– Она заперта, – заявила она. – И я ничуть не удивлюсь, если у Мальзельо окажется ключ… Ох, я совсем забыла! Ведь нынче среда! Я должна сегодня пить чай с отцом в большой галерее! Мне надо бежать домой переодеваться. Мы исследуем это место в другой раз.
– Если ты еще не передумала вступать в Чердачный клуб, – сказала Эмили, когда они забрались на венецианскую террасу, – мы с Уильямом будем ждать тебя в десять часов на верхней площадке главной лестницы.
– Увидимся! – из последних сил выдохнула Ада и помчалась дальше – в сторону своей гардеробной. Вечерний наряд для среды уже ждал ее. Она мигом накинула венгерское платье и жакет, а затем влезла в громоздкие башмаки. Часы двоюродного деда[5 - Часы на каминной полке в Адиной спальне были подарком лорду Готу от брата его дедушки, часовщика-любителя по имени Малый Бен. Он дрессировал мышей, чтобы те заводили часы и смазывали их.] на каминной полке в ее спальне пробили пять.
«Я не должна опоздать! Я не должна опоздать! Нельзя опаздывать!» – шептала себе под нос Ада, несясь по коридору и старясь грохотать башмаками как можно больше. Подойдя к большой галерее, она затопала ногами изо всех сил.
– Входи, – произнес лорд Гот спокойным и учтивым голосом.
Ада, печатая шаг, вошла в комнату. От ее движений дрожали чайные чашки.
– Да-да, я тебя вижу, – сказал лорд Гот. – Можешь больше не топать.
При этом, заметила Ада, он старался не смотреть на нее.
– Проходи, – продолжил отец, – и налей чаю.
Лорд Гот сидел в одном из крылатых кресел под высоким окном. Он был облачен в сапоги и бриджи для верховой езды, синий фрак с меховым воротником и манжетами. На шее у него красовался один из тех великолепных шелковых галстуков, что были введены в моду самолично им: в его честь их так и называли «готическими». Он сидел, заложив ногу за ногу. На коленях покоился идеально начищенный мушкет.
Ада сделала небольшой книксен, обратив внимание, что глаза отца беспокойно мигнули, встретившись с ее собственными.
Он отвел взгляд и, пока Ада наливала две чашки китайского чая из стоящего на столе серебряного чайника, изучал портреты предков, висевшие на стене галереи. Ада протянула одну чашку отцу и уселась в пустующее кресло с другой чашкой в руках.
Поначалу они молчали. Но Аду это ничуть не беспокоило. Лорд Гот был знаменитейшим английским поэтом, и Ада очень гордилась отцом. Она сделала глоток китайского чая.
Лорд Гот взглянул в высокое окно на пригибающуюся под ветром зеленую траву оленьего парка. Вдалеке, в лучах клонящегося к закату солнца, мирно паслось стадо безумно дорогих пестрых китайских оленей.
Затем лорд Гот поместил свою чашку на столик и окинул задумчивым взором безукоризненную лепнину большой галереи.
– Мальзельо доложил мне о пропаже его любимой мышеловки, – сказал он наконец спокойным и учтивым голосом. – Сомневаюсь, впрочем, что тебе что-нибудь об этом известно.
Ада уставилась в свою чашку.
– Не нравится мне Мальзельо, – сказала она тихо.
– Мальзельо никому не нравится, – согласился лорд Гот. – Но он в Холле дольше, чем кто-либо в состоянии вспомнить. И к тому же, – продолжил лорд Гот, – он мне необходим для комнатной охоты. Так что, пожалуйста, никаких больше хождений вокруг Купальни Зевса.
– Купальни Зевса?
Зеленые глаза Ады сверкнули любопытством.
– В заброшенном крыле, – пояснил лорд Гот, поворачиваясь наконец к дочери. – Ее возвели для третьей леди Гот. Там Мальзельо держит своих комнатных фазанов.
Лорд Гот запнулся. Ада увидела, как по лицу ее отца пробежала привычная ей тень боли и грусти.
Он поднялся и, подхватив мушкет, подошел к окну.
– С тех пор как мисс Делакруа нас покинула, ты слишком много времени предоставлена сама себе, Ада, – спокойно сказал он. – Я полагаю, самое время позаботиться о новой гувернантке.
Ада вздохнула и поставила свою чашку на стол.
– А теперь, с твоего позволения, – продолжал лорд Гот холодно, – мне нужно немедленно пострелять в садовых гномов.
Ада вышла из галереи и отправилась в свою комнату, где ее уже ждал ужин.
Приподняв серебряную крышку с серебряного подноса, она обнаружила на нем фирменный сырвич (два ломтя хлеба с ломтиком «Голубого громмера» между ними), яблоко из кухонного сада и стакан отвара бузины.
– Уверен, пахнет восхитительно, – раздался тоненький голосок совсем рядом.
Ада посмотрела вниз и увидела Измаила, слабо переливающегося на турецком ковре.
– Но поскольку я призрак, я не чувствую запаха. И аппетита у меня нет, – добавил он грустно.
– Ты где пропадал? – спросила Ада.
Измаил пожал плечами.
– Там-сям, – ответил он неопределенно. – Но я всегда буду возвращаться сюда. Потому что, похоже, ты единственное живое существо, которое меня видит и слышит.
Он снова пожал полупрозрачными плечами.
– Уж не знаю, почему так вышло, но я вынужден к тебе все время являться.
– Не беспокойся, – ответила Ада, проникаясь к бедному мышу все большей симпатией. – Являйся ко мне, когда заблагорассудится, если тебе от этого легче.
Призрак мыши вздохнул.
– Ты очень добра, – сказал он горестно.
Пока Ада ужинала, сидя на кушетке, Измаил поведал ей о своей жизни. Он покинул дом юным мышонком, попал на море и пережил множество приключений.
– …а там я подружился с двумя попугаями и туканом… – рассказывал Измаил, когда часы на каминной полке пробили десять.
– Пора! – воскликнула Ада.
Она соскочила с кушетки и подбежала к ножкам своей кровати о восьми столбиках. Там она прятала свои мягкие черные тапочки.
– Я должна идти, – сказала она. – У меня встреча с друзьями на чердаке. Не думаю, что тебя это заинтересует.
– Я был бы счастлив пойти с тобой, – отвечал Измаил. – Не беспокойся: я буду сидеть тихо, как мышка.
Глава пятая
да на цыпочках взбиралась вверх по парадной лестнице – но чем больше она старалась, тем хуже у нее это получалось. Ей казалось, что каждая ступенька, ведущая на мансардный этаж, скрипела и стонала под ее ногами.
– Отлично, – сказала Эмили Брюквидж, поджидавшая Аду наверху. – Я совсем не слышала, как ты подошла.
Ада обратила внимание, что на Эмили по-прежнему ее широкие мягкие тапочки для улицы. По стене пробежала рябь, и от нее отделился Уильям. «Оденься, Уильям!» – приказала ему сестра. Еще одно колыхание обоев, Уильям исчез в тени и через мгновение появился снова – на сей раз в развевающейся ночной рубахе.