Цвет мести

– Эти красители гораздо ярче, чем все, что я использовал до сих пор. А уж Виоланта, поверьте мне, не экономит, когда покупает пигменты. Могу ли я спросить, откуда они у вас? – Бальбулус старался не выдать волнения в своем голосе, но невозможно было не заметить, как сильно его интересует ответ.

– Вы в самом деле хотите знать? – спросил Сланец со злой улыбкой. Орфей не спал несколько ночей после того, как вернулся из леса со своей добычей.

Бальбулус помотал головой:

– Нет. Нет, ты прав, стеклянный человечек. Лучше не знать.

Он бросил беглый взгляд на стену позади себя. Казалось, будто вонь, доходившая сюда из красильных ям, напоминала ему обо всем темном, что таилось в этом мире. Временами Бальбулус впускал эту тьму в свои красивые картины. Большое искусство должно показывать и свет, и тень, а он все же был большой художник.

Бальбулус в последний раз ощупал золотыми пальцами карман, в который упрятал пигменты, и приготовился уйти. Но напоследок обернулся.

– Заказчик этой книги… – Бальбулус доверительно понизил голос. – Это ведь Орфей, не так ли? Двоеглазый, как мы его все втайне называли, когда он был фаворитом Змееглава. Он уже и тогда был весьма злопамятным, и человек, который отнял у Огненного Танцора все, что тот любил… Это описание странным образом напоминает мне его. Если я прав, то не придется ли ему по нраву, если я включу в книгу и его собственное изображение? Многие из моих заказчиков хотели этого. Портрет где-нибудь на полях. Но инициала при нем не должно быть…

– Верно, – сказал Ринальди, пожав плечами. – Почему бы нет? Он тщеславен, если признаться. Не каждому повезло, как мне, быть свободным от этого порока.

Ринальди что, потерял разум? Орфей внятно запретил упоминать его имя!

Сланец забыл всю осторожность и снова пробуравил Ринальди ухо пальцами, но тот на сей раз так жестко стиснул его в ответ, что стеклянному человечку послышался хруст собственных ребер.

– С другой стороны, – сказал Ринальди, беспощадно засовывая стеклянного человечка в карман накидки так, что тот уткнулся подбородком в собственные колени. – Может, лучше ему остаться неузнанным. Но вы могли бы нарисовать в книге меня?

Ответ Бальбулуса прозвучал неразборчиво.

Ночь давно поглотила миниатюриста, когда грязная рука Ринальди снова выудила Сланца из не менее грязного кармана.

Он отшвырнул его, словно гнилой фрукт, в вонючую грязь и посмотрел на него сверху как на жука, которого мог бы без труда растоптать.

– Орфей не должен ничего узнать о недостающей деревяшке, ты меня понял, Осколок?

– Само… само собой, – выдавил тот.

– Вот и хорошо. – Ринальди одарил его противной улыбкой. – Я просто хотел это прояснить.

И он зашагал прочь все еще слегка вразвалочку.

Сланец так и остался стоять в грязи. В какой-то момент ему почудилось, что он слышит фырканье саламандры в ближних ямах. Отдать его в спутники тому, с кем ему приходилось бояться за свою жизнь и за свои стеклянные конечности? И это была награда за ту верность, которую он питал к Орфею, и за преданность, с которой он всегда поддерживал его темные планы?

Сланцу потребовались часы на то, чтобы добраться до постоялого двора, где Ринальди давно храпел поверх медвежьей шкуры. В течение нескольких долгих мгновений стеклянный человечек испытывал сильное искушение собрать вещи и в одиночку пуститься назад, в Грюнико. Но это означало бы, что книгу Орфею принесет Ринальди.

Нет. Так легко Ринальди от него не отделается. Сланец положил руку на свой нож перед тем, как влезть в чулок, в котором он ночевал.

Один за другим

Они похитили румянец с ее щек и губ, и теперь они сделались серыми.

    Л. Фрэнк Баум. Волшебник страны Оз

И время настало. На следующий день Мегги и Дориа хотели пуститься в путь. Мегги от волнения уже несколько дней почти не спала, и Мо стыдил себя за то, что так неохотно отпускал от себя дочь. Реза только что мягко напомнила ему, что молодые уезжают всего на пару месяцев, а не на несколько лет. Их разговор прервал настойчивый стук в дверь. За порогом оказалась Миневра, явно чем-то озабоченная. Она спросила, не у них ли Фенолио. Утром он не вышел к завтраку, а в комнате, которую Фенолио снимал у Минервы годами, его тоже не оказалось. Накануне вечером он, как и каждую субботу до того, посетил Элинор и Дариуса, но они уверяли, что незадолго до полуночи Фенолио отправился домой.

Данте очень встревожился, когда услышал, что Чернильный Шелкопряд исчез. Вместе с Резой и Минервой они отправились ко всем торговцам, в лавки к которым любил заглядывать писатель. Но ни у виноторговца, ни у пекаря или у сапожника, который чинил Фенолио сапоги, не видели Чернильного Шелкопряда, и Минерве осталось только озабоченно месить тесто для хлеба, роняя в него слезы, а ее детям – обшаривать переулки Омбры в поисках человека, который был им вместо деда.

Да. Так это началось.

Разумеется, Фенолио стоял на первом месте в списке Орфея. И хотя нынче он писал всего лишь сказки для детей, кто мог сказать, сколько силы осталось в его словах?

Чуть позже утром Ниям отправился в мастерскую к Мортимеру, потому что решился снова ехать верхом во Дворец Ночи. Новости, доходившие оттуда, становились все хуже, и он хотел проститься с Мортимером, не уверенный, когда вернется. Но все, что Ниям нашел в его мастерской, был свежесклеенный блок книги и стеклянного человечека Ясписа, который всхлипывал, сидя рядом.

– Пропал! – причитал помощник переплетчика снова и снова, когда Ниям попытался хоть что-то из него вытянуть. – Нету его больше!

В двух переулках от мастерской Мортимера, в мансарде, которую использовали как жилье, Мегги и Дориа паковали вещи для путешествия. Лазаро с подавленным видом помогал им. Этот сильный мужчина не привык надолго разлучаться с младшим братом. Дориа как раз предложил ему сопровождать их до побережья, как вдруг Мегги почувствовала что-то необъяснимое. Вокруг нее стали тускнеть краски: зелень ее платья, золото солнца, пятнами ложившегося на стропила, даже ее собственная кожа вдруг посерели как дым, что поднимался из трубы.

Дориа с ужасом смотрел, как ее облик все больше бледнеет. В отчаянии он обхватил ее руками, вложив в объятие всю свою любовь. Когда Дориа утопил лицо в волосах девушки, серость перекинулась и на него.

Пропал. Больше его не было.

Лазаро растерянно смотрел на то место, где только что стояли горе-путешественники. Он протянул руки в надежде, что это лишь обман зрения, но ощутил лишь пустоту. Силач упал на колени, выкрикивая имя брата: когда-то давно он уже звал Дориа так отчаянно, в те далекие времена, когда тот прятался в лесу из страха перед отцом.

Список Орфея был составлен по убыванию опасности. Сперва долой Фенолио, который мог писать слова, способные остановить его. Затем долой Перепела и его волшебноязыкую дочь, которая умела голосом оживлять слова, так же как и сам Орфей.

Их больше не было. А то, что любовь стоила цвета и молодому Дориа, кого это печалит?

Реза с Данте только что вернулись с рынка, когда ее платье и кожа окрасились в пепельный цвет. Ее имя значилось в списке, потому что когда-то она защитила Мортимера от Орфея в одном из далеких замков. Реза в ужасе схватилась за своего ребенка, когда увидела, как поблекли ее руки. Так серость поглотила и Данте – через любовь его матери, хотя имя мальчика не значилось в списке Орфея, как и имя Дориа. Месть всегда наказывает и любовь.

Элинор Лоредан как раз подвешивала портрет травяной феи – подарок Резы, когда и ее настигла серость. Дариус пропал где-то внизу у реки, где встречался с канатоходкой, которой подарил свое робкое сердце. Чтобы расцветить Дариуса, не требовалось много красок. Немного жженой земли, чуточка белого, капелька умбры. Неплохо было бы добавить еще каплю красного – для его наполненного любовью сердца. Но и эту малость поглотил серый дым.

Фенолио

Мортимер

Мегги

Реза

Элинор

Дариус

Наверху в замке Бальбулус отложил в сторону кисточку из шерсти куницы. При скупом послеполуденном свете, что проникал через окно его башенной комнаты, трудно было рисовать исключительно в серых тонах те причудливо перевитые буквы и фигуры в их окружении. Однако работа была почти закончена. Не хватало лишь пятерых.

Холмами вокруг Омбры Роксана вернулась из леса, куда ходила за грибами. Она все еще была сердита на Сажерука. Поэтому он дал себе слово, что в этот вечер наконец скажет ей всю правду. Не завтра и не послезавтра. Нет. Сегодня. Он и так уже слишком затянул с этим.

Он поджидал Роксану перед домом, в котором они были так счастливы последние годы, когда во двор вошел Ниям. Новости, которые он принес из города, были ужасны. Фенолио. Мортимер, Мегги и Дориа, Реза и Данте, Элинор и Дариус. Исчезли бесследно, как будто их здесь никогда не бывало.

Это звучало до ужаса знакомо, и Сажерук невольно прислушался к голосу ветра; не доносятся ли слова, которые опять могли бы его подхватить и унести прочь? Но различил лишь знакомые шумы, с которыми наступал вечер, и шаги Роксаны, когда она остановилась подле него.

– Пропали? – недоверчиво переспросила она, когда Ниям повторил ей все, только что сказанное Сажеруку. – Но как?

О, я знаю как, подумал Сажерук. Ему хотелось схватить Роксану и держать как можно крепче, чтобы слова Орфея не смогли отнять ее. Ибо что же еще могло быть причиной произошедшему? Но Роксана отпрянула, когда он попытался заключить ее в объятия.