на руки и кружил.

Я поднималась по лестнице и ощущала обиду вперемешку с несправедливостью и ещё нечто незнакомое, напоминающее желание то ли мстить, то ли выпрашивать прощение, причём, встав на колени. Ни того, ни другого я никогда не делала.

Очутившись на втором этаже, я передумала идти в покои и побрела в гардеробная. Надоело ходить в одежде Барби.

Мама обустроила гардеробную в конце коридора. Пространство сияло от избытка света и персиковых тонов. Тут было столько выдвижных ящиков и шкафов, что не сосчитать. Мамины наряды занимали больше места, чем мои, папины и Килиана. Хотя сторона брата отличалась искусным беспорядком. Он никому не разрешал складывать свои вещи, говорил, что все лежит как надо, а если мы влезем, то он потом ничего не найдёт. Моя одежда висела рядом с маминой. Я подошла поближе и едва не взвыла из-за обилия нежных цветов. Платья, юбки, кофты, рубашки были с оборками, кружевами и ещё кучей кукольной атрибутики. Как я носила это раньше? И что сдвинулось в разуме, что я изменилась?

Придётся менять гардероб.

Глава 2. Тень

Я проснулась от толчка. Комнату залил мрак. Я провела рукой по простыне, выискивая телефон, но не нашла. Вспомнила, что не задумывалась о сотовом, как вышла из комы. Раньше я без него не могла. Наверное, старый телефон сломался. Наверное? Сто процентов разбился, и надо купить новый. Какая странная жизнь. Без телефона мы не знаем, сколько времени. Под кроватью прятался ноутбук и планшет, но доставать их было лень. После часа, проведённого в гардеробной в поисках чего-то стоящего, я, видимо, пришла в спальню и уснула.

Заставила себя встать. На полу возле кровати валились кофта и юбка. Я пнула вещи и направилась в ванную комнату, чтобы искупаться. Лежать и отмокать в тёплой воде не собиралась, но решилась постоять под душем. Я быстро натерла кожу до красноты, помыла голову раз пять, закончила с водными процедурами и подошла к запотевшему зеркалу. Провела по стеклянной глади рукой, и сердце с грохотом упало в пятки. Никогда в жизни я не орала так сильно от ужаса. Я описалась, затряслась и упала, стукнувшись головой о мраморную стену. Гора полотенец свалилась сверху. Я закрыла лицо руками и забилась в угол. Мне было страшно смотреть. Страшно от того, что снова могла увидеть женщину с сероватым оттенком кожи. Женщину, которая пялилась на меня в зеркале.

– Кира! – голос мамы сначала раздался вдалеке, а потом приблизился. – Доченька! – она дотронулась до меня нежными пальцами.

Я вцепилась в неё и разрыдалась на груди. Мама гладила мокрые волосы и без умолку повторяла, что все в порядке, хотя не знала о произошедшем. Меня лихорадочно трясло, как больного с припадком. Затылок заныл, наверное, задело рану при ударе.

– Кэтрин! – в комнату ворвался папа. – Пчёлка! – прошло несколько секунд, пока папа сообразил, где мы прячемся. – Что стряслось? – он, наконец, вошёл в ванную, но я так и не решилась отпустить маму.