Золотая пряжа

Стеклянная крыша павильона переливалась всеми цветами радуги. Так пожелала Фея, чтобы деревцам, которые она велела насадить между мраморными плитами пола, хватало солнца. Саженцам всего несколько недель, но они уже царапали прозрачный потолок, а покрытые цветами ветви заслоняли стены. И все вокруг нее росло и плодоносило, словно она была сама Жизнь. И ее платье казалось сшитым из листьев.

– Странный узор на вашей груди, – заметила Фея. – Олень уже зашевелился?

Она видела то, что скрыто от остальных. Ее тень на мраморных плитах была черной, как лесная почва близ домика деткоежки.

– Императрица желает вас видеть.

Напрасно Доннерсмарк приказывал себе не смотреть на нее, взгляд Феи приковывал, не давая опустить глаза.

– Зачем?

Почти звериным чутьем посланник почувствовал исходящий от нее гнев.

– Ребенок жив, передай ей. И скажи, что она умрет, как только его не станет. Я нашлю на нее моль, и гусеницы будут окукливаться под ее кожей. Ты понял? Слово в слово, и не торопись… Соображает она так же туго, как скоро гневается. Ступай!

Тени за деревьями зашевелились. За шелковым диваном, на котором, как говорили, Фея никогда не лежала, замелькали фигуры волков и единорогов. Зашипели змеи на коврах, которые Кмен нарочно для нее выписал из Нагпура. Они не предназначались для стен, построенных руками смертных. Но этот гнев означал боль, и ее боль тронула Доннерсмарка сильней, чем красота. Он застыл, не в силах сдвинуться с места, и только не мог взять в толк, что делал король в кукольной спальне Амалии, в то время как она ждала его здесь.

– Ну, что еще?

Теперь ее голос звучал мягче. Под ногами Доннерсмарка плиты пола проросли цветами.

Он развернулся.

– Приходи, когда олень оживет, – бросила она ему вслед. – Я научу тебя укрощать его.

Он почти не видел стражей, распахнувших перед ним двери.

Спотыкаясь и прижимая руку к изуродованной груди, Доннерсмарк вышел на широкий двор. Оба солдата посмотрели на него вопросительно. Доннерсмарк заметил мелькнувшее на их лицах облегчение от того, что он вернулся один.

Бессонница

Четыре утра. Лиса считала удары колокола церкви на рыночной площади. Она спала в комнате Джекоба, как и всегда в его отсутствие. Постель хранила его запах, или ей так только казалось. Вот уже несколько месяцев, как Джекоб уехал из Шванштайна. Последний пьяница вывалился на рыночную площадь прямо под ее окнами. Доносящиеся снизу звуки означали, что Венцель убирает со столов грязные стаканы. В соседней каморке кашлял во сне Ханута. Венцель говорил ей как-то, что старику нездоровится в последнее время, но того, кто скажет об этом Джекобу, Ханута собственноручно утопит в бочке с самым кислым вином. На его месте Джекоб сделал бы то же самое. Два сапога пара – и каждый изо всех сил старается не показывать, как много для него значит другой.

Но когда старик велел ей привести к нему Альму Шпитцвег, Лиска поняла, что дела его действительно плохи. Старый охотник за сокровищами на дух не выносил ведьм, ни темных, ни светлых. Они внушали ему страх, но он скорее отдал бы на отсечение оставшуюся руку, чем признался в этом. Однако что ему оставалось после того, как доктор из Виенны оказался бессилен, окончательно утвердив старика во мнении о бесполезности горожан?

Старая ведьма питала к Хануте ответную неприязнь и, вдобавок ко всему, до сих пор пеняла за то, что он обучил Джекоба своему разбойничьему ремеслу.

В эту ночь она явилась снова. Лиска почувствовала запах тимьяна, медуницы и ведьминой мяты, а кашель Хануты понемногу начал стихать. Альма бросала в зелье несколько шерстинок своей кошки, но об этом Альберту Хануте лучше было не знать. Снаружи залаяла собака, и Лиске почудился писклявый голосок дупляка. Она запустила руку под подушку, чтобы нащупать шкуру. Со дня возвращения Лиска надевала ее всего два раза, и каждый отнял у нее несколько лет жизни. Она все еще надеялась, листала магические книги в библиотеках, где Джекоб наводил справки о потерянных сокровищах. Но в книгах говорилось, что оборотни умирают молодыми, если только вовремя не сжигают шкуру. И Лиска стала приучать себя к человеческому облику.

Совсем недавно она гуляла в компании Людовика Ренсмана и Грегора Фентона, вот уже в который раз просившего ее позировать для рекламной фотографии. Эти снимки, так восхищавшие горожан, Грегор выставлял в витрине своего ателье. Ни один из спутников Лисы ничего не знал о ее шкуре. В Шванштайне эта тайна была известна только Венцелю и Хануте.

Когда Людовик попытался поцеловать Лису, она оттолкнула его, пробормотав извинения. Иначе как было объяснить, что за воспоминания будят в ней его робкие поцелуи, – о темной карете, красной комнате и молоке страха, ее собственного страха… С некоторых пор любовь в ее сознании оказалась неразрывно связанной со смертью и страхом – последний подарок Синей Бороды.

И ни малейшего шанса уснуть.

Лиса откинула одеяло, под которым так часто грелась рядом с Джекобом, и схватилась за платье. Оно насквозь пропиталось запахом другого мира, и даже Кларе не пришло в голову его постирать.

Из комнаты Хануты не доносилось никаких звуков, и снаружи все было тихо, если не считать возни двух дупляков, затеявших драку из-за хлебной корки. Лиса высунулась в окно прогнать их, пока не разбудили больного, и тут на пороге по явилась Альма. Полумрак добавил ей морщин. Как и все ведьмы, Альма умела принимать облик молодой девушки, однако не любила скрывать свой возраст. «Мне нравится выглядеть на столько лет, сколько мне есть», – повторяла она, когда кто-нибудь имел глупость спросить ее о причине.

Альма улыбнулась Лиске усталой улыбкой, хотя ведьме-то было не привыкать к бессонным ночам. Она лечила скотину и детей от болезней тела и помрачения ума. Звали ее и когда подозревали порчу. Женщины особенно доверяли Альме, больше, чем доктору из города. Кроме того, на сотню миль вокруг она была единственной знахаркой, если не считать деткоежек из Черного леса, век за веком дремавших в своих болотах, подобно жабам.

– Как он?

– Чем мне тебя утешить? Он слишком поздно расстался с бутылкой, чтобы дожить до глубокой старости. Сбить кашель – вот все, что я могу. Хочет большего – пусть обращается к деткоежке. Но он не при смерти, что бы он там ни думал. Ох уж эти мужчины! Стоит пару ночей помучиться кашлем – как в дверях мерещится призрак с косой. С тобой-то что, почему не спишь?

– Ничего.

– Поначалу Джекоб неделями не спал после перехода. Это твой первый раз? – Альма поправила седые волосы, густые, как у молодой женщины. – Да, я знаю про зеркало, только не говори Джекобу, он боится слухов. Он у брата?

Лиса сама не понимала, чему удивляется: Альма жила на этом свете, когда еще на месте шванштайнских руин стоял замок.

– Он собирался вернуться через несколько дней…

– Что для Джекоба совсем недолго, – закончила за нее ведьма.

Они обменялись улыбками, которые, конечно же, не понравились бы Джекобу.

– Если он задержится, нам придется разыскать его ради Хануты. И пусть старый пропойца скормит меня своей кляче, но я скажу: с Джекобом ему полегчает. Я не знаю больше никого, к кому бы он так прикипел сердцем. Разве к актрисе, чей портрет выжег у него на груди бурым камнем один ханыга. Но старый дурень так стесняется его, что боится лишний раз расстегнуть рубашку.

Тут Ханута снова закашлялся, и Альма вздохнула.

– Ну почему я такая жалостливая! Еще недавно чуму паучью насылала на него из-за Джекоба, а теперь вот ночей не сплю… Деткоежки убивают в себе жалость, поедая детские сердца, наверняка есть и более аппетитный способ. Поможешь приготовить отвар? Даже если Ханута выплюнет его мне в лицо, потому что там не будет водки.

Лиса понимала, что никакой помощи Альме не требуется. Просто ведьма решила отвлечь ее, раз уж навязчивые мысли все равно не дают уснуть. В пивном зале, куда они спустились, никого не было. Даже Венцель уже спал. Он редко ложился раньше рассвета: согласно распоряжению Хануты, харчевня «У людоеда» закрывалась с уходом последнего посетителя. На кухне пахло супом, который помощник Хануты сварил на завтра. «Плохой солдат, зато отличный повар», – так говорил о себе Тобиас Венцель. Пока Лиса разогревала суп, Альма готовила целебное зелье.

– Я давно знаю про зеркало, – говорила она. – Гораздо дольше, чем Джекоб. Не его первого видела я выходящим из башни.

Это откровение так потрясло Лису, что она забыла про суп. Она никогда не спрашивала Джекоба о зеркале. Сам он тоже не поднимал эту тему, вероятно потому, что она слишком долго оставалась его личной тайной.

– Я уже не говорю об отце Джекоба, – продолжала Альма. – Он долго жил в Шванштайне, но я не любила его, поэтому не вспоминаю о нем при Джекобе. Нет. Первый явился сюда за полстолетия до Джона. В Виенне правил тогда не то Людвиг, не то Максимилиан, тот самый, что скормил свою младшую дочь драконам. А на месте руин стоял Охотничий замок, прекраснее не было во всей Аустрии. Тогда еще шванштайнцы прогнали великана, который украл пекаря. Должно быть, решил подарить игрушку своим детям. Я слышала, именно с этой целью великаны обычно и похищают людей.

На ситечке, через которое ведьма процеживала свой чай, остались висеть кошачьи волоски.

– Эрих Земмельвайс[1 - Земмель (нем. die Semmel) – «булочка».] – я никогда не забуду этого имени, потому что оно напоминает мне о похищенном пекаре. Позже я узнала, что это девичья фамилия матери Джекоба. То есть это был один из его пращуров, насколько я понимаю. И вот он явился сюда, бледный, как шампиньон, и пахнущий, как алхимики с улицы Небесных Врат, что превращают свои сердца в золото. Этот Земмельвайс сделал хорошую карьеру в Виенне, вроде даже служил наставником императорского сына. – Альма повернулась к Лисе. – Ты, наверное, хочешь спросить меня, зачем я тебе об этом рассказываю посреди ночи? Так вот, в один прекрасный день Эрих Земмельвайс возвратился сюда из Виенны с невестой и объявил во всеуслышание, что отплывает в Новую Землю. И люди ему поверили, как верят сейчас альбийским историям Джекоба. Но через год я видела их обоих выходящими из башни, а потом Земмельвайс позвал меня к себе, потому что его супруга потеряла сон. Джекоб хорошо приспособился к переходам, но поначалу и он часто болел, так что будь осторожна.

– И что потом сталось с женой Земмельвайса?

Ведьма перелила отвар в кубок, украденный, по словам Хануты, у короля Альбиона.

– Кто-то похитил у нее первенца. Я всегда подозревала гнома, живущего в руинах. Но она родила еще двоих детей.

Невеста из Виенны. Заспанным мозгам Лисицы понадобилось время, чтобы понять, что это значит.

– Ты должна повторить эту историю при Джекобе.

– Нет. – Альма покачала головой. – Можешь сказать ему, что мне известно про зеркало, но остальное пусть выведывает сам. Отец – единственный, кто ему интересен. Хотя, может статься, его тяга к этому миру больше связана с матерью.

Прочь